Эк, тебя релокантнуло!

Самые тягостные впечатления последнего времени для меня – ужасающий новояз, которым обозначили действительность. Вероятно, какова действительность, таков и язык. Безнадега, уныние, близкое к убийственному отчаянию, потухший взгляд и полное непонимание, что вокруг происходит – вот суть его носителей.

Это я к чему – к так называемым релокантам. Беженцами назвать как-то язык не поворачивается – дали вот такое прозвище. Сложно жить, когда у тебя не имя, а прозвище, да еще и не самое завидное.

Последние пара лет дали мне возможность взглянуть на этих ребят, носимых по миру, оторванных от родной сторонушки. От Монголии до Чили, от Германии до ЮАР – одинаковый, как мне показалось, боязливый взгляд, одинаковое паническое стремление «выправить документы», униженное бормотание и лебезение перед местными, хаотичный поиск работы, еды, жилья. Сначала говорили, мол, бегут от войны и мобилизации – в принципе, понятно – «Ночь в Лиссабоне» никто не отменял. Потом вдруг оказалось, что мобилизация, если и есть, то идет ну совсем не так, как ее обрисовывают в самых честных и правдивых СМИ цивилизованного и очень свободного мира. Что во многом твой штурм Верхнего Ларса на самокате или устья Наровы на доске был продиктован твоими непреодоленными страхами и комплексами. Но страхи-то с комплексами никуда не делись. И покинутая тобой страна, кстати, – тоже. Еще и вкалывать начала всерьез – спасибо, санкциям: вдруг вспомнили, что самим работать не вредно. И ты начинаешь понимать, что, быть может, не все твои решения были правильными, а суждения – верными. Особенно, когда ловишь на себе презрительные, в лучшем случае, – снисходительные взгляды местных. Или какой-нибудь журналюга привяжется: «А расскажи-ка мне, как у тебя дома все плохо – у меня строка горит. А не расскажешь – я те такое устрою, не обрадуешься…». И ты вынужден либо вспоминать старые, либо придумывать новые обидки, либо просто соглашаться с заранее за тебя написанным патетическим текстом. Свобода, чё! Не до радости, в общем. И есть охота. И жить в тепле. Все эти сопли про «тех, кто нашел себя, и сейчас процветает в свободной стране на берегу моря-окияна» уже откровенно раздражают. Угу, процветание... Ты счастлив уже от обычного «Guten Morgen», походя брошенного в твою сторону человеком со стальным, а чаще просто рыбьим взглядом. Чувствуешь, что день прошел не зря, если удалось попасть на благотворительную раздачу шмоток в церковном подвале, что в кафе (это только вечером, правда) тебе пакет со жрачкой всучили, которая аж в три раза дешевле, чем была с утра. Дома-то ты, помнится, поразборчивей был. Из дома тоже странные вести приходят, предложения рабочие: «Компьютерщик? Инженер? Действительно специалист? Не врешь? Слушай, тут то-то и то-то строим, такую-то штуку придумали – хорошие специалисты позарез нужны! Жилье, оклад плюс премиальные, то-се…Колыма? Так-то можно, но в Магадане мы уже набережную отгрохали, сейчас другие проекты по Дальнему Востоку. В общем, смотри: предложений у нас уйма, твое дело – либо принять их, рассмотрев, как следует, либо продолжай себе сидеть непонятно где. От тебя все зависит. Голова – два уха! Думай!»

Вот и думаешь. Но страхи, неуверенность остаются, конечно: «А вдруг, как после Великой Отечественной поступят: наобещают эмигрантам кучу счастья – те вернутся, а их на Колыму, и уж совсем не набережные строить-проектировать за большие оклады с премиальными?»

Правда, воспитанная в себе способность критически воспринимать не только российскую, но и, гм, «просветленную» действительность, говорит, скорее, о том, что там, куда тебя перелокантило, – что-то вот ни разу не лучше, а то и вовсе печально.

Заделаться беженцем по примеру соседей – то еще удовольствие. Спасибо, насмотрелся. В Дрездене хозяин гостиницы говорит: «Эти товарищи считали себя, главное, чуть не пупами земли. Зондер-флюхтлинге мы их называем, "зондер-беженцы". Через год приземлили: ну нет у Германии столько денег, чтобы удовлетворить все их запросы, претензии и пожелания. Всё, хватит. Arbeit macht frei: хочешь жрать – иди работай. А то, понимаешь, приезжают на "феррари" к гостинце, в ручищах по два-три паспорта, причем новых, один обязательно британский, и, главное: "Я – беженец. И чтоб номер бесплатно". Не оборзели, ничего? Немцы возмутились, понятное дело, пикеты-демонстрации не прекращаются: мол, Дойчланд не резиновый. Да и вообще. Нет, есть, конечно, люди, которые в буквальном смысле от войны спасаются – тут мы им помогаем. Но, поверь, даже таким в не резиновом Дойчланде ой как нелегко».

Сербия! Уж казалось бы – что может быть гостеприимней? Но сербы, оказывается, здорово умеют различать между гостями и унылыми пришельцами. Да и собственные рабочие места ценят, несмотря на всю свою русофилию. Никола Шиян, журналист, строго так смотрит:

– Не повторяйте наших фатальных ошибок: не проклинайте и не отказывайтесь от тех, кто, любя свою страну, на какое-то время уехал из нее. Мы в 90-е так потеряли целое поколение молодых сербов. Живут по европам, не имея родины. Чужие везде. Из филологов и инженеров стали барменами и кельнерами – зашибись карьера! То же с вашими ребятами. Поверь: далеко не все ваши, которые приехали сюда, такие уж нехорошие пердатели (так и сказал). Дайте им возможность прийти в себя, разобраться и вернуться в Россию.

Строго, но очень по-доброму сказал. И вот тут я не могу не согласиться с ним: уж чего-чего, а сурового осуждения с моей стороны никак не будет. Я знаю, о чем говорю: у меня отец умер от ностальгии в Италии. Не мог жить без России, несмотря на, мягко говоря, несогласие с чиновьем. Оно, впрочем, везде одинаковое. Страшно это – приезжать в чужую страну, чтобы попрощаться с отцом и похоронить его там.

Вот и приходится выбирать между именем, кличкой и прозвищем. Хорошо, все же когда есть имя…