Таким я его запомнил

Можно умалчивать о тайных делах, но не говорить о том,
что всем известно; о вещах, которые повлекли за собой
последствия большой государственной важности –
непростительно.

Мишель Монтень

«Милиционеры, стреляющие львов, мне нужны»

Впервые с Игорем Ивановичем Карпецом жизнь меня свела в июне 1973 года. Случилось это в кабинете у могущественного тогда ещё министра внутренних дел СССР генерала армии, Героя Социалистического Труда (лишён звания в 1984 г. – Ред.) Николая Анисимовича Щёлокова.

Чтобы передать всю драматичность обстановки этой встречи, не обойтись без хотя бы краткого описания удивительных событий тех давних дней. Они стали прологом к установлению последующих взаимоотношений между И.И. Карпецом и мною. Итак, всё по порядку.

…У Щелокова я оказался при обстоятельствах весьма необычных. Мои сослуживцы, а я тем более, были уверены, что вызвали меня в МВД не иначе как вручить погоны капитана (тогда я был лейтенантом милиции). Да и как по-другому: спасая жизнь студента Володи Маркова, мне пришлось вступить в схватку с настоящим львом, которого убил седьмым выстрелом, а окровавленного парня сопроводил в Первую Градскую больницу, что на Ленинском проспекте. Крови было много, и я опасался – не задел ли его случайно в этой возне. Осмотревший парня хирург констатировал: «шок первой степени и большая потеря крови».

У меня состояние было схожее, но без потери крови, поэтому, оправившись от случившегося, я, будучи ещё зелёным милиционером и, естественно, довольно амбициозным, стал ждать, когда обо мне заговорят – шутка ли, львов в Москве ещё не стреляли!

Не прошло и суток, как заговорили, да так, что я снова впал в шок, но уже морально-психологический. О парне, находящемся в больнице, никто не вспоминал. В газетах появились статьи, из которых общество узнало, что был прерван уникальный эксперимент, что лев Кинг (так его звали) характеризовался добрым, ручным зверем, жил в квартире Берберовых в г. Баку, что он вовсе не рвал студента, а оберегал школьный сад (содержался в спортзале столичной школы № 74) от воров. И получалось, что награждать-то следовало хозяев кровожадного хищника, которые без разрешения властей почему-то оказались среди детей в школе и превратили её в зверинец.

Прессе мы тогда верили, а потому ничего не могли понять. Доходило до жутких сцен. Произошла, например, драка в палате больницы между инвалидом-отцом растерзанного львом студента и группой корреспондентов, пытавшихся внушить администрации здравоохранительного учреждения мысль о симулировании пострадавшим полученных увечий. Корреспондент Светлов (никогда не забуду) пришёл в дежурную часть и стал убеждать дежурного в моих неправомерных действиях. По его словам выходило, что лев стоит пяти жизней, и ничего бы не случилось, прервись одна студенческая... Получив в ухо от дежурного (рукоприкладство тогда было беспрецедентным явлением), и, не возмутившись таким некорректным обращением, Светлов больше не появлялся.

В мою защиту слабо откликнулись три газеты – это наша, милицейская «На боевом посту», областная, подмосковная «Ленинское знамя» и «Вечёрка», в которой автор назвал эксперимент опасным заблуждением и немного пожурил за беспечность. К слову, спустя годы почти всю семью Берберовых перебил и перегрыз лев Кинг II, которого в знак протеста против «милицейского произвола» подарил им, кажется, казанский зоопарк. Предупреждения советской укротительницы львов Ирины Бугримовой и кенийской натуралистки Джой Адамсон сбылись.

Тогда население страны узнало страшную правду об этом недопустимом эксперименте: зверь терроризировал весь район Баку, где обитали владельцы хищника; будил по ночам жильцов окрестных домов своим рыком; чуть не до смерти порвал рабочего «Мосфильма» Иванова и пр. Но всё это потом…

А пока ни я, ни мои сослуживцы не понимали, что вокруг нас происходит. Даже не юристу было ясно, что оружие применено правильно. Кто-то пустил слух о моём аресте. До слёз меня поразили рабочие «Мосфильма». Они, как очевидцы событий, пришли в прокуратуру и рассказали правду, которая оказалась никому не нужна. Студенты юридического факультета Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова под началом видного правоведа страны – проф. Н.Ф. Кузнецовой провели семинар, посвящённый схватке с хищником, и признали мои действия правильными.

Обстановка накалялась, в дело вмешался райком партии, к счастью, на нашей стороне.

И вот звонок – прибыть к министру! На улицу Огарёва, 6 (сегодня – Газетный пер. – Ред.) меня сопровождали важные персоны: начальник районного отдела милиции полковник Н. Патраков и заместитель начальника УВД Мосгорисполкома Н. Мыриков, которому вот-вот намеревались присвоить звание генерала. Пока ехали, он всё выпытывал, как я понимаю законность своих действий, дабы не упасть перед грозным министром в грязь.

Убедившись, что звание студента 5-го курса юридического факультета МГУ я оправдываю, он, как и руководство РОВД, свёл всё к тому, что мне пришлось действовать по плану и лишь выполнять правильные команды начальников. Ох, как они тогда все проситались! А мне, как молодому максималисту, такой оборот очень не понравился – как же, умалялся мой подвиг! Но делать нечего: по плану, так по плану.

И вот мы в кабинете министра, куда нас допустили через полтора часа с момента назначенной аудиенции. Затяжка во времени, невнятное бормотание и косые взгляды Д. Постникова – начальника Дежурной части МВД СССР (бывшего пожарного) как-то не располагали к мысли о встрече героев...

Войдя в кабинет, я увидел маленького, юркого человека в форме, портрет которого видел в газетах. Он стоял, облокотившись на стол, похожий на бильярдный, и недовольными, даже злыми глазами, смотрел на нас.

– Садитесь, – коротко бросил он моим полковникам.

Те сели, а я остался стоять посередине кабинета.

– Кто стрелял? – Как-то непривычно звонко вскрикнул министр.

– Я стрелял, товарищ министр, – глухо и даже неуверенно выдавил я из себя.

– Зачем стрелял, кто приказал, болван? Ты что думал…

Описывать сцену и содержание монолога не стану: лексика изобиловала ненормативными словами и перемежалась различными оскорблениями. Но когда я услышал, что мои прямые начальники тоже болваны, и очень плохо, что такие болваны командуют московской милицией, а ко всему прочему Н. Патраков ещё и дурак, которого «по морде видно», лицо у меня стало серое, как потом поделились своими впечатлениями очевидцы, словно милицейская рубаха, а на левой щеке под глазом началось подёргивание (нервный тик).

Так он вопил, именно вопил, минут 10-15 с перерывами на рассуждения.

Скажу честно, тогда я думал только об одном: как бы не сорваться и не послать министра на три буквы. В памяти вдруг всплыл случай, когда на срочной службе в армии я бросился на майора со штык-ножом за то, что он заставил солдата открыть дверцу раскалённой печки голой рукой, а меня назвал идиотом, когда я протянул тому рукавицу. Майора признали виновным, и это спасло меня от дисбата.

Сжав кулаки, плохо соображая, бледный, с подергивающейся щекой, будто от контузии, я слушал рассказ Щёлокова о том, как председатель Госплана СССР товарищ Байбаков предлагал ему сфотографироваться со львом для потомков, как семья артиста Образцова (возглавлял тогда кукольный театр) буквально перед нами плакала о погубленном льве и обвиняла милиционера – то есть меня – в трусости (не мог найти рогатину или, на худой конец, огнетушитель). Дальше разгневанный министр поведал о своей прозорливости: «Ох, доиграетесь вы с этим львом!» Я же мечтал только об одном: скорее бы эта унизительная экзекуция завершилась…

Такая вот накалённая донельзя обстановка сложилась в кабинете у министра внутренних дел к моменту первой встречи с Игорем Ивановичем Карпецом. Что же дальше?

Вдруг боковым зрением вижу, как по одному, с небольшим интервалом, входят в кабинет тучные люди и рассаживаются вокруг того длинного стола, похожего то ли на бильярдный, то ли на взлётную полосу. С их приходом голос министра стал громче и назидательнее. Вошедших я, естественно, не знал (и не видел их портретов ни в прессе, ни по телевидению), но обратил внимание на странное поведение. Это много позже мне пришлось столкнуться с рабско-холуйской психологией высоких чинов из так называемых центральных аппаратов разных ведомств, а тут я пытался лихорадочно разгадать, зачем они здесь, чего хотят и не станет ли хуже.

Их было человек десять, вели они себя, как куклы артиста Образцова: министр повысит голос, нахмурит брови – и вот уже на их лицах злое выражение и неодобрительные взгляды на нас, низовых милиционеров; министр улыбнется своему меткому выражению – и они начинают дружно подхихикивать.

Оказывается, это были члены коллегии. Среди этих членов, до сих пор вызывающих у меня чувство брезгливости, заметно в лучшую сторону выделялись два генерала. Первый, совсем лысый, такой же маленький, как Щёлоков, всё время то выходил, то входил и что-то нашёптывал министру (то был Крылов – начальник Академии МВД СССР, сыгравший, кстати, в этом концерте положительную роль: дал Щёлокову, пусть и шёпотом, но правдивую информацию о произошедшем).

Второй генерал – высокого роста, подтянутый, с небольшими залысинами, в тёмных очках. Он сидел прямо и, скрестив руки на груди, всей своей позой и выражением лица явно не поддерживал общий настрой. От него веяло уважительной независимостью и, как мне показалось, искренней серьёзностью (раза два он что-то сказал своим соседям, и те какое-то время не подавали признаков холопской жизни).

Как я потом узнал, это был мой прямой начальник И.И. Карпец.

Устав, очевидно, от столь эмоциональной речи, Щёлоков неожиданно быстро вынес вердикт. Поразило ещё и то, что как из-под земли возле него вырос офицер с блокнотом и карандашом, готовый записать распоряжение министра.

Повернувшись к нам боком и приняв позу Наполеона, он изрёк:

– Его (Мырикова) снять, его (Патракова) уволить, а его… – и показал пальцем в мою сторону.

В воздухе повисла гнетущая тишина. Видимо, Щёлоков раздумывал, что же со мной сделать, ведь ему только что Крылов доложил, что это первый случай убийства льва из табельного оружия (прославленного «Макарова»). И тут я с хрипом произнёс:

– Товарищ министр, но парень-то в больнице!

– Как в больнице? – с удивлением воскликнул Николай Анисимович и завращал головой в поисках длинноногого начальника Дежурной части, сидевшего среди членов коллегии.

Тот поднялся, стал оправдываться, но когда министр сердито бросил в его сторону: «Вы мне неправильно доложили», – длинноногий сразу обмяк и как подрубленный рухнул обратно в кресло. Ноги его не держали от страха. (К слову, много лет спустя приходилось наблюдать, как холуи и рабы с большими звёздами на погонах впадали в состояние комы от одного только окрика вышестоящего рангом начальника.).

И тут началось. Члены коллегии стали нас подбадривать, дескать, крепитесь, не всё потеряно. Щёлоков дал распоряжение вернуть отправленную в ЦК КПСС необъективно подготовленную информацию о случае со львом и снова разразился монологом, но тон его уже стал другим, министр даже посетовал на опасность «ручных» хищников: «Это же подумать страшно, напади он на моего сына!».

Наконец, глава МВД подвёл окончательный итог: табельное оружие применено правильно, и мы можем быть свободны.

Все члены коллегии поднялись со своих кресел. Проходя мимо нас, Карпец ободряюще похлопал меня по плечу.

То ли от пережитого, то ли от выслушанного потока оскорблений, не знаю, однако от этого искреннего сочувствия со стороны незнакомого и недосягаемого по высоте своего служебного положения генерала у меня на глазах выступили слёзы. Понимание того, что, несмотря на гнев министра, в его окружении нашлись люди принципиальные, люди порядочные, люди, протянувшие ко мне незримый мостик душевной поддержки, породили глубокие чувства признательности и благодарности.

Так начался отсчёт развитию взаимных симпатий между двумя людьми – генералом Карпецом и лейтенантом Гуровым. А из милиции я тогда решил уйти, о чём с пафосом обманутого в лучших ожиданиях заявил Патракову.

В своих мемуарах И.И. Карпец довольно подробно вспоминает ту нашу встречу у министра. Он пишет, что когда решался вопрос о моём увольнении, он сказал: «Если вам не нужны офицеры, стреляющие львов, то в уголовном розыске им самое место».

«Нам это до лампочки»

С того злопамятного дня пролетел год. За это время я завершил учёбу в МГУ, стал дипломированным юристом-правоведом, и совершенно неожиданно для себя оказался приглашён на работу в Управление уголовного розыска МВД СССР к уже известному мне И.И. Карпецу.

Дело в том, что при УУР тогда создавали службу профилактики правонарушений; для нового дела потребовались расторопные и толковые сотрудники, причём молодого поколения офицеров. Чтобы их подыскать, начальник отдела общей профилактики Борис Павлович Михайлов поступил мудро: он попросил главного редактора журнала «Советская милиция» подобрать ему пишущих милиционеров. Как постоянный автор этого ведомственного издания я попал в их число.

Поскольку становление профилактической службы неразрывно связано с именем Карпеца, постольку я просто обязан остановиться на этой уже полузабытой истории. Для нынешнего поколения работников правоохранения нижеследующее будет небезынтересно.

…Все началось с одного из Пленумов ЦК КПСС, на котором Генеральный секретарь партии Л.И. Брежнев, позаимствовав мысль, да и слова тоже у Виссариона Белинского, произнёс, что лучше преступление предупредить, чем за них (у Белинского – «за оные») наказывать. Тогда – не сейчас, слова партийного вождя вошли в постановление, постановление родило указание, а указание предписало создать службу профилактики.

Это был смелый новаторский шаг, прорыв в борьбе с преступностью, не имеющий аналогов в мире. Забегая вперёд, скажу: потом, как у нас водится, службу эту разрушили, забыли, но фактически все развитые зарубежные страны позаимствовали из неё задарма всё ценное, что эффективно используется поныне.

Итак, профилактическое направление создали, государство не поскупилось на деньги: десятки тысяч кв. метров жилой и нежилой площади выделилось под опорные пункты правопорядка; советы трудовых коллективов по месту жительства и работы; служебные квартиры для участковых, а территорию обслуживания свели к 4 тысячам жителей.

Однако не имелось главного – стратегии и тактики предупредительной работы. И отдел общей профилактики, куда я попал, стал этим заниматься.

Учёных тогда не трогали, да и мало их было, всю аналитическую работу и подготовку различного рода документов выполнял соответствующий отдел А.К. Иванова и В.Н. Тищенко. Сейчас в это трудно верится, но справлялись! Правда, тогда бумагооборот МВД не был доведён, как в последние годы XX века, до умопомрачительной цифры в 1 млн документов.

Старые работники уголовного розыска относились к затее профилактики настороженно: раскрывать – да, пресекать на стадии приготовления и покушения – да, но вот убеждать и бегать за лицами, от которых, судя по их антиобщественному поведению, можно ожидать совершения преступления – это уж фанаберия, это слишком. Ведь то, что вор должен сидеть в тюрьме, профессионалы понимали хорошо.

Нам же «пишущим» (Л. Ромиков, Ю. Наумкин, Э. Петров, В. Волченков, В. Сулимов) приходилось буквально по крохам собирать имеющийся опыт работы, выискивать в учебниках и книгах фрагменты общей и специальной превенции (о профилактике тогда не писали). Учёных же больше интересовали дефиниции: что считать профилактикой, что – пресечением, чем они отличаются от предупреждения. А практикам было всё равно, лишь бы не допустить преступления.

Руководство управления не проявляло большой радости от повешенной на уголовный розыск функции, за реализацию которой строго спрашивали советские и партийные органы. Другие структурные подразделения МВД постарались по возможности спихнуть на УР всё, что относилось к профилактике, дескать, если есть специальная для того служба, то ей и карты в руки.

Помню, на совещании у первого заместителя министра Б.Т. Шумилина (в прошлом – руководитель партизанского движения в Белоруссии), которое готовил Штаб МВД, Игоря Ивановича буквально достали замечаниями об ответственности УУР за профилактику преступности. Получалось, что за всё МВД по линии превенции отвечает уголовный розыск, а Штаб, ещё функционально не определившийся в системе органов внутренних дел, собирает статистику, да своевременно докладывает наверх. Лучшим аргументом Карпеца тогда оказалась произнесённая в сердцах фраза: «Нам это (вся преступность), Борис Тихонович, до лампочки». Вскоре после совещания уголовному розыску нарезали свой участок – 15 категорий подучётного элемента, выявление причин и условий преступлений, а также их устранение при тесном взаимодействии с другими службами.

«Распространять глупость на всю страну нельзя»

Несмотря на большой объём работы, трудиться в УУР было легко. Отсутствовала палочная дисциплина, пятиминутки, перетекающие в часы. Среди руководства не наблюдалось чванливости и барства. Тон подобным отношениям задавал сам Игорь Иванович.

И чем дольше я служил под его началом, тем больше хотелось попасть к нему на приём посоветоваться по ряду волнующих меня вопросов, ведь к тому времени я уже поступил на вечернее отделение аспирантуры МГУ.

Такой случай вскоре представился.

Как-то Б.П. Михайлов поручил мне подготовить лекцию по организации профилактики правонарушений. Срок определил три дня, причём разрешил работать дома – роскошь непозволительная. Подсобная литература отсутствовала, обобщённая практика – тоже, и я, как мог, фантазировал. Принёс, показал, но начальнику не понравилось.

– Переделай, – сказал Борис Павлович.

Переделал, и снова не понравилось. Главное замечание – нет системы.

– А какая нужна?! – воскликнул я.

– Да если бы я знал! – с неподдельным сожалением воскликнул Михайлов, подвигнув меня на новые творческие муки.

Написание лекции явно затягивалось, и я пошёл к своему научному руководителю – профессору Н.Ф. Кузнецовой. Уяснив в чём дело, Нинель Фёдоровна посоветовала зайти с этим вопросом к Игорю Ивановичу. «У тебя, Саша, есть такая прекрасная возможность пообщаться с умнейшим человеком, лучше него никто данной темой не владеет. Да, и обязательно передай от меня привет».

Легко сказать – передай привет, а каково мне, минуя своё непосредственное начальство, попасть к начальнику уголовного розыска всей страны, учёному с мировым именем! Бориса Павловича уговорить – труда не составит, а как быть с начальником Управления профилактики Флягиным? Прежде он занимал крупную партийную должность, специфику милицейскую не понимал, но твёрдо знал: если партия доверила ему пост в МВД, то любые трудности – не помеха.

Выбрав время, когда Флягин в Москве отсутствовал, набравшись смелости, я пришёл в приёмную начальника Управления уголовного розяска, где попросил секретаря Олю доложить о моих намерениях.

– Заходи, он сейчас один, – сказала она с ободряющей улыбкой. Я растерялся: вот как всё оказалось просто.

Вошёл. Кабинет мне показался непомерно большим. Правда, обставлен скромно, только шкафы с книгами.

Сбиваясь, поведал о трудностях и честно признался, что не знаю, как писать. Особенно про Советы трудовых коллективов, где никогда не работал.

Карпец взял написанные мною страницы, полистал их и неожиданно произнес:

– Чтобы вам было всё понятно, поясняю, что на эффективную превенцию требуются огромные деньги, нужен специальный закон о профилактике и самостоятельная служба. Опыта такого в мире нет, есть отдельные попытки, фрагменты, мы их тоже практикуем, поэтому поездите по стране, спросите специалистов, побывайте в профкомах и в самих трудовых коллективах. Кстати, без особой нужды не стремитесь вторгаться в личную жизнь граждан, осторожнее с сообщениями по месту работы о допущенных ими административных проступках. Так люди у нас оклада лишатся, а там ещё тринадцатой зарплаты, премии… И вы можете ненароком голодной оставить семью оступившегося рабочего.

Подобные рассуждения для меня оказались совершенно неожиданными, ведь там, на «земле», мы с гордостью отчитывались количеством направленных сообщений о мелком хулиганстве и задержаний людей в нетрезвом виде. И нас за это хвалили, поощряли!

А затем мне стало и вовсе до боли стыдно за своё убогое понимание индивидуальной профилактики. Ткнув пальцем в страницу моего трактата о профилактике, Игорь Иванович с издёвкой заметил: «Что за глупость вы намерены распространить на всю страну, кто до этого маразма дошёл? Ну, на заводе – понятно, а вы-то о чём думаете?».

Он имел в виду красочно описанный региональный «опыт» борьбы с пьяницами, который заключался в следующем: рабочему, дважды попавшему в вытрезвитель, выдавали пропуск из плотного картона размером 40 х 50 см. На нём имелась соответствующая надпись – «Алкаш».

С этой доской бедолага должен следовать утром через весь город, а население, предупреждённое через средства массовой информации, по мнению Совета трудового коллектива, а теперь и нас, милиции, должно было эмоционально осуждать его антиобщественное поведение. Опыт этот местные товарищи, похоже, переняли у хунвейбинов времён Мао Цзэдуна и сообщили о нём в МВД СССР, как передовом.

Факт вроде бы рядовой и даже наивный, но я его вспомнил, потому что он отражает нравственное состояние руководителя, имевшего в идеологически жёсткое коммунистическое время свою высокую гражданскую позицию. (Интересно, как бы повёл себя генерал Карпец в наши дни, когда могут хладнокровно пытать электротоком, арестовав априори невиновного?)

Был ещё один запомнившийся мне удар по внутреннему бюрократизму, произошедший не без участия Игоря Ивановича.

Вместе против губителя мух

Меня неожиданно и без предупреждения перевели из профилактики в первый убойный отдел, который возглавлял В.В.Владимиров. Подразделение это считалось сплочённым, со своими традициями и очень опытными сыщиками (Л. Маленков, В. Арапов, В. Малушков, В. Лебедев и др.). Хотя заслуги начальника в том не проглядывалось.

По сложившимся правилам каждый вновь прибывший принимал дополнительную нагрузку – исполнение жалоб и писем трудящихся. Подписывал и визировал их, конечно, начальник отдела. Но, на беду, он обожал править текст, как бы тот ни был составлен, хоть пятистрочным ямбом. Обожал! Особенно его нервировало отсутствие крайне для него значимых канцелярских штампов вроде: «вызывает обеспокоенность», «наличествуют недостатки», «убийство в извращённой форме» (когда речь шла об убийстве при изнасиловании). Как только я входил в кабинет, Владимиров откладывал в сторону большую выпрямленную скрепку, которой он будто копьём протыкал зазевавшихся мух, и с искренним азартом тут же брался за авторучку. Перечеркав всё и сам запутавшись, мой босс произносил утомлённо: «Саша, иди поработай и часиков, эдак, в девять вечера заходи».

В девять я заходил, в десять уходил, а утром – снова правка!

Частенько редакторское мастерство Владимирова (о чём пишу без всякой злой насмешки) заканчивалось нарушением сроков рассмотрения жалоб. А за это по головке не гладили, и я, как «не умеющий» писать, попадал в штрафные списки канцелярии.

И вот, как-то собрав правленые и неправленые Владимировым бумаги, я пошёл к Игорю Ивановичу и подписал их у него, причём первые «сырые» варианты. Он, по-видимому, ситуацию просёк и как бы в пику моему начальнику-пачкуну поставил от руки несколько запятых, заменил даже одно слово, дескать, не дело заниматься словоблудием.

Соскучившись по правке, Владимиров пригласил меня вечером на чтение ответов. Он отложил копьё из скрепки и, произнеся обычное: «Ох, как я устал от вас», – приготовился черкать. Увидев подписанные, да ещё с правкой генерала документы, он в ужасе, за которым проглядывалась плохо скрываемая тревога за крушение своего авторитета мастера-редактора, вскричал:

– И ты эту галиматью показал Карпецу?!

Решив однозначно положить конец издевательствам мухобойца, я наивно ответил: «Вы полагаете, что профессор не в состоянии отличить нормальный текст от галиматьи?»

Дня через три меня вызвали в кадры и предложили перейти в отдел по борьбе с преступлениями против иностранцев, пояснив, что об этом настойчиво ходатайствовал Владимиров. Он, оказывается, меня очень уважает и считает, что диссертацию по имущественным преступлениям мне писать в его убойном отделе не то чтобы тяжело, но как-то не по теме...

Профессиональная преступность существует

В управлении Карпеца я проработал четыре года. Многому научился, главное – уважительному отношению к товарищам и подчинённым. За эти годы я никогда не слышал, чтобы Игорь Иванович или его замы В. Лебедев, А. Волков повысили на кого-то голос. У них методы были иные и действовали лучше, чем любой окрик или наказание.

Однажды, например, утверждая перечень выполненных мною за день работ и план на следующий день, А. Волков, дойдя до пункта «подшил 600 листов» (речь шла о трудоёмкой работе по брошюровке документов), ехидно спросил: «Гуров, ты что, сапожником трудишься? Ты как должен написать? Сброшюровал, пронумеровал, прошил, опечатал… Вот тогда ни один штаб не придерётся, что мы здесь дурака валяем».

Или как-то раз подполковник Бесков, тучный, уже в возрасте сотрудник, пришёл на работу в безрукавке, да ещё в сеточку (а мы были строго-настрого обязаны ходить в галстуках). Случайно увидев его, Карпец поинтересовался, почему это Бесков не надел шортики? Представив грузного Бескова в шортиках, свидетели этой сцены зашлись в хохоте и до того смутили подполковника, что он долгое потом время не снимал даже пиджак на рабочем месте.

Случались, конечно, и события посерьёзней. Некоторые сотрудники, находясь в командировках, просили местных руководителей милиции достать им дубленку или ондатровую шапку (дефицит того времени). На ближайшем же партсобрании Игорь Иванович жёстко предупредил: «Узнаю – выгоню с позором». Может, сегодня на фоне махрового и широко распространенного взяточничества этот пример покажется наивным, но так было.

Работая в уголовном розыске, я подготовил диссертацию, правда, времени на её защиту никак не хватало (удивляюсь сегодня, когда узнаю, что крупные руководители без отрыва от напряжённой службы с блеском защищают докторские диссертации). Пришлось из УУР перейти во ВНИИ МВД СССР. Это было нелегко претворить в жизнь, ибо существовала «черта служебной оседлости». Однако И. Карпец меня отпустил и даже оказал содействие в назначении на должность старшего научного сотрудника, которая по тем временам признавалась авторитетной. Уже в 1978 году я успешно защитил кандидатскую диссертацию, где основным оппонентом выступил сам Игорь Иванович, и мои выводы о наличии в стране профессиональной преступности были приняты.

Опала

В начале 1980-х годов страна переживала, казалось бы, невероятные, но закономерно развивавшиеся события: с небольшим интервалом скончались три довольно престарелых и больных Генеральных секретаря ЦК КПСС. Народ замер в ожидании чего-то неизвестного, а на политическом Олимпе замаячила звезда четвёртого генсека Михаила Горбачёва или, как его хлёстко прозвали в народе, Меченого.

Ах, как мы в те годы надеялись, верили, смотрели, не отрываясь, телевизор и делали «экономику экономной»! Набатом зазвучали новые слова-символы, за которыми чёрной, но пока плохо различимой тенью стояли нищета, организованная преступность, коррупция, унижение национального достоинства, физическое и нравственное вырождение нации, а также многие иные пороки, поднятые со дна «перестройки».

В здравомыслящей научной среде составлялись нерадостные прогнозы, в которые не хотелось верить. Даже появился удачный анекдот: сначала наступит перестройка, затем перестрелка, а потом –перекличка...

К числу отечественных пророков, кто давал себе отчёт о происходящем, и что с большой степенью вероятности случится дальше, несомненно, относился Игорь Иванович Карпец.

Его критическое восприятие гласности на фоне партийной замшелости, уродливой борьбы с пьянством в условиях распределительной экономики, кооперативного движения, возглавляемого рецидивистами-расхитителями (60% ранее судимые!), мне приходилось слышать не раз в кулуарах научных конференций.

К примеру, министр Власов, по инициативе руководства ЦК КПСС, ввёл запрет на правоохранительный контроль кооперативного движения, что позднее обернулось олигархическим произволом.

Еще в 1982 году он как-то грустно сказал: «Скоро, Саша, приду к вам в институт». Я встревожено спросил: «А что случилось?». – «Видишь ли, – ответил он, – к нам скоро приходит новый министр, а отношение к учёным у него специфическое».

О специфическом отношении к работникам науки, да и в целом к людям, мы узнали, когда Министерство внутренних дел возглавил генерал армии В.В. Федорчук, до этого – председатель КГБ Украинской ССР, затем переведённый в Москву на должность председателя КГБ СССР. Направили его в МВД после восьмимесячного управления всеми советскими контрразведчиками и разведчиками, как водится, для укрепления. Чекисты пили тогда на радостях дня три (без всяких шуток). Если бы он поработал на Лубянке ещё некоторое время, то от авторитетного и всесильного КГБ осталась бы одна агентура, и крах Лубянки наступил бы значительно раньше намеченных стратегами сроков развала огромной страны.

Для органов внутренних дел наступили нелёгкие времена. Мы тогда первыми почувствовали возвращение затхлого смрада тридцать седьмого года. Уже в самом начале правления Федорчука из МВД СССР выдавили под разными предлогами свыше 100 тысяч профессионалов (стоит ли теперь удивляться квалификации современных практиков и учёных, ведь механизм социальной преемственности профессионализма искусственно поломали ещё в 1980-е годы). Особенно не церемонились, увольняли даже по материалам «прослушки»: кому-то, что-то не нравилось. Что? Не объясняли, благо не расстреливали...

«Независимые» парткомы вошли под контроль офицеров КГБ, в каждое милицейское управление определили чекиста, а то и двух. Они занимались контрразведывательным обеспечением органов внутренних дел (но отчего-то все перебежчики на Запад были из КГБ): следили, вербовали сотрудников смежного ведомства, субъективно доносили, увольняли с чёрной меткой в личном деле, одним словом – работали!

Когда ведомством начинают руководить грубые, сумасбродные и не очень-то образованные «патриоты», на словах как бы радеющие за народ и страну, а на деле поступающие с точностью до наоборот, они всегда начинают с «укрепления кадрового звена». Если вдруг заговорили о непрофессионализме – жди беды…

По этой причине все, кто не служил в армии или попал во ВНИИ по «протекции», увольнялись, невзирая на интеллектуальные и деловые способности (лес рубят – щепки летят). По субботам и воскресеньям офицеры – от лейтенанта до полковника, а в институте – от адъюнкта до профессора, с приданными армейскими силами патрулировали улицы и пивные – шла борьба с пьянством. Практикам в каждом подъезде дома обязывалось приобрести доверенное лицо или агента. Прокатилось цунами доносов, анонимкам дали зелёный свет, разумеется, со всеми перекосами, вытекающими из такой дурной политики. Нередкими стали самоубийства высших чинов. Лоббисты, а точнее «пятая колонна» в ЦК КПСС, по сути, обмишурили МВД, отдали, будто козла отпущения на заклание, общественному мнению, обвинили в пособничестве созданию неблагоприятной социальной обстановки в стране. Так отводился удар народного гнева от истинных внутренних организаторов недалёкого по времени крушения мощнейшей в мире многонациональной державы.

Народ вроде бы вначале клюнул, но когда осознал обман, было уже поздно. А для МВД накануне развала страны весь этот абсурд завершился феноменальным приказом Федорчука «О хозяйственном обрастании». Теперь сотрудник органов внутренних дел не имел права владеть личным автомобилем, дачей, хрустальной люстрой (будто всё это у простых милиционеров имелось в избытке). Политорганам и чекистам власть вменила в обязанность «воспитывать» у нас иммунитет против вещизма: не прививать, тут уж не до биологических тонкостей, а именно воспитывать. Все это претворялось в жизнь, понятное дело, ради холодной головы, чистых рук да горячего сердца милиционера.

Естественно, на подобные новшества-перехлёсты не откликнулись руководители главков МВД из докторов наук. Все, кто оказался в списке членов такого своеобразного движения сопротивления, были немедленно уволены, а Карпец переведён начальником ВНИИ МВД СССР. Почему его пощадили – отвечу чуть ниже.

В отношении же представительного интеллектуального потенциала ведомства, который Н.А. Щёлоков собирал многие годы по крупицам, была осуществлена чекистская операция, которая завершилась полной победой оппонентов.

Так по сию пору непознанные кукловоды умело стравили между собой подобно бойцовым псам два ведомства, вместо того чтобы сжать все силовые пальцы в один мощный кулак путём грамотно продуманного взаимодействия и координации во благо интересов народа, государства. Так изощрённо насаждалась грязная и многократно проваливавшаяся в истории метóда «разделяй и властвуй».

В общем, оперативная обстановочка была ещё та. Однако, несмотря на эти перипетии и многие другие сложности, Карпец, вступив в новую должность, как мог, старался сохранить кадры квалифицированных учёных, хотя на него постоянно строчились доносы, и присутствовало предвзятое, но в то же время какое-то трусоватое отношение со стороны руководства МВД. Помогли, по-видимому, сохранившиеся связи в ЦК КПСС, да и побаивались его трогать по другой причине – он умело справлялся с политически непростыми обязанностями председателя Международной ассоциации юристов-демократов.

Как и в уголовном розыске, доступ к нему в служебный кабинет был свободным. Лишь бессменный секретарь всех начальников ВНИИ, начиная с 1950-х годов, Лидия Петровна Агеева, тактично просила нас не занимать много времени у Игоря Ивановича своими проблемами.

Справедливо напомнить и другое. При профессоре Карпеце на базе МВД активизировались фундаментальные исследования в области криминалистики, и особенно – криминологии. Положительно отразилась эта продвинутая научная политика и на мне. Благодаря прозорливости и принципиальности Игоря Ивановича мне удалось завершить фундаментальное и первое в нашей стране научное исследование проблем организованной преступности – темы по тем временам крамольной.

На круги своя

Прошло три года. Над Карпецом и без того густые тучи стали ещё темнее.

Поползли слухи, что его переводят в НИИ прокуратуры, где он когда-то давно начинал директором. Вскоре Игоря Ивановича действительно увольняют по возрасту и направляют возглавить упомянутое научное учреждение Генеральной прокуратуры СССР. Для меня это событие новостью не стало.

Как-то вечером, ещё задолго до приказа об увольнении, мы с ним неторопливо шли от улицы Огарёва до улицы Воровского (в настоящее время ул. Поварская. – Ред.) – там располагался наш институт. Делились впечатлениями о превратностях жизни. Карпец откровенно поведал о том вреде, который уже причинил и ещё причинит Федорчук своими странными реформами.

– Я только не понимаю, зачем подобное нужно Горбачёву, ведь он в курсе этих событий, всё знает, – в задумчивости рассуждал Игорь Иванович.

Потом заговорил о предстоящем увольнении. Сказал, что в стране успешно реализуется крайне неумная форма политики по правилу – чем в обществе больше насаждается тупости, тем легче людьми управлять. Поделился своими наблюдениями, как его прослушивают, как «топает» за ним комитетская «наружка». Для меня всё услышанное явилось шоком.

– Вы в чём-то виноваты? – воскликнул я. – Какие к тому есть правовые основания?

– Абсолютно никаких, но они упорно их стараются найти. Федорчук и его ближайшее окружение пытаются уличить меня в хищении денег, якобы растраченных в зарубежных командировках, – он саркастически усмехнулся и добавил: – Причём здесь «наружка»? Справедливо разобраться в этом вопросе – дело финансовых органов. Вот так, Саша, они страну и продуют!

И я впервые за долгие годы общения услышал от него бранные, нецензурные слова.

– Но, Игорь Иванович, на дворе не тридцать седьмой год, должна же быть хоть какая-то причина! – возразил я.

– Она есть. Федорчук сам мне об этом прямо заявил. Виталий Васильевич сказал, что ему не нужны генералы, поучающие министра. Он не улавливает разницы между понятиями «рекомендация», «совет» со стороны специалиста, профессионала и высокомерным «поучением».

– А почему, отчего так? – вновь удивился я.

И тут Игорь Иванович поделился своими впечатлениями об исключительных юридических и редакторских способностях министра-Пришибеева (так я его потом назвал в своей книге «Красная мафия»).

Оказывается, Федорчук поручил начальнику ВНИИ подготовить какой-то закон (сейчас не вспомню его наименования), и когда Карпец принёс проект на утверждение, то министр начал править его казёнными словами, менять знаки препинания, причём ставил их в тех местах, где, согласно русской грамматике, они и быть-то не должны. (В этом месте рассказа Игоря Ивановича я сразу же представил на месте Федорчука образ упоминавшегося ранее уничтожителя мух Владимирова, докарабкавшегося-таки до поста министра).

Игорь Иванович, видя подобное законотворчество, возьми да и скажи: дескать, так законы не пишутся, товарищ министр, тут особые, устоявшиеся в праве термины нужны, и каждая запятая имеет большой смысл. Вот тогда-то и оценил министр добросовестное усердие и профессиональные способности доктора юридических наук, профессора, заслуженного деятеля науки РСФСР.

…Наши сотрудники часто наведывались в НИИ Генпрокуратуры и обязательно заходили к И.И. Карпецу.

Не раз и не два бывал у него и я. Многое мне удалось услышать за эти посещения о том, какие мощные силы задействованы внутри страны и за рубежом по развалу Союза ССР (кстати, все его оценки потом подтверждались многократно и в открытой печати, и из других, более достоверных источников). Нарисовал он и тягостную картину, как принято в криминологии, нашего среднесрочного и долгосрочного будущего… Сегодня мне думается, что Игорь Иванович всё же читал запрещённого тогда цензурой Ивана Ильина.

А может, и нет. Личностью он был неординарною.

Великие не умирают

В 1993 году Игоря Ивановича не стало. Гроб с телом для прощания поставили в нашем клубе МВД на Дзержинке. Народу пришло на похороны, несмотря на жару и отпускное время, очень много.

С его уходом из жизни оставалась без интеллектуальной опеки как бы целая эпоха, тектонический научный пласт в области криминологии, криминалистики, международного права, других юридических дисциплин и отраслей знания. Многое он осуществил полезного для развития службы уголовного розыска. Только в такие скорбные минуты начинаешь понимать, какого ценного человека теряет общество. Это был действительно настоящий демократ во всех своих помыслах и делах.

К несчастью, после увольнения из МВД Игорь Иванович часто стал недомогать. Говорят, его сгубил бруцеллёз, которым он якобы заразился на конференции в каком-то институте, работая ещё в уголовном розыске. (Вроде бы в соседнем здании, биологическом НИИ, разбили колбу со штаммом и, как водится, никому об этом не сообщили). Болезнь безжалостно давала о себе знать, но добили его, на мой взгляд, дурные реформы и откровенные издевательства В.В. Федорчука. Смертью своей, думаю, он обязан тем переживаниям, без которых не мог духовно существовать, глубоко осознавая происходящие в родной стране губительные для неё процессы.

Потом я видел, как умирали один за другим, уходя в безвестность, честные чекисты уже в результате бездумных реформ самого КГБ-МБ: там ещё семь или восемь раз переименовывали и последовательно уродовали важнейшую службу по обеспечению национальной безопасности.

А затем наступила пора расцвета правления Б.Н. Ельцина, и, как выразился бы известный французский философ и писатель Мишель Монтень (1533-1592), пришло время последствий ещё большей государственной важности...

Несправедливость вообще, а граничащую с издевательством в частности, пережить трудно, тем более порядочному и доброму человеку, личности, способной мыслить масштабными категориями.

Именно таким остался навечно в моей памяти генерал и профессор Карпец.

По материалам газеты «Петровка, 38»

Информация к сведению

Игорь Иванович Карпец (1921, Петроград – 1993, Москва). Генерал-лейтенант милиции, государственный советник юстиции 3 класса, доктор юридических наук, профессор, лауреат Государственной премии СССР в области криминологии, заслуженный деятель науки РСФСР, Почётный работник прокуратуры, удостоен почётных званий Польской Народной Республики и Чехословацкой Республики. Ветеран Великой Отечественной войны, перенёс Ленинградскую блокаду, сражался рядовым солдатом на Синявинских высотах. Занимал должности директора ВНИИ по изучению причин и разработке мер предупреждения преступности Прокуратуры СССР (в наши дни – НИИ ФГКОУВО Университета прокуратуры Российской Федерации), начальника Управления уголовного розыска МВД СССР (затем – Главное управление уголовного розыска МВД СССР), начальника ВНИИ МВД СССР (в настоящее время – ФГКУ «ВНИИ МВД России»).

Награждён орденами Ленина, Трудового Красного Знамени, «Знак Почёта», медалями «За оборону Ленинграда» и «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», другими наградами. Входил в число руководителей ряда международных, союзных и российских ассоциаций юристов.

Мечтал стать дирижёром. Когда в Ленинграде шла подготовка к исполнению 7-й симфонии Дмитрия Шостаковича, которая получила наименование Ленинградской, Игоря Ивановича в августе 1942 года отозвали из воинской части, чтобы отрепетировать, а затем принять участие в концерте (тромбон).

Вот две цитаты профессора Карпеца, дающих представление о жизненном кредо учёного и практика, как бы в наследство переданное некогда его подчинённому генералу Гурову:

«Ещё в студенческие годы (1950 г.) меня пытались «научить» не иметь собственного мнения, «не идти против линии партии», исключив на партбюро из КПСС (я был тогда парторгом курса). Однако общее собрание провалило это решение – ведь большинство были фронтовики, знавшие цену и хорошему, и плохому. Партбюро осталось в одиночестве. Но что меня тогда потрясло: в его составе, кроме секретаря – Безбородова – с бериевскими замашками, были вроде бы умные люди – профессора и доценты, в том числе прошедшие войну, мои и наши учителя! Опустив глаза вниз, они послушно поднимали руки вверх».

«Могу лишь сказать: «Не плюйте, сегодняшние ниспровергатели всего и вся в этих людей потому, что они «из прошлого», «из административно-командной системы» (кто-то придумал этот в общем-то бессмысленный термин?!), не вычеркивайте, что многие с удовольствием делают, героические страницы истории теперь уже несуществующей страны, как и её героев, тех людей, что писали страницы этой истории, нередко обагряя их своей кровью ради того, чтобы не пролилась кровь других людей, которых никто, кроме них, защитить не мог. А сколько из этих людей, получивших в своё время мизерную пенсию и не увеличенную после того, как эта несправедливость по отношению к работникам милиции была исправлена, поскольку этого нельзя было сделать «по закону», доживали жизнь, влача нищенское существование! Государство, предающее забвению подобное, как и его руководители, не заслуживают уважения. Оно само обречено на гибель и запустение».

И.И. Карпец ушёл из жизни от острой сердечной недостаточности, похоронен на Кунцевском кладбище.

Из книги И.И. Карпеца «Сыск. Записки начальника уголовного розыска»

Брежнев и Косыгин

В 70-х годах появился преступник, насиловавший и убивавший женщин. Его особенностью, которую все москвичи знали наизусть не хуже работников уголовного розыска, была спортивная куртка, импортная, редкая тогда, с рукавами, на которых были поперечные желто-сине-красные полосы. Все были уверены, что он – один. Между тем анализ нераскрытых преступлений и сопоставление, хотя и хилых, но – примет преступника, убеждал нас, сотрудников угрозыска, что это мог быть и не один, а разные преступники, вовсе не связанные между собой. На такой вывод наталкивал и анализ мест, где совершались преступления, а также их время. Места как бы локализовались в двух-трех районах. А по времени совершенные преступления иногда совпадали, хотя и имели место в разных районах, или почти совпадали. Успеть из одного района в другой преступник по времени просто не мог. Но для общественного мнения это был «один маньяк». Что маньяк – правильно. Но один ли?

Телефонные звонки в моем кабинете (как, естественно, и в кабинете начальника МУРа, а им был тогда В.Ф. Корнеев) не смолкали.

Информация для сведения

Корнеев Владимир Федорович, полковник милиции. Сыщик высокой квалификации. Прошел путь «снизу». Вся его служба проходила в Москве и вся в уголовном розыске. Не только уменье делать конкретное дело, но и организаторские способности привели его в руководство МУРа, а затем и на должность начальника столичного угрозыска. Затем в 70-х годах он работал в Главном Управлении уголовного розыска в группе старших инспекторов по особо важным делам – подразделении, где собрались наиболее квалифицированные сыщики страны. С этой должности ушел на пенсию.

Были голоса «требующие», были «просящие» (как будто все сыщики Москвы и угрозыск центра не были заинтересованы в скорейшем изобличении преступника), были и содержащие угрозы «за то, что плохо работаем», в общем – разные звонки от разных людей. Звонили и сообщая о своих подозрениях, и прося разъяснений, звонили просто встревоженные люди, которых все мы, как могли, успокаивали.

Однажды вечером раздался звонок по «кремлевке» Звонил управляющий делами Совета Министров СССР М.С. Смиртюков:

– Позвони Алексею Николаевичу (имелся в виду А. Н. Косыгин – председатель Совмина). Он хотел позвонить Щелокову, но я посоветовал позвонить прямо тебе.

– А зачем я ему понадобился? Что нужно подготовить к разговору? – спросил я Смиртюкова.

– Он хочет узнать все подробности о насильнике, что ходит по Москве. Уж больно много всяких разговоров. Алексею Николаевичу звонят без конца по этому поводу, а он плохо информирован. Точнее,– ничего не знает. Ты проинформируй его, как идут дела, что –правда, а что – вымысел.

Я позвонил по телефону А.Н. Косыгину. Он взял трубку сам. Я представился. Он вежливо сказал спокойным, мягким, но твердым голосом: «Игорь Иванович, проинформируйте меня, пожалуйста, о насильнике, который ходит по Москве. Уж очень много противоречивых сведений о нем».

Я подробно рассказал ему все, что нам было известно на тот момент. В том числе и то, что есть предположение, что преступления совершает не один преступник.

– Разве? – удивленно спросил А. Н. Косыгин,– Почему вы так думаете? Я объяснил. Задав еще ряд уточняющих вопросов, Косыгин сказал:

– Ну, что же, желаю вам успеха. И благодарю за подробную информацию.

Никаких нравоучений, никаких требований, тем более – постановки сроков. Полное доверие профессионалам. Не задал даже постоянно задаваемого другими вопроса, почему так долго не можете поймать преступника?

Через пять минут снова позвонил М.С. Смиртюков.

– Ну, молодец! Алексей Николаевич удовлетворен докладом. Сказал, что ему было приятно слышать и чувствовать, что имеет дело со специалистом. Когда поймаете, позвони ему или мне. Впрочем, когда поймаете и другие поспешат позвонить. Ну, пока!

Не скрою, мне было приятно, что А.Н. Косыгин был удовлетворен. И это при том, что я не мог «отрапортовать» ему об успехе, сказав, напротив, что дело трудное. Разговор этот получил неожиданное продолжение.

Утром меня вызвал Н.А. Щелоков.

– Вы вчера разговаривали с Косыгиным? Почему он вам позвонил? Вы что его знаете?

Вон какая куча вопросов. В них все: ревность, беспокойство, любопытство... (Ведь Брежнев и Косыгин не очень-то ладили между собой– это было известно).

Я сказал, что с Косыгиным не знаком, что перед тем, как разговаривать с ним, мне позвонил Смиртюков.

– Ну, и что же вы ему сказали?

– Рассказал ему все, что делается по розыску насильника, ходящего по Москве.

– Ну и что?

– Косыгин был удовлетворен докладом и поблагодарил меня.

– Больше ничего, больше вы ни о чем не говорили?

– Больше ни о чем.

– Ну, хорошо,– закончил разговор министр.

В этой связи не могу не поведать читателю о визите членов коллегии МВД СССР к Л.И. Брежневу и А.Н .Косыгину. как непохожи они!

К «походу» к Брежневу готовились основательно. Хозяйственники раздобыли охотничье ружье с инкрустациями. В общем – штучный товар. И, мягко говоря – не дешевый. Ружье предназначалось для вручения в качестве сувенира. В означенный день коллегия прибыла в Кремль. Пришли в сопровождении охранников в приемную. Генерал – начальник охраны Брежнева – министра знал хорошо. Поприветствовал всех и пошел докладывать о нашем прибытии. Двери распахнулись, все вошли, остановившись посредине большого кабинета, у стола для заседаний. Брежнев вышел из-за стола и, тяжело ступая, поддерживаемый генералом за локоть, приблизился к нам. Подал руку Щелокову, «приложился» щекой к Чурбанову, каждому из нас сунул руку. Затем «толстым» голосом, с трудом произнося слова, сказал примерно следующее: «Ну, как дела? С чем пришли? Рассказывайте». Вот тут Щелоков сказал: «Леонид Ильич, мы вам хотели бы доложить, как у нас организована работа, как обстоит дело с преступностью и мы вам благодарны за ваше внимание, за то, что вы нашли время принять нас! Но сначала мы хотели бы преподнести Вам сувенир». И он раскрыл, положив на стол, деревянный чехол, в котором на бархатной подкладке лежало, блистая красотой, ружье. У Брежнева заблестели глаза. Он оживился, хотя до этого момента был малоподвижно-официален, и сказал одно слово: «Давай»! Все остальное время ушло на разглядывание ружья, на слова о том, хороший ли у него бой и т. п. Министр начал было говорить о том ради чего, мы были приняты. Но Брежнев уже устал. Самое Интересное для него было позади. Слушал он Щелокова невнимательно. Никому из присутствовавших вопросов не задавал. На нас смотрел как на безликую массу. Затем, сделав нетерпеливое движение рукой, стал прощаться.

Я знал, точнее, слышал о неважном состоянии его здоровья, но, увидев этого полуразвалившегося человека, невольно подумал: «И этот человек стоит во главе такой страны! Ведь он сам ничего не может. Даже ходить. Даже говорить. Кто же за него все делает? Что за люди?».

Блеснула мысль: неужели он сам не понимает абсурдность положения? И тут же ответил себе, гляди на этого плохо ориентирующегося в пространстве и времени человека: нет, понимает и не может понимать. Мне стало как-то не по себе и грустно. Тогда уже про Брежнева ходили анекдоты, причем злые, особенно о его страсти к наградам, склонности к получению «подарков».

А мне было его жаль. Но жаль и страну, у которой был такой лидер. Зато поднялось чувство неприязни к его окружению, эксплуатировавшему имя и состояние этого человека, и зашевелилось в душе: «неблагополучно что-то в королевстве датском»...

...Через неделю состоялась встреча с Алексеем Николаевичем Косыгиным. То же здание. Только другой кабинет. Да и охранников поменьше. И сувенирного ружья никто не нес. Принесли только альбом, выпущенный к 60-летию советской милиции. С автографами членов коллегии. В противоположность Брежневу Косыгин встречал нас посередине кабинета. Всех усадил за стол для заседаний. Сам сел в торец стола. После полагающихся в таких случаях приветствий и короткого доклада министра состоялась беседа о делах и нуждах министерства, о состоянии преступности и о том, как ведется борьба с ней. А.Н. Косыгин знал, какой главк и чем занимается, по ходу беседы задавал вопросы, делал замечания. Причем, если сомневался в правильности своей позиции, просил разъяснений. На просьбы о выделении средств или техники либо установления связей МВД с каким-нибудь министерством (это особенно касалось вопросов деятельности исправительно-трудовых учреждений и пожарной службы) Косыгин тут же давал помощникам необходимые указания. Словом, шел деловой разговор. Председатель Совета Министров был исключительно корректен и вежлив, внимателен и деловит. На часы не смотрел и время не торопил. Но и лишних слов не произносил. Чем дальше шла беседа, тем большее чувство уважения возникало к этому человеку.

Невольно возникали и ассоциации, приходилось сравнивать. И удивляться: почему так? Почему не этот человек, а другой? Разве стране от этого польза? Но это были вопросы, которые решали политики. Пути и помыслы их неисповедимы и далеко не всегда совпадают со здравым смыслом и подлинными интересами страны и людей...

Эти сцены выходят за рамки работы уголовного розыска, но не сказать о них я не мог, ибо писал, что начальник уголовного розыска страны, это не только сыщик, если он, к тому же, еще и ученый.

И задумался я над вечным, больным для человечества вопросом. Как часто на вершины власти взбираются те, кто хотят, умело и безжалостно расталкивая всех локтями, не разбираясь в средствах, убирая конкурентов физически и морально, используя при этом такое страшное, одурманивающее массы людей оружие, как популизм, а не те, кто может и должен быть на этой вершине! Как часто «наверху» сидит не самый достойный, а самый удобный для тех, кто властвует, оставаясь в тени. Механизм властвования отработан. Они готовы поддерживать откровенно недалеких людей (умные и самостоятельные опасны). До поры до времени. И жертвуют ими в сложных социальных ситуациях, не задумываясь, «развенчивая» бывших, ими же созданных «кумиров» в глазах населения, и выдвигая очередного нового «вождя», составляя его «команду», оставляя дверь к отступлению (или новому наступлению?!) приоткрытой для поддержки в случае необходимости очередного «лидера».

Расколотый на части этой борьбой народ – стонет, страдая от разрухи, правового и социального беспредела, ожесточаясь, теряя человечность. Он мечется, не зная, к кому, к какому берегу причалить.

…Думаю, что читатель с пониманием отнесется к отступлениям от темы. Пусть не разделит моих, подчас не очень-то оптимистичных суждений, но даже, не разделяя их, должен понять боль и беспокойство за судьбы страны и людей, той страны, которая была Родиной. Все разошлись по национальным квартирам, полные амбиций и недоверия.

Мои суждения, это суждения не мальчика, полного надежд на будущее, не знающего трудностей, что были до него, и не конформиста, старающегося принизить то, что было и приспособиться к сущему, а раздумья человека, на долю которого выпало немало испытаний, имеющего право говорить.

Преступность – крайнее выражение общественных противоречий, а причины ее лежат в самой сущности экономических, политических и социальных отношений, в процессах их искажений, деформаций и разрушения, разложения и разобщения людей.

Все, что происходит в обществе, зеркально отражается в преступности.

Кто не помнит прошлого – у того нет будущего

...В 1978 году исполнилось 60 лет уголовному розыску страны. Было решено как-то отметить эту дату. Без помпы, но – отметить. Министр дал согласие, хотя в это время наши отношения были скорее прохладными, чем теплыми. Но уголовный розыск – это уголовный розыск. Это – армия профессионалов, не считаться с которой нельзя.

Готовясь к этой дате, в частности, к докладу на заседании, на которое должны были приехать руководители уголовных розысков всех союзных республик, краев, областей и наиболее крупных городов страны, мы, естественно, обратились к истории службы, к людям, которые отдали свои жизни делу борьбы с уголовной преступностью, к их судьбам. Оказалось, что весьма трудно было установить с необходимой точностью, кто же и когда был руководителем этой службы, какова их судьба. В доступных для нас тогда архивах сведения о людях были весьма скромными, а подчас неопределенными или просто отсутствовали.

Стремясь к тому, чтобы новое поколение работников угрозыска не было похоже на Иванов, не помнящих родства, мы порекомендовали всем своим аппаратам поднять все возможные материалы из архивов, создать историю уголовного розыска той или иной республики, края или области, города. Многим удалось собрать интересный материал. Но сколько было в нем трагических страниц!..

Сколько людей исчезло, и невозможно было найти, куда они пропали, особенно в 20-30-е годы. В то же время Великая Отечественная дала множество примеров героических поступков – бывших и действующих еще работников уголовного розыска.

Первым начальником Центророзыска был Розенталь. Судьба его точно не известна. Затем начальники уголовного розыска сменялись весьма быстро. Мало кто из них задерживался на должности более 2-х лет. К примеру, мы нашли материалы о том, что в 30-е годы не то начальником, не то заместителем начальника Центророзыска был назначен некто Климов. Наше внимание к этой фигуре привлекли два факта. Он был кандидатом наук – явление по тем временам совершенно необычное. Но главное – другое. Его назначили, и тут же отправили в командировку из Москвы в Саратов. Из Москвы он уехал, а в Саратов – не доехал. Следы его затерялись. Вот так работали чекисты. Столь же печальна судьба начальника Центророзыска конца 20-х гг. Николаевского, необоснованно репрессированного по обвинению в измене Родине. Это был поистине высококлассный специалист. Из тех, кто был начальником Центророзыска и «уцелел», мы пригласили на заседание Георгия Исаевича Цеханского,– человека, пользовавшегося уважением и за знание дела, и за человечность. Вышли достойно из испытаний комиссар милиции Александр Михайлович Овчинников – работавший начальником угрозыска МВД РСФСР, зам. нач. угрозыска комиссар милиции Георгий Иванович Горохов – основатель милицейской династии.

Я не пишу истории уголовного розыска, а говорю об этом лишь для того, чтобы подчеркнуть, что считаю преемственность – важнейшей базой всей работы, нравственной обязанностью тех, кто приходит на смену своим предшественникам, ибо кто не помнит прошлого – у того нет будущего. Поведение же тех, кто «вычеркивает» своих предшественников, считаю позорным.

Материалы по теме:

• Александр Гуров "Защитник свободной России"
• Александр Гуров "Идти до конца!"