Отец Феофан (Кратиров): «Какой смысл умирать с проклятиями на устах – я лучше прощу»

Как рассказывает о. Феофан, когда его после пыток на второй или третий день завели в камеру накопитель, его сокамерник москвич Андрей Соколов спросил: «Ты священник?! Ты здесь сидишь за веру». Ответом было: «И за Отечество!»…
Мы сидим на лавке у разбитого ракетами корпуса Успенской обители – следы войны долго еще не исчезнут. Из сердца – точно уже никогда. Отец Феофан занимается сегодня историей обители и селом Никольское. В одном интервью известный донбасский старец Зосима, сказал: «Как в старое доброе время царское святое говорили, "служу Отечеству!" – что может быть выше этих слов, чем служить Отечеству?!» Вот и Отцу Феофану довелось в начале войны 2014-15 годы послужить Отечеству, родному Донбассу и его жителям.

– Храм в селе был единственный в здании – там, где сейчас разбитый опорный пункт милиции, сразу за Иверским храмом. – рассказывает о. Феофан – А Васильевский храм, находящийся теперь в центре обители, во времена оккупации использовался как зернохранилище, вплоть до освобождения Донбасса в сентябре 1943 года. Во время хрущевских гонений его пытались закрыть, но безуспешно: жители села не дали этого сделать. Кстати, когда мы копали могилу для батюшки Зосимы по его благословению за два месяца до его смерти, нашли очень много осколков от фаянсового иконостаса Васильевского храма. В 20-х годах прошлого века безбожники разгромили иконостас, устроили мерзость запустения. Батюшка Зосима постриг меня в монашество, потом благословил заниматься архивом обители, фото- и видео-летописью обители, историей, музеем. Знать собственную историю, знакомить с ней паломников и жителей села важно для преемственности поколений, для того чтобы сохранить правду об ушедших эпохах. Сергей Иванович Ядров, тоже историк, он скончался за полтора месяца до СВО, Царствие ему Небесное, составил хронологию жизни сел Васильевка и Никольское: они основаны курскими и орловскими государственными крестьянами, выходцами из сел с такими же названиями.

Во время занятий с молодежью, это было до СВО, мне уже приходилось сталкиваться с проявлениями нацизма («москали» то, «москали» сё), я им говорил: «Ребята, говоря «москаль», вы оскорбляете своих собственных предков. То, что в 20-х годах взяли и переделали на украинский лад ваши фамилии, не отменяет того, что вы произошли от русских крестьян». «А як це так?» – «Да вот так» – и начинаешь показывать крестильные книги, ревизские сказки и прочее. «А мы нэ зналы!» – ну, теперь хоть знайте. Таким образом, «украинство» – это качественное понижение градуса интеллекта и образованности, потому что питается оно, во-первых, ненавистью; во-вторых, глупостью; в-третьих, неспособностью критически относиться к их проявлениям. Ленинская насильственная украинизация Донбасса к сожалению за сотню лет дала свои «плоды».

– Отец Феофан, сейчас мы видим своими глазами и плоды нацизма: разбитые, уничтоженные церкви, гонения на христиан, гибель людей, страдания, церковный раскол, серая «образованщина»…

– Вечный духовный закон: «Кого в чем осудишь, в том сам и побудешь» – его исполнение мы тоже видим. Украинские нацисты осуждали большевиков за 1937 год, но плоды их собственной деятельности гораздо страшнее. Казалось бы, парадокс, но это так – посмотрите, что они натворили!
А когда украинские солдаты в эфире спрашивали, нужно ли убивать беззащитных монахов и монахинь, им отвечали их командиры: «Цэ ж ФСБ-шники переодетые». Вот так по нашим братьям и сестрам обители, «ФСБ-шникам», и стреляли. Потому обитель и сносили всё время с марта 2022 по октябрь 2024 года.   

– Отец Феофан, вы почти 40 дней были в плену у СБУ, сидели в камере смертников. Как это случилось?

– Вон мой дом – возле монастыря. Из дома меня и забрали. СБУ-шники зашли сначала в монастырь, я жил над библиотекой в корпусе, потом отправились ко мне в дом, который я строил для своей матери. Забрали всё что хотели – компьютер, телефоны, надели на меня наручники и повезли в тюрьму в Мариуполь. «На процедуры», как они сказали.

– То есть на пытки?

– Да. 37 дней я там эти «процедуры» проходил. Мне было 37 лет – за каждый год одним днем пыток «отчитался». 3 апреля, мы только что служили память священномученика патриарха Ермогена, убитого в темнице польскими захватчиками. Я прихожу в дом заниматься – и тут начались эти «маски-шоу», заламывание рук, наручники… А у меня в доме были экспонаты для исторического музея, который благословил в своё время устроить батюшка Зосима – ну, все эти экспонаты «товарищи» либо разломали, либо сами себе подарили. Коллекция была уже большая, много было артефактов. Затолкали в свой «бусик», я сзади сижу, напротив боец – автомат со снятым предохранителем на меня наставил. Ему командир сказал: «Если только рыпнется – стреляй». Вот так под дулом автомата до Благодатного доехали, там меня пересадили в большой микроавтобус и повезли в Мариуполь.

Первые три дня в камере пыток были самыми страшными. Я думал, что уже конец мне настанет. На мне отрабатывали пытку водой. Под руководством израильских специалистов, которые показывали украинским коллегам-нацистам еще в 2014 м, как правильно проводить пытку водой. Вода идет в легкие, а воздух в пищевод – дикая боль в желудке, просто ужас. Вода в легких – тебя крутит, как при заболевании столбняком (я об этом только слышал) – ты выгибаешься дугой, чтобы освободить легкие – вода вытекает через нос, затекает обратно – ты захлебываешься – и всё это в сопровождении диких, мерзких комментариев, вопросов, и комментариев подполковника СБУ (террористическая организация). Был момент, что хотели выбить зубы рукояткой пистолета уже приложили её к зубам, но кто- то скомандовал: «Не надо». 

Больше всего я боялся предать людей, которые мне помогали. С Божьей помощью никого не выдал – своими силами бы не справился точно. Мне батюшка Зосима говорил: «Тебя, дитё, еще пытать будут, надо и это перетерпеть. Не вздумай надеяться на свои силы. Проси помощи у Бога – тогда всё преодолеешь. А понадеешься на свои силы – иудой-предателем станешь». И когда ехали в Мариуполь, я все время молился: «Господи, я не знаю, что будет дальше – Тебе себя вверяю! Помоги мне никого не выдать, только не выпускай меня из своих рук!» И действительно, у меня было ощущение, что Бог взял меня в свои руки и оградил от всего. 

В общем, пытки я худо-бедно прошел. Потом сидел на ИВС (изолятор временного содержания), ко мне посадили «подсадного»: сокамерника, пытавшегося у меня выспросить нужную следователям информацию, – пытался войти в доверие, рассказывал всякую чушь, залезть в душу, выведать что-то. Потом с уголовниками сидел – там и поножовщина была, и курили наркоту, и кололись. У меня под нарами «бурбулятор» стоял: это такое уголовное приспособление для курения конопли.

– Да уж: «Блажен муж иже не идет на совет нечестивых» (Пс.1:1).

– А здесь этот совет к тебе сам пришел. То еще чувство, уверяю. Что спасало: я ежедневно читал акафист святителю Николаю – братия моей обители передали молитвослов. А еще просфоры передавали, спаси их Христос, но такое количество я не смог уже съесть. Потом перевели в СИЗО (следственный изолятор), потом в СБУ в Харькове, и 7-го апреля, на Благовещение, меня забрали на обмен, и 8-го апреля я уже был дома. Когда переходил к нашим, нацист меня по спине так хлопнул, говорит: «Ну, бувай!» Наши на точке обмена под Майорском встретили спокойно, деловито, доброжелательно – быстро отвезли до разрушенного моста под Горловкой, там нас ждала машина телеканала ОРТ корреспондент Евгений Лямин, там взяли у меня сразу интервью по пути домой в Донецк.

– Как бороться со злопамятством, отец Феофан? Оно терзает душу и по гораздо менее страшным переживаниям, которые достались на вашу долю. Как сохранить мир в сердце, не ставя целью жизни месть и злобу?

– У меня есть свой небольшой опыт. Полковник СБУ, который меня пытал, Саша Хараберюш, мой одногодок, одноклассник моей двоюродной сестры, он у меня на глазах парня убивал, когда снова привезли в СБУ записывать «признание». Физически очень крепкий, он брал этого парня и с размаху бросал на бетонный пол. Смотал его скотчем и бросал – такое у него упражнение было. И так десятки раз. В мешке, который был у меня на голове было небольшое отверстие. Я смотрю – сине-коричневое лицо парня, и слышны уже последние выдохи умирающего. Он уже просто выдыхал – душа уже вылетала. И потом кто-то ему говорит: «Товарищ («товарищ»!) полковник заканчивайте: нам записывать видео надо». И я слышу, как тело волочат по полу куда-то. Мне сказали мешок с головы снять – я увидел широкую темную полосу крови на полу, пятна, брызги... Бабулька приходит со шваброй и ведром, всё это убирает, заметает – обычная работа обычной уборщицы в подвале СБУ.

– Это ведь ровно то же, что читаешь в «Окаянных днях» Бунина, «Солнце мертвых» Шмелева или других книгах о красном терроре!

– Ненавидя, казалось бы, большевиков, они полностью переняли их методы. «В чем осудишь, в том и побудешь»: они стали такими же. Хохотали, когда пытали: «Что, думаешь, будешь мучеником? Никаким ты мучеником не будешь!» Я понимаю, что уже всё – умираю, и единственной мыслью было: «Господи, прости им, они не ведают что творят».

– Я очень не уверен, что у меня хватило бы сил на такое…

– А какой смысл помирать с проклятиями на устах? Нет, так помирать я не хочу. Поэтому решил: лучше простить, как бы ни было тяжело. Так вот, насчет этого Хараберюша. Должен сказать, что долго не мог его простить, как ни старался. Потом, после освобождения из плена, долгое время служил под Москвой, и в 17-м году поехал на Исповедь перед Великим постом. И подумал: «Может, хватит уже, может, пора уже простить его?» А он жил себе спокойно (ну, как спокойно – так себе спокойствие). В общем, думаю в электричке: «Господи, прости его. И я прощаю. У Тебя отмщение – Ты воздашь». Всё, успокоился, простил я его от сердца. Через неделю этот Хараберюш садится в машину, и она взрывается.

– И злорадства нет?

– Абсолютно нет. Даже как-то жалко: у него, кажется, двое детей. Вот мне детей его жалко – с таким-то папашей. И родителей – с таким-то сыночком. Родители, кстати, в Донецке живут. Каково им знать, что их отец и сын такое чудовище – он ведь не одного человека до смерти запытал. А ведь потом подобные ему будут вслед за немецкими нацистами повторять: «Мы просто выполняли приказ – мы не виноваты». Я потом разговаривал с человеком, который его знал хорошо, тот рассказывал, когда привозили наших пленных, то Хараберюш брал стерильный хирургический инструмент и ехал пытать, даже в свой выходной. У него дед был известным хирургом донецким, и с дедовским инструментом хирургическим он пытал людей: закрывался в кабинете и творил с людьми что хотел. Крики, говорят, стояли жуткие – из того крыла здания все в это время уходили, пока этот палач проводил свои «процедуры». 

В прощении есть своеобразный духовный эгоизм, если это так можно назвать: соблюдая «технику духовной безопасности», ты не даешь злопамятству, мести растравить и убить свою душу. 

Обратный пример, о неспособности простить. Мой знакомый рассказывает: его кум позвонил, пригласил его посидеть, выпить, побеседовать. Пошел – начался обстрел. Наловчился: перебегает к дому кума между прилётами. Вдруг видит: лежит раненый украинский солдат. Первая мысль, говорит, была помочь человеку. Ринулся к нему, давай жгут доставать, чтобы перевязать. А тот: «Дай мэни мохо автомата!» – «Зачем тебе автомат, ты умереть можешь!» – «Я тэбэ зараз прыстрелю, ще однохо москаля с собой забэру». Тот так посмотрел: «А, да? Ну ладно, не буду мешать», – разобрал автомат, выкинул всё это дело и пошел к куму водку пить. Возвращается поздним вечером, смотрит – тот уже остыл. Так что у них в головах, в сердце?! Вот он умирает, и хочет еще хоть кого-то убить, причем не военного, а просто русского! Того, кто тебе, кстати, пытается жизнь спасти.

– В чем причина такого помрачения, на ваш взгляд?

– Думаю, здесь сказываются в том числе и плоды ленинской политики так называемой коренизации и разделения России по национальному принципу а не по губернскому, как предлагали ему другие. Он и его единомышленники это посеяли, и эти зерна взошли через почти сто лет. Распределение земель бывшей Российской империи искусственно, по ленинским лекалам, привело именно к тому, что мы сейчас имеем.

– Как нам преодолевать тот ужас, который мы переживаем?

– Мне кажется, необходим комплексный подход к исправлению положения. Например, раз Украина так поверила телевизору и прочим СМИ, то через это же должна идти конструктивная, добрая, созидательная информация. Необходима, по моему убеждению, реформа образования, и не только на Украине, но и у нас! Начиная с парт Эрисмана и соблюдения всех правил эргономики, кончая вменяемой, разумной, насыщенной, доступной, качественной и по-настоящему патриотической учебной программой всех школьных предметов.

– Кто-то возопит: «Цензура!» 

– А она должна быть, цензура. Общество без цензуры – нецензурное стадо. Нам что, сквернословие не режет уши и души? Строжайший запрет пошлых «как бы юмористов» – то, над чем они «как бы шутят», вообще не смешно: они должны понимать, что шутки «ниже пояса» ниже уровня развития неандертальца-шизоида. Опошление материнства, издевка над отцами, над собственным человеческим достоинством – вот в чем мы живем сейчас. Освобождения от всей этой мерзости я желаю нашей Родине и молюсь об этом.

На оставшихся же от «независимой» Украины землях я бы рекомендовал таких руководителей, которые способствовали бы качественному просвещению населения. Доносили бы правду о России и русских, о том, чего на самом деле добивается обожествляемый ими Запад на украинских землях, в чем заключается разница в отношении к украинцам русского народа и западных «доброжелателей», если сейчас не доходит. Всё это требует времени и честной работы, конечно. Но это возможно при наличии доброй воли. Иначе эту в буквальном смысле зомбированность не преодолеешь.

– Неужели настолько она сильна?

– Страшная сила пропаганды. Ее можно и нужно побороть, но не залихватскими лозунгами, а по-настоящему упорным, постоянным, честным трудом. Который, кстати сказать, так опошлен нынешней пропагандой. И на себя, на монахов, нам нужно обратить самое пристальное внимание, я убежден: возрождая монастыри, мы должны заботиться о молитве в первую очередь, а не о внешнем благолепии.

Отец Зосима говорил: «Прежде всего, родные мои, Бог нас не спросит: какой мы храм построили, какие кресты поставили, золотые или серебряные, какие колокола там будут звонить... А Бог на суде нас о чем спросит? О делах наших, о прошедшей жизни. От своих дел или прославишься, или постыдишься. Вот о чем спросит нас Бог: накормил ли ты голодного, принял ли ты нищего или странника, посетил ли ты в темнице находящегося, сироту пригрел ли, – вот о чем нас спросит Господь на суде – о добрых делах». 


Беседу вел Петр Давыдов