После нас хоть лес не расти…

Жители экопоселений требуют возвратить им в пользование бывшие колхозные, а по их терминологии - социальные леса, те, что расположены близ сел и деревень и без которых немыслима жизнь сельской общины.

Экопоселенцы деревни Гришино Подпорожского района Ленинградской области и калужского экопоселения «Ковчег» добились права самостоятельно использовать окружающий лес, и предлагают перенести их опыт на всю Россию и даже ввести категорию «социальный лес» в Лесной кодекс. Такие леса, по их мнению, должны появиться в первую очередь в регионах, где живут коренные малочисленные народы, жизнедеятельность которых неразрывно связана с лесными угодьями. То же касается и сельских сообществ, ведущих традиционный уклад (натуральное хозяйство), в частности – староверов. Ну и, разумеется, экопоселенцев.

Спору нет, давно пора вернуть населению лес, который у него был отобран с принятием нового Лесного кодекса.

Но сам вопрос о лесопользовании, а особенно его история подается экопоселенцами с такими идеологическими наслоениями, так тенденциозно, что требует серьезного переосмысления.

Во-первых, в дореформенной России лес никогда не воспринимался складом бревен, как это пытаются представить строители новых русских деревень. Он был даже большим народным достоянием, чем нынешний «Газпром». Потому как не только обогревал и кормил деревню, не только давал работу лесоперерабатывающему производству, строительному комплексу, но и приносил валюту в казну государства. У леса в ту пору был один хозяин – лесхоз. Санитарные вырубки, то есть спил перестоявших, больных, сорных деревьев, насаждение новых участков, противопожарные полосы, водоемы – все это было в его ведении. На страже лесных массивов стояла целая армия профессиональных лесоустроителей – инженеров, инспекторов, лесничих, лесников. Леспромхозы, занимавшиеся промышленной вырубкой леса, играли по их правилам.

Впрочем, правила эти касались всех. Мы с отцом, помню, в те годы заготавливали для себя в деревне на зиму дрова. Так вот, без разрешительной бумаги тогда в лес – ни ногой. Но и получив бумагу, идешь не куда попадя, а в то место, которое укажет лесник и которое определено для санитарной вырубки. Нравится тебе это место или нет, хороший там подъезд или только вездеход пройдет, пили, и все. Потом делянку должен сдать леснику. Он проверит, соответствуют ли нормативам пеньки, сложены ли в кучу ветки, а уж после этого выпишет подорожную, по которой ты беспрепятственно можешь провести дрова от леса до дома. Да, можно было договориться с лесником, чтобы выделил тебе место получше и поближе к дороге. Были и браконьеры, но не в таком количестве, как в пореформенное время. Боялись люди. За машину левых дров можно было попасть под статью Уголовного кодекса и получить реальный срок. А уж о том, чтобы продать бревна на сторону, и речи быть не могло. Без соответствующих документов никто бы у тебя его не взял, потому как тоже светила статья и срок, в лучшем случае - потеря должности.

Беспредел начался в лихие девяностые и приходится на пик дачного строительства, когда торговля древесиной по доходности сравнялась с торговлей наркотиками, и в лес повалил криминальный люд.

Первыми разрабатывать зеленый клондайк начали уголовные авторитеты. Когда одного из работников лесоохраны достали телефонными угрозами, а милиция призналась в своем бессилии, телефонное хулиганство сумел прекратить именно такой авторитет. Криминал скупал у деревенского люда порубочные билеты, которые выдавались под заготовку дров или строительство надворных построек. Билеты были разовыми, но действовали в течение года, и по ним можно было валить леса сколь угодно. Следом за уголовниками пошли московские «братки», местная шпана, сколотившая первоначальные капиталы на торговле разведенным спиртом и самогоном, потом все кому не лень: от пронырливых иностранцев до милицейских жен.

Это была настоящая война. Между теми, кто стоял на страже зеленого богатства страны, и теми, кто хотел быстро обогатиться. Война не на жизнь, а на смерть, исход которой, был, увы, предопределен.

Вот лишь несколько примеров из боевых сводок того времени по одной Владимирской области.

В Курловском лесничестве Гусевского района расстреляли семью лесника. Злоумышленник заявился к нему, когда тот был в лесу, убил жену и двоих внучек, а избу подпалил.

В одну из ночей запылал дом заслуженного лесовода России лесничего Валентины Смирновой из Андреевского лесничества Судогодского района. Дверь снаружи была подперта, поэтому выпрыгивали они с мужем из окон, не успев ни вещи из дома прихватить, ни скотину со двора вывести,. В чем спали - в том и остались. Даже документы сгорели.

Другой лесничий этого же лесничества - тоже, кстати, заслуженный - Юрий Гусев был оклеветан и по подозрению во взяточничестве арестован, несколько суток просидел в следственном изоляторе.

Дотла спалили дачу начальника отдела государственного контроля областного управления лесами Майи Ифановой, а саму ее избили в подъезде собственного дома.

Работникам лесной охраны было настоятельно не рекомендовано ходить по лесосекам и делянкам в одиночку.

А по ночам в чащах и дубравах трещали бензопилы, звенели топоры, тишину спящих деревень распугивали тяжелые «Уралы» и «КамАЗы», груженые ворованным лесом.

Знало ли об этом политическое руководство страны? Да, знало. Но Гайдару, Ельцину, Чубайсу срочно требовалось создать класс собственников. Любой ценой.

Действовали как в «приснопамятном» 1917-м. Ценой жизни и здоровья людей, ценой его самого исконного богатства - русского леса. Один за другим умирали порожденные социалистической экономикой леспромхозы. Рядом с ними вырастали новые, в большинстве своем криминальные коммерческие структуры, зато вооруженные новейшим оборудованием и высокопроходимой техникой. Шел передел леса. И тогдашнее правительство своими решениями лишь ускоряло этот процесс.

1 января 1998 года был принят новый уголовный кодекс, упразднивший такую меру наказания за лесное браконьерство, как лишение свободы. Чтобы завести уголовное дело, теперь требовалось, чтобы преступник срубил деревьев в особо охраняемой зоне более 560 кубометров. Это аж 30 машин!

Оттуда и берет начало нынешняя вакханалия. Вывезти можно было что угодно, сколько угодно и откуда угодно. Вывозимый лес оформлялся на подставных людей - всякий раз разных. Пеньки летом засыпали землей, зимой на морозе заливали водой. Чтобы невозможно было провести экспертизу, комли бревен с обеих сторон опиливали. В Селивановском районе Владимирской области браконьер нанимал пилить деревья деревенских ребятишек, они же таскали ночью сучья в овраг. Лесники Спировского района Тверской области, получив информацию о том, что на одном из участков уроженец Кавказа ночью собирается вывезти ворованный лес в Петербург, проклеймили торцы бревен с обеих сторон и спрятались в засаде.

Но схваченный за руку преступник не только не был осужден, а напротив, лесников заставали перед ним еще и извиняться. Для этого тому достаточно было сказать, что лес он сам не пилил, а купил у случайных прохожих.

Но была еще одна категория лесов. Они назывались колхозными и принадлежали сельхозкооперативам. Нынешние экопоселенцы, ратуя за социальные леса, кивают именно на них, идеализируя их до лубочной картинки. Дескать, в этих лесах местные жители водили хороводы, с песнями и плясками собирали грибы, ягоды и целебные травы, косили траву, пасли скот и рубили дрова. Ну, допустим, хороводы водить в советской деревне было некогда. Скот пасли на лугах. Сено – да, косили, но по ночам, тайком и в ту пору, когда выпасов не давали и сенокосных угодий не нарезали. Скосят, вывезут и во дворах тайком же сушат. А дрова – верно, рубили. Все кому не лень. Договориться с председателем колхоза можно было за несколько бутылок водки.

В той же Владимирской области из полутора миллионов гектаров лесоугодий 430 тысяч принадлежали сельхозформированиям, то есть бывшим колхозам и совхозам. Это 26-28 процентов. У них была своя структура, созданная и финансируемая не Минлесхозом, а Министерством сельхозпродуктов. Председатели колхозов, начальники сельхозуправлений, являясь по совместительству еще и лесоустроителями, получали за это вторую зарплату, однако лесоустройством не занимались, а лишь выписывали налево и направо лесорубочные билеты. Управления лесами попытались доказать, что структуры эти незаконны и билеты недействительны, но даже высший арбитражный суд их не поддержал, суды проиграли не только Владимирская область, но и Ленинград, и Карелия. Остальные плюнули: делайте что хотите.

В 1997 году постановлением правительства леса, находящиеся на территории колхозов и совхозов, передали им в бесплатное и безвозмездное пользование. Провели ревизию, которая не проводилась десятилетия. Была оформлена документация, которой испокон веков не было. А вот договорные документы руководители сельхозпредприятий подписывать отказались. Зачем? Ведь это предполагало ответственность не только за лесоустройство, но и за браконьерство, которое с их ведома и при их участии приняло невиданные размеры. Лесами же они и без всяких бумаг пользовались безвозмездно и бесплатно.

И еще одна проблема, которая перетекла к нам из дореформенного периода, а в наше время лишь обострилась до предела. Даже в годы полного всевластия лесхозов и леспромхозов расчетная лесосека в России осваивалась лишь на 20 процентов от планируемого.

Остальные 80 процентов перестаивали, пропадали. Это как хлеб: опоздал с жатвой - несешь потери. Мне говорили в 90-х годах: даже если из 1 миллиона 600 тысяч кубов леса, предназначенного на свал, украли 8 тысяч кубометров, это не проблема для страны. Но беда, что эти 80 процентов берут не там, где можно, а ближе к дорогам, подъездным путям, портам, границам. В местах труднодоступных он как стоял, так и стоит. А теперь и подавно лес берется лишь близ городов, сел, деревень, вдоль дорог, не щадят даже природоохранные зоны. В глубине лесов деревья умирают сами. Вкладываться в то, чтобы проложить туда дороги, никто не хочет. Действуют по принципу: после нас хоть трава не расти. И не растет. Вот это должно тревожить: что мы оставим следующим поколениям?

Окончательный передел леса произошел с принятием нового Лесного кодекса. Лес стали сдавать в аренду оптом и в розницу на конкурсной основе, угодья на десятки лет доставались тому, кто больше заплатит.

Или откатит. Причем арендаторы не связывали себя никакими обязательствами по отношению к арендуемым участкам. Леса безжалостно вырубались, захламлялись, вырубленные делянки не расчищались, не засевались молодняком, зарастая постепенно сорными деревьями. Как и противопожарные полосы. Все это послужило одной из причин массовых лесных пожаров жарким летом 2010 года, когда вместе с лесом горели целые деревни.

Крупные арендаторы вытеснили из леса и малый бизнес. Стали закрываться небольшие пилорамы, кормившие после развала колхозов и совхозов хоть какую-то часть деревенского люда. Крестьянам, как во времена помещичьего землепользования, запретили ходить в лес и заготавливать дрова себе на зиму.

Характерно, что идею вернуть деревне лес выдвинули не депутаты сельских поселений или муниципальных образований, а экопоселенцы. То есть не люди, порожденные самой провинцией, а люди, пришедшие переделывать эту провинцию под себя. В их генах нет крестьянского смирения. Но знания вопроса, его истории вопроса тоже нет. Иван Кулясов, один из инициаторов проекта, предлагает внести термин «социальные леса» пока только в декларативном правительственном документе «Экологическая политика Российской Федерации». А дальше что? Ведь лес, как его не назови – социальный, общинный, колхозный – должен кем-то управляться. Для этого нужны не просто люди, а люди знающие. Целый штат таких работников. Что требует денег. И денег немалых. Которых нет сегодня ни у экопоселенческих общин, ни у сельских поселений, ни у муниципальных образований. Необходимо вносить поправки в Лесной кодекс, другие законодательные документы. Кто их будет вносить? Пока экологами предлагается модель лесного попечительского совета. Однако детально вопросом еще никто не занимался.

А тем временем лес рубят, щепки летят...