Архитектор и война

Поистине неоценимым доступным источником для понимания и оценки событий Второй мировой войны любому любознательному человеку, а не только специалисту, стала книга «Воспоминания» Альберта Шпеера, вначале личного архитектора Гитлера, а во второй половине войны – рейхсминистра вооружений и военной промышленности Третьего рейха, и в конце концов – уже одного из главных военных преступников, осужденного Нюрнбергским трибуналом на двадцать лет тюремного заключения, хотя представитель СССР и ему требовал смертной казни.

В прошлогоднем номере русского издания National Geographic Traveler, вытащенном из-под новых книг, я вдруг обратила внимание на фотографию типичного немецкого городка с фахверковыми домами, узенькой речкой в широком русле, ограниченном чугунными решетками с корзинами цветущих растений на верхней раме, и поросшей лесом городской горой. В подписи к снимку было сказано: «Моншау. Река Рур. Один из немногих городов Германии, который не пострадал во время Второй мировой».

Это в Германии действительно явление необычное. Во всех крупных немецких городах новые кварталы в центрах настолько отличаются по архитектуре от сохранившейся чудом старины, что выглядят современными джинсовыми заплатками на роскошном древнем шелке – заплатками огромными, хотя и очень аккуратными. Таковы результаты массированных налетов стратегической авиации королевских ВВС Великобритании и Воздушных Сил США, ну, и работы нашей тяжелой артиллерии, когда Красная Армия ворвалась, наконец, на территорию Третьего рейха.

Таковы, в конце концов, воплощенные и возвращенные владельцам результаты безумной идеи, которая, однако, овладела миллионами мозгов.

Можно приводить очень много доводов в пользу того, что идея «расширения жизненного пространства» и всей чудовищной по итогам Второй мировой войны принадлежала не одному только фюреру, а была коллективной, что она покоилась на серьезнейших экономических проблемах униженного Версальским договором немецкого государства (последний платеж по репарациям за ущерб, нанесенный войной 1914-1919 гг., Германия, между прочим, выплатила только в этом веке, три года назад, – настолько они были велики, даже подправленные!) и отвечала чаяниям обездоленных этим «несправедливым приговором судьбы» простых немцев. Однако представим Германию 30-х годов без Гитлера, хотя делать этого, по историческим законам, конечно же, категорически нельзя, – и попятятся немецкие армии от границ, и исчезнут из толщи мирных пшеничных полей и с опушек перелесков воинские кладбища, возникавшие после любого боя, и останутся целыми советские и немецкие, а также голландские и британские города, и живыми – десятки миллионов людей. Реваншистская тенденция в проигравшей Первую мировую войну стране осталась бы, но что-то там бы сорвалось, «не срослось», о чем-нибудь не договорились вечно спорящие политические партии, и развитие Германии поехало бы поначалу медленно, несмазанным колесом, но по мирным рельсам: тук-тук, тук-тук…

Но факт остается фактом: Гитлер жил, был человеком во плоти и фактом истории, и всё поехало так, как поехало. Колесо истории должно было почему-то оказаться обильно смазанным кровью.

Вот почему умным людям, не склонным к фанатизму, нужно изучать информацию из первых рук. То есть досконально знать свидетельства свидетелей, которые оставили нам реальные участники событий. В том числе, и с противной стороны.

Книга «Воспоминания» Альберта Шпеера издана не вчера, а немецкое ее издание вышло еще в 1969 году, но она, уверена, будет интересна еще не одному поколению жителей земли. Если, конечно, не случится нового Гитлера и человечество выживет.

Свои заметки я не случайно начала с уцелевшего в войне городка. Есть человеческие профессии, противоположные друг другу по своей сущности: лесовод и лесоруб, хотя культурная вырубка леса обязательно сопровождается лесовосстановлением, или виноделы и производители табачных изделий – и врачи, лечащие от тяжелых зависимостей… Но нет антагонистичнее по внутреннему противоречию пары, чем градостроитель и военный – пилот тяжелого бомбардировщика, например, или артиллерист. Каково строителю на войне, когда он видит разрушенные взрывами плоды труда своих коллег? Трудно представить. Парадокс судьбы Альберта Шпеера в том-то и состоит, что он был по профессии и по первой работе архитектором и только в 1942-м году, накануне 37-летия, надел военную форму.

В национал-социалистическую партию Шпеер, молодой ассистент известного архитектора, профессора Генриха Тессенова в Высшей технической школе, вступил в январе 1931 г., то есть за два года до прихода Гитлера к власти. Но к тому времени он уже слушал будущего фюрера – это вездесущие студенты вытащили его на популярные лекции. Тессенов предрекал незадолго до публичных речей «вождя нации»: «Вероятно, не обойтись без того, кто мыслит простейшими категориями. Мышление сегодня стало чересчур сложным. Необразованный человек… куда проще разрешил бы все проблемы именно потому, что он не испорчен».

Первое впечатление от Гитлера оказалось решающим. Шпеер увидел вовсе не истеричного демагога, размахивающего руками, каким изображали Гитлера противники: «Выглядело это так, будто он открыто и без обиняков делится своими заботами о будущем». Через несколько недель берлинский гаулейтер Геббельс – тоже актер, но другого сорта – вызвал у Шпеера отвращение. И тем не менее оба они, Гитлер и его соратник, – опытные демагоги, по признанию автора книги, – «умело сплавляли заводских рабочих, мелких буржуа и студентов в однородную толпу, формируя по своей прихоти ее суждения.

... Вознаграждая себя за нищету, безработицу, нестабильность существования и чувство безнадежности, эти безликие толпы вопили часами напролет наподобие одержимых разнузданных дикарей. То не был ярый национализм. Просто на несколько часов их отчаяние, вызванное экономическим крахом, забывалось, уступая место ярости, требовавшей жертв».

Полиция была против. Она начала применять силу, хотя очень аккуратно, и никто даже не был ранен.

Но Шпеер стал свидетелем противостояния сторонников Гитлера и тогдашнего государства. Возник дух противоречия – сочувствие – чувство причастности: коготок увяз – всей птичке пропасть.

Но что еще, кроме сиюминутных ощущений, заставило «коготок» прикоснуться к той завораживающей и вязкой субстанции – нацистской морали? Ответ до ужаса прост: уже не только интерес к новой фигуре в политике, а безоговорочная вера в Гитлера. Эта чума – вера в человека-истину, человека-спасителя, чудодея, бессребреника, победителя – распространялась по Германии со скоростью радиоволн. Немцам не хватило иронии и самоиронии, они никогда им, собственно, и не были свойственны. Очень хотелось «серьеза», правды среди своих. Ну и шли бы в церковь! Но церковь в той Германии оказалась слаба. Немцы купились на актерство нацистских проповедников, а актеров, даже самодеятельных, как известно, учат «серьезу».

И вот Шпеер получает партийный билет. Более того! Много лет спустя он узнал, что примерно в то же время вступила в нацистскую партию и его мать, скрывшая это от мужа и от Альберта. Почему она-то вступила – почтенная хозяйка добропорядочного буржуазного семейства, жена и мать архитекторов? Потому что «демонстрация порядка в годину хаоса, проявление энергии в атмосфере общей безнадежности покорили и ее».

Потом было еще несколько лет мира, но мира, наполненного эйфорией предстоящих завоеваний. Ликование толп, приветствовавших своего пришедшего к власти кумира, переливало через край.

Автор «Воспоминаний» приводит такой факт. Гитлер часто выезжал из Берлина и нередко брал его с собой, чтобы на досуге поговорить об архитектуре. Много раз варьировался один и тот же сценарий: они проезжают через городок, и люди перекрывают выездные ворота, чтобы только посмотреть на вождя, или кто-то узнает, что Гитлер остановился пообедать в трактире, и тут же – ликующая толпа, или едут по сельской дороге, и крестьяне бросают свои орудия и бегут к машине. Всюду, всюду – неподдельная радость толпы. Гитлер не без удовольствия признался Шпееру: «До сих пор так принимали только одного немца – Лютера!»

Но наблюдательный Шпеер заметил, что подобные эмоции закончились у рядовых немцев примерно к началу Второй мировой войны, т.е. в середине правления Гитлера. Видимо, у толпы, как у человека, есть некое «нутро», которым она почуяла не то чтобы фальшь – фюрер и сам себе верил! – а несостоятельность Гитлера. И когда возникала надобность продемонстрировать фюреру и миру очередное ликование, к делу приступал Геббельс. Он был мастером организовывать, как следует, народные массы и их эмоции.

Сбитый народный сплав был так монолитен и прочен, что это позволило Гитлеру плюнуть на необходимость выплаты репараций по Версальскому договору, мгновенно воссоздать и вооружить огромную армию, что было запрещено «Версалем» (разрешалось иметь только 100 тысяч бойцов) и, как котят, подмять под себя почти все страны европейского Запада. Менее чем за год (начав все же с востока – с Польши), немецкие войска без особых проблем вошли в Данию, Норвегию, страны Бенилюкса, Францию и начали массированные бомбардировки Великобритании. Оставался СССР, но этот поход представлялся Гитлеру не более, чем штабными учениями, как пишет Шпеер.

А вот о чем он не пишет. Только узнавая в подробностях из этой и других книг с «той» стороны, как планировалось и ставилось «дело» в Германии, начинаешь осознавать не только всю глубину и высоту подвига самоотверженности советского народа, но и правильность действий его властей даже в самые страшные первые месяцы войны. Наши войска (по тысячу раз обсужденным причинам) терпели одно поражение за другим, растерянные и необстрелянные солдаты сдавались в плен, военачальники судорожно пытались хоть как-то остановить эти с песнями, под победный вой своих самолетов прущие на восток немецкие полчища. Но были люди, которые если и растерялись в первые часы войны, но мгновенно сконцентрировались. Это те люди, что стали эвакуировать в Поволжье, на Урал и в Сибирь жизненно важные производства.

Коллективы спасенных предприятий после переезда на новое место смогли в короткие сроки начать обеспечение Красной армии самолетами, танками, тяжелыми орудиями и боеприпасами и решили, в конце концов, судьбу войны, страны и Европы.

И это тоже был подвиг, до конца, на мой взгляд, не оцененный нашим обществом.

Действиями по эвакуации под контролем Сталина руководили Совет по эвакуации Государственного комитета обороны (во главе с кандидатом в члены Политбюро ЦК ВКП(б) Николаем Шверником, заместители – Алексей Косыгин и Михаил Первухин), нарком вооружений Дмитрий Устинов, занявший эту высокую должность в свои неполные 33 года за 13 дней до начала Великой Отечественной войны. Дни и ночи рабочие предприятий зоны, которую могли оккупировать нацисты, демонтировали оборудование заводов и укладывали его в вагоны и на платформы. Первым, через неделю после начала войны, когда уже стал ясен масштаб военных действий, ушел на восток первый эшелон с оборудованием киевского завода «Арсенал». И пошел поток – было эвакуировано 1360 крупнейших предприятий Наркомата обороны! На новых местах, прежде всего, не строили стены, а собирали станки и работали сутками напролет в чистом поле до белых мух, одновременно пытаясь воздвигнуть крышу над головой, только чтобы быстрее выполнить наказ «Все для фронта, все для победы!»… К работе привлекались не только кадровые рабочие-мужчины, но и женщины и подростки. После некоторого – естественного в связи с эвакуацией! – снижения выпуска продукции уже в январе 1942 г. уровень производства вооружений стал равен довоенному.

Два с лишним десятилетия назад многим – от рядового демонстранта-«демократа» до выступавших с высоких трибун ораторов ужасно понравилось дикое сочетание «красно-коричневые». И кто это говорил? Люди, по 20-30 лет не без удовольствия, морального и материального, считавшие себя «красными», то бишь коммунистами, то бишь антифашистами… Именно война показала громадную разницу между двумя политическими партиями и системами. Гитлеровский национал-социализм допускал частную собственность, а «коммунизм» в СССР – нет. Нацизм разделял людей на своих и чужих по крови, а ленинизм, нравится нам это или нет, объединял всех честно работающих и приветствовал интернационализм и дружбу народов.

Возможно, эти советско-социалистические принципы, а кроме того, реально действовавший – напрямую и через принадлежность к большевистской партии – принцип единоначалия как раз и оказались решающими в борьбе за перевес в войне.

В СССР приказы, исходившие от ГКО, не обсуждались, а выполнялись беспрекословно. В Берлине Альберт Шпеер должен был бесконечно договариваться на совещаниях и в личном общении с частными промышленниками, которые, ко всему прочему, хотели иметь от войны еще и свою выгоду. Но он был очень талантливым организатором, почему и был именно благодаря этому качеству в 1942 году назначен министром вооружений и боеприпасов Третьего рейха.

Как ни странно, только перед Рождеством 1943 года Шпеер увидел истинный лик войны почти случайно, в ходе поездки в Северную Лапландию, в т.ч. и в оккупированное Советское Заполярье. После демонстрационного выстрела немецкой пушки в советский блиндаж снайпер-красноармеец, засекший огонь, незамедлительно застрелил немецкого ефрейтора-артиллериста в двух шагах от рейхсминистра. Военачальник, приближенный к Гитлеру, был шокирован. Но – дисциплина есть дисциплина – потом исправно форсировал производство миллионов предметов и предметиков, у которых одно предназначение – убивать живых людей.

... После многочисленных успехов в оформлении каких-то манифестаций, перестройки и дизайна офисов и квартир талантливого молодого архитектора летом 1933 г. самолетом доставили в Нюрнберг, где ему предложили спроектировать декорации первого съезда «победоносной партии». Шпеер придумал гигантского орла с размахом крыльев до 30 метров. Идея была так необычна, что ее автора привезли в Мюнхен к Гитлеру. Тот безмолвно, но с интересом просмотрел чертежи проекта и сказал: «Согласен». Так состоялось личное знакомство. Вскоре Шпеер стал личным архитектором Гитлера. И так сложилось, что первую половину своего пребывания в нацистской партии молодой архитектор, избранный фюрером, должен был, помимо специального строительства в Нюрнберге как городе партийных съездов, заниматься грандиозной реконструкцией Берлина и еще нескольких городов, а также воспеванием будущих военных побед Гитлера.

Да, архитектору положено мечтать по должности. Но куда более безудержным мечтателем оказался Гитлер, неудавшийся художник и архитектор.

Достаточно сказать, что в берлинском Купольном дворце, сооружении более 200 метров высотой, которое должно было засвидетельствовать в камне грядущий триумф Гитлера, по объему уместилось бы 17 ватиканских соборов Святого Петра – сооружения настолько монументального, что человек чувствует себя там крохотным муравьем. В Купольном дворце таких «муравьев» должно было умещаться до 180 тысяч – правда, стоя. Идея, понятно, осталась лишь на бумаге и в макетах. Однако к началу 1939 года была готова построенная по проекту А. Шпеера рейхсканцелярия. Она была обильно и роскошно отделана мрамором. Однако больше всего Гитлеру понравился «долгий путь, который придется в будущем преодолевать высоким гостям и дипломатам, прежде чем они попадут в зал для приемов».

Осознанная гигантомания присутствовала во всем. В длине коридоров, в высоте сооружений, в величине орлов, используемых для оформления зданий и стадионов, в идее выставки военных трофеев еще в ходе войны – решительно во всем вождь нации хотел видеть величие и мощь германского рейха. И была у фюрера еще одна идея: демонстрировать свою любовь к немецкому народу. Женщины Германии так и не были привлечены к работе в военной промышленности, несмотря на очевидные трудности с рабочей силой. Даже когда Шпеер, уже будучи рейхсминистром вооружений, попросил ради экономии металла приостановить хотя бы производство щипцов для завивки волос, ему было отказано.

Но в конце войны, когда фюреру – в связи с натиском советских войск и их союзников – отказала его обычная болезненная самоуверенность, он произнес фразу, которая не позволила Шпееру и дальше обманывать себя: «Если немецкий народ потерпит поражение в этой борьбе, то лишь по причине своей слабости. Это будет означать, что он не выдержал ниспосланного ему историей испытания и должен исчезнуть с лица земли».

Гитлер приказал при отступлении оставлять за собой «выжженную землю», уничтожать всё: мосты, заводы, почту, архивы, социальные службы, торговлю… А его бывший собрат, едва ли не друг, начал саботаж.

Благодаря Шпееру остались целыми многие сооружения, которые стали основой для возрождения экономики Германии после войны. Эти страницы в книге читаются с огромным интересом, хочется верить, что созидатель в Шпеере все-таки победил разрушителя…

Потом был снова Нюрнберг, где, по сути, началась и закончилась партийно-военная карьера Шпеера. Осенью 1946 года его по приговору Нюрнбергского трибунала перевезли в берлинскую тюрьму Шпандау, где он провел 20 лет с точностью до минуты. Но и здесь организаторские таланты – а возможно, и совесть, кто знает, он ведь был одним из немногих обвиняемых на процессе, который признал свою вину! – не дали Альберту Шпееру спокойно возлежать на тюремной койке. В конце концов, он оказался единственным оставшимся в живых из самых главных свидетелей взлета, существования и падения Третьего рейха - при этом свидетелем с острым умом, наблюдательностью и той степенью отстраненности, какую может дать только истинная образованность. Он стал писать, чтоб не забыть.

На любых клочках бумаги – от туалетной до сигаретных оберток – Шпеер ежедневно, тайно и целеустремленно вел записи и передавал их на волю через доверенных охранников из числа американских военнослужащих. 25 тысяч разрозненных листочков! Благодаря маленьким служебным проступкам этих парней мы и имеем сейчас книги А. Шпеера - живые свидетельства одного из главных участников и очевидцев величайшего политического преступления.

…После освобождения Альберт Шпеер прожил еще 15 лет. Были это годы славы или бесславия? Во всяком случае, не второе.

В книгах он создал гораздо более стерильный образ себя-любимого, чем это было на самом деле. Остальные нацисты на этих страницах отвратительны. Но Шпеер – бел и относительно пушист.

Тем более, что Нюрнбергский трибунал вменил ему в вину «всего-навсего» использование на предприятиях труда заключенных. Но и тут автор книги считает, что, как бы то ни было, условия содержания узников при этом не ухудшались и даже наоборот. Правда, использовал он подневольный труд, признается Шпеер, не из человеколюбия, а для роста производства.

В том-то все и дело. Снарядами и пулями, произведенными на заводах Шпеера, прекрасного, вспомним, организатора, были, например, убиты два моих дяди – дети моих безутешных бабушек. И еще миллионы чьих-то детей, маленьких и взрослых. Еще у десятков миллионов матерей и вдов этими же проклятыми кусками железа были навсегда перечеркнуты судьбы, что, согласитесь, бывает равноценно смерти. Все злодеяния на земле творят не демоны, переодетые людьми, а сами люди. Когда это совершается коллективно, стаей, как у волков, вроде бы никто и не виноват. Оценить свою роль в стае, тем более вырвать себя из нее, бывает трудно даже самым талантливым.

Был ли у Шпеера шанс под благовидным предлогом отказаться от должности министра вооружений и остаться в истории придворным архитектором фюрера? Был, конечно. Но Шпеер этим шансом с удовольствием не воспользовался. И однажды в пылу откровения с раздражением отрезал: «Я был слепцом по собственному выбору… но я не был в неведении», - о чем свидетельствует «Нью-Йорк Таймс». В Нюрнберге это признание обрекло бы его на неминуемую смерть.

На Первом канале недавно был показан второй фильм проекта «Дети Третьего рейха» Татьяны Фрейденссон о потомках именитых нацистов.

Это полный спектр человеческих судеб – от Гудрун Гиммлер, которую отец называл «моя куколка» и которая стала знаменем ультраправых, до Никласа, сына Ганса Франка, бесчеловечного генерал-губернатора Польши: бодрый старик, которого в детстве звали Ники, называет приятным звуком хруст позвоночника повешенного родителя: «Я никогда не смогу простить своего отца».

Авторы фильма нашли и внука Альберта Шпеера - Морица. Нельзя сказать, чтобы эти съемки были приятны для него. Он эмигрировал из Германии в соседнюю Данию, носит совсем другую фамилию, по службе старается не высовываться, считает себя датчанином и, как сам признается, старательно истребляет из своей личности всё немецкое…