Прощание с Шерлягой

Количество лесных поселков, оставшихся без работающих предприятий, по оценкам экспертов, насчитывает от 400 до 1200 на всю Россию. В реальности же их несколько тысяч с населением 2-3 миллиона человек. Один из таких умирающих – Шерляга в Троицко-Печорском районе Коми.

Дим Димыч, как ласково зовут тут старика Толчеева, захандрил. Не то чтобы телом заболел, а – душой заметался. Бранил незлобиво, по-стариковски власти за то, что по своему недомыслию развалили все вокруг – работу, налаженный быт, поселок, да саму жизнь, наконец. Упрекал время, на которое выпала его старость, одинокого и безродного старика, который, как и все здесь, подался на Север за длинным рублем, а тот на деле оказался фальшивой купюрой. Некоторые из оставшихся в умирающем поселке Шерляга мужиков, еще не старых, значительно моложе Дим Димыча, бичуют, пьют горькую, не просыхая. Старик Толчеев тоже в молодости крепко закладывал, но уже давно отказал себе в этой слабости. В конце концов, не выдержал, собрал котомку и подался через реку Печору в райцентр. На пароме и встретила его бывшая завуч, самая старшая из бывших учителей бывшей Шерлягской школы Галина Прокопое, проработавшая в ней 36 лет.

- Тоска зеленая съедает, Дмитриевна, - пожаловался ей старик. – А ты, никак, на родном пепелище была?

- Была, - вздохнула учительница, - Дети и муж не пускали, да и правда, лучше б не ездила. Школа порушена, мой кабинет химии тоже. Я даже ничего оттуда не вывезла…

- Ты ведь той же баржой, на которой увозили детей, уезжала?

- На той. Пока жива буду, не забуду. Вы на берегу сбились сиротливой кучкой, как овцы без пастуха, и махали нам вслед. А мы стояли, обнявшись кружком, и плакали. Я всю дорогу проревела.

- У нас тоже бабы плакали.

- Жалко Шерлягу.

- Жалко…

Лесной поселок Шерляга Троицко-Печорского района республики Коми умирал не сразу, не вдруг, не с уходом той баржи, которая увозила последних ребятишек, и детдомовских, и своих, родившихся и выросших здесь.

Умирал поселок медленно, постепенно, как тяжело больной человек, угасая год за годом и уже не веря предписаниям врачей и нарочито бодрым заверениям родственников.

«Врачи» давно вынесли ему приговор – неперспективный. Потому что вся экономика его, а значит, и жизнь, впрочем, как и жизнь всего здешнего края, до 90-х годов держалась исключительно на лесе. По подушевым спискам жило в поселке Шерляга в советское время около 400 человек. Одни валили лес, другие его сплавляли. Было две организации – «Шерляга-лес» и «Шерляга-сплав», и как бы отдельно друг от друга существовали два поселка, хотя по административному делению числился один, но разделенный на две половины. В каждой свой садик, клуб, магазин, столовая, контора. Даже молочно-товарная ферма была. Только школа одна на всех.

Нельзя сказать, что люди здесь жили веками. Вообще-то этот таежный край, растянувшийся по реке Печоре от Архангельской области до Тюмени и южнее до самых Уральских гор, когда-то был местом ссылок и лагерей. Затем заключенных сменили люди, приехавшие по вербовке и оргнабору. За ними потянулись добровольцы – те, кто хотел заработать: денег на машину или кооперативную квартиру, северный стаж, северную пенсию. Словом, временщики. Они разбавили и отодвинули дальше в тундру местное население. И жили они по временной схеме – в домах барачного типа без газа, воды и санузлов, с завистью глядя на болгар, десятки тысяч которых по межгосударственному соглашению валили лес по соседству, но жили, хоть и временно, но в благоустроенных поселениях. И когда после распада СССР и социалистического блока болгары уехали, местные жители вперегонки кинулись занимать оставленные ими в соседних районах благоустроенные квартиры. Это был хотя и первый, но уже смертельный удар по Шерляге и другим подобным поселкам, которые в одночасье покинули 30-40-летние - самая молодая, работоспособная и перспективная часть жителей. Небольшие селения почти совсем обезлюдели, а весь Троицко-Печорский район, насчитывавший в начале 90-х годов около 30 тысяч жителей, потерял в ту пору почти 13 тысяч человек.

Шерляга, как утопающий за соломинку, еще держался за школу. Школа, почта, магазин, медпункт вообще оставались точками притяжения. Но больше все-таки школа и ее директор Анастасия Фоминична Юшина, которая в отсутствии реальной власти взяла на себя ответственность за поселок и его жителей. Школа была практически новая. Жители гордились тем, что поставили ее с фундамента до крыши за одно короткое северное лето. Это было за год до перестройки. 10 июня 1985 года после выпускных экзаменов бульдозером снесли старое здание, стройотряд из Сыктывкара за месяц поставил стены, а внутренние работы и крышу доделывали сами родители. Первого сентября в школе уже звенел первый звонок.

После той миграционной волны, когда в бывшие болгарские поселки уехали самые крепкие семьи, в ней оставалось несколько десятков учеников, и она непременно была бы закрыта, если бы в Шерлягу не перевели детский дом. Школа и детдом и были основным местом работы для большинства оставшихся в поселке жителей.

Весной 2002 года родителям и учителям сказали, что школу все же закроют. Люди забеспокоились, засуетились. Кто начал спешно строить жилье в райцентре. Кто бросился покупать квартиры в Троицке или Мылве (большом селе, неподалеку от Троицка, центре сельского поселения), которые в то время еще можно было купить по сходной цене, кто по привычке ничего не делал, а писал письма в редакцию местной газеты и главе районной администрации, призывая власти не закрывать школу. Но вот прошло лето, приближалась осень, а начальство молчало, и жители опять успокоились. Своими силами сделали ремонт, все выкрасили, выбелили, разбили цветники. 1 сентября ученики пошли в школу….

В начале сентября к причалу поселка Шерляга пришвартовалась баржа. На нее погрузили и увезли на другой берег в поселок Нижняя Омра детдомовцев вместе с их нехитрым скарбом и… учителями: «Господи, что делать-то? Ведь уж учебный год в разгаре, все добрые люди учатся, а наши?» Своих детей жители Шерляги в авральном порядке принялись пристраивать в райцентр – кого к бабушке, кого к родственникам или знакомым, многие сами уезжали с детьми, снимая квартиры или покупая то, что еще можно было купить.

Следом закрылся оставшийся к тому времени единственный в поселке клуб. Библиотеки, детские садики исчезли еще раньше. Навсегда потушила свои печи пекарня. Вместе с учителями уехала фельдшерица, оставив сиротой медпункт.

- Мы еще какое-то время раздумывали, увозить оттуда детей, или нет, - говорил мне тогдашний глава района, кстати, бывший учитель, Виталий Широтов. – Поселок на том берегу реки, в распуту или метель туда не добраться. А ну как что случится? И случилось. Однажды лодка с детьми налетела на топляк и перевернулась, мы потом ребятишек по всей Печоре вылавливали.

Это и переполнило чашу терпения властей, решили: надо вывозить. На Нижней Омре было новое здание начальной школы и пустующие дома. Вложили в него большие деньги, переоборудовали под детский дом и предложили учителям: вот вам работа, вот жилье. Худенькое, но не хуже, чем в деревянной Шерляге. Многие согласились.

Все это походило на бег. Одни бежали в неизвестность, как от войны или эпидемии. Другие оставались, обрекая себя на еще большую неизвестность. Беглецы какое-то время приезжали на лето в свои дома, но скоро и приезжать стало некуда. Пустующие здания оставшиеся жители быстренько разобрали на дрова. И некогда развитой, многолюдный и многоулочный поселок превратился в два хутора. Он исчез и с карты района, и даже из избирательных списков.

Но в умершем поселке, как в разоренном улье, еще теплится жизнь. Она концентрируется вокруг двух семей – белоруса Янушкевича и молдаванина Матея. С главой сельского поселения Василием Коротковым добираемся вначале до дома Михаила и Лилии Янушкевич.

- Сколько нас теперь осталось-то? Что-то около 30 человек, - что удивило даже Янушкевичей.

- Нам здесь нравится, чего там, - признается Лиля. – Дорога, свет, сотовая связь есть, Охота, рыбалка. Тетерева прямо к дому прилетают. Машины не ходят, так мы недавно снегоход купили. Зимой в райцентр на «Буране» ездим, летом на моторке, без лодки здесь нельзя. Коров, телят держим. Молоко, творог, сметана свои. На грядках тоже все растет. Хлеб сами печем. Излишки вывозим в райцентр, продаем. Да и местный народ вокруг нас кормится.

- А предлагали переехать?

- Кто хотел – уехал, - это уже Михаил. - Если бы предложили в Троицке, а то вторичное и где? В Комсомольске-на-Печоре. Там хорошие дома, с газом, но это еще дальше от райцентра.

Янушкевичи живут своим большим хозяйством, и, по всему видать, справно, потому все бросать и уезжать отсюда добровольно в неизвестность не хотят, что и понятно. Они нашли себя в этом таежном безлюдье, как отшельники или староверы, им нравится свой хутор, тот образ жизни, которым они живут. Их отсюда не выковырять.

…Наталья Матей, центральная фигура на другом краю поселка, ставшем вторым хутором, шелушила кедровые шишки. Муж уехал в Троицк навестить прихворнувшую мать. Она на хозяйстве. Одна. Дверь не заперта. Бояться здесь некого. И то же – из Шерляги ни ногой.

- У нас речка рядом, рыба, грибы, ягоды, орехи. И всего-то три семьи. Живем – не скандалим, друг за дружку держимся.

Вспомнила, как вывозили детдом и закрывали школу.

- Я своих только 10 сентября устроила в школу. В Троицке какую-никакую квартиру взяла. Сейчас бы не купила - ветхая, валится все, - а тогда куда деваться? Переселили бабушку с детьми, сами тут остались – все-таки хозяйство, огород. А без родителей дети – сами знаете. Какая бы бабушка хорошая не была, они начинают хуже учиться, от рук отбиваются. Страшно за будущее. Сидим как-то с мужем, размышляем. «Давай, - говорю, - все бросим и уедем в Троицк, у нас хоть какая-никакая квартира есть. Мы ж еще не старые, хотелось бы и праздников, и общения». «Ну, выедем, - отвечает, - а в районе-то работы нет. Тут я на мясе да на картошке своей проживу, а там? Жизнь-то не из праздников состоит». Пожилым еще страшней, они же все одинокие. Медпункт приезжает раз или два в месяц. Привезут таблеток, ампул, а уколы уж сами делаем. Правда, здесь нас ни грипп, ни ОРЗ не берут. Если где-нибудь в Троицке не подхватим или к нам кто вирус не привезет.

Но если пурга заметет или «распута» на реке, - ни нам никуда, ни к нам никто, хоть ложись и помирай.

Потрескивают дрова в печи. Шелестит ореховая скорлупа под руками Натальи Матей. Тепло, уютно, тихо.

- Приезжало начальство из Сыктывкара, - делится новостями глава волости.

- Что говорит?

- А то, чтобы построить дороги на Ухту и Якшу, которые мы просим, надо 3 миллиарда рублей – это весь дорожный фонд республики. Обещают 150 миллионов, но это так, дырки залатать.

- А насчет ЦБК?

Целлюлозно-бумажный комбинат – это как сказка о светлом будущем, как коммунизм, в который мало кто верит, но который, однако, греет сердца северян.

Такими разговорами они как бы уходят от главного. А оно состоит в том, что поселок Шерляга, по программе неперспективных, должен уйти в небытие.

- Таких поселков, еще хуже Шерляги, у нас много, - рассказывали мне в районной администрации. – Первым мы оформили и отправили в министерство экономического развития документы на поселок Речной. Там всего-то прописаны 7 человек, и нет не только дорог, но и электричества. И под этих людей, точнее, под их переселение, получили живые деньги. Но не освоили. Задача, казалось, была простой: находим жилье, от имени жильца заключаем договор на покупку. Жилье-то нашли. Но у одного поселенца оказался еще советский паспорт, у второго в паспорте обнаружилась ошибка в фамилии. Проблема еще в том, что если мы этих людей до обеда не выловили, после обеда они уже все пьяные. Пытались вытаскивать по одному, чтобы деньги не пропали. Купите, уговариваем, квартиры, а потом, если надо, продадите. Даже этого не хотят.

Вторая проблема – в статусе райцентра. По проекту «Доступное жилье» власти хотели в Троицко-Печорске построить хорошие квартиры для людей из лесных хуторов. Но в свое время какая-то умная голова сделала его городским поселком, и он в эту программу не попадает. А уходить на периферию смысла нет, большинство переселенцев – старики.

- Рядом с Нижней Омрой был поселок газифицированный, где пустовало порядка 40 благоустроенных квартир, - продолжает Виталий Валентинович. – Посадили оставшихся жителей Шерляги, привезли – выбирайте на вкус. Стояли, языками цокали, но ведь никто не поехал. Там, в Шерляге, у всех свои бани, сараи, хозяйство – обжились.

Была попытка переселить хотя бы ветеранов и участников войны, вдов погибших. К очередному юбилею Побуды выделили для них 7 квартир в новом доме в столице республики Сыктывкаре. И что же? Ни один не переехал. Или продали, или детям отдали, а сами остались в своих домах в умирающих поселках.

- Мои родители приехали на Север из Белоруссии по оргнабору, а я родился и вырос тут, здесь и умирать буду, - говорит белорус по происхождению, но коренной житель Шерляги Михаил Янушкевич.

…Потолкавшись по Троицко-Печорску, сел старик Толчеев в автобус и подался в Мылву – большое село, издавна являвшееся центром их поселения и приютившее ныне немало его земляков. Заходил к одному, другому. Жаловался:

- Тоска у меня.

- Да у тебя депрессия, Дим Димыч, - поставила диагноз Люба Борисова, жившая когда-то по соседству с Толчеевым в Шерляге, где до сих пор коротала свою старость и ее свекровь. – Отдохнуть бы тебе надо. Поживи-ка пока у нас.

Здесь, под крышей дома Борисовых, казалось бы, совершенно чужих ему людей, но ближе которых теперь и не было у одинокого старика, и лечил Толчеев свою депрессию. А залечив, заторопился обратно в Шерлягу. Там тоже оставались далеко не чужие ему люди, которые заботились о нем и нуждались в нем, и в которых нуждался он сам, среди которых судьба уготовила ему доживать свой век. Нельзя сказать, что здесь, в Мылве, не нашлось бы угла старику. Сам не хочет. Только спросит у главы поселения:

- Николаевич, электричество не обрежут, дорогу будут чистить?

- Будут, Дим Димыч, и свет не обрежут.

- Ну, тогда и ладно. Как-нибудь доживем.

Троицко-Печорск,

Республика Коми.