Есть город, который я вижу во сне…

2 мая 2014 года для многих стало днём, когда мир перевернулся. Было неясно, как такое чудовищное преступление вообще возможно и как жить дальше. Но у одесской трагедии была для меня своя предыстория.

1990 год. Выпускной класс школы

Я познакомилась с девушкой из Киева, Оксаной. Её дядя – историк, профессор, с благозвучной фамилией Н–ский, стал заниматься темой голодомора. Тогда я впервые услышала этот термин. Оксана показала мне большую публикацию своего дяди в газете, где крупными чёрными буквами было написано это страшное слово. Она передала слова дяди, что это «важно прочитать». Так я столкнулась с темой, которая краеугольным камнем легла в фундамент национального самосознания современного украинства. Ужасы, описанные в статье, произвели впечатление. Я после этого не читала материалов с подробностями о голодоморе, мне хватило. Только тогда ещё не было ясно, что трагедия, пережитая украинским народом, будет использоваться как хворост для разжигания ненависти ко всему русскому.

1990 г.-начало 1991 г., перед мартовским Всесоюзным референдумом

От той же Оксаны из Киева, которая периодически приезжала в Одессу, я стала слышать высказывания о том, как Москва вечно обкрадывала и обижала Украину. Голодомор был неопровержимым аргументом. Она привозила листовки, где всё было расписано по пунктам: Украина – житница Европы, украинцы могли бы жить счастливо и богато, если бы не Москва. Вывод о том, что нужно голосовать за выход из СССР. Пропаганда эмоционально воздействовала на инфантильные желания. Я, как несовершеннолетняя, в референдуме 1991 года не участвовала, но мои родители работали в области строительства и понимали, к чему может привести разрыв устойчивых связей. Тогда болезнь была ещё в начале, не успела заразить умы миллионов.

Лето того же 1991 года

Прогуливаемся с подругами по Приморскому бульвару. Летним вечером там всегда много народа – ребят с гитарами, влюбленных парочек, туристов. Идём мимо Дворца Моряков в сторону гостиницы Лондонской. На парапете сидят молодые люди, явно не местные, кто-то играет на губной гармошке, кто-то поёт песни, пьют пиво. В Одессе никого не удивишь посиделками музыкантов на бульваре, но в этой группе что-то необычное. Во-первых, их много, целая орава. И ещё, у парня, что играл на губной гармошке, был странный флаг в руках – чёрно-малиновый (да, одна полоса была не красного, а малинового цвета). Я такой видела впервые. Мы остановились, как это бывает, когда на улице играют музыканты. Молодой человек закурил и начал дружелюбно с нами общаться, рассказывать об украинской повстанческой армии, как они любили свою страну и хотели ей счастья, как историки потом всё исказили. Всё выглядело очень романтично: тёплый летний вечер, Приморский бульвар, загорелый юноша, вдохновенно повествующий о героях своей страны… Единственный штрих, который слегка портил картину: молодой человек был не только загорелым, но ещё и грязным и подвыпившим… Дома я рассказала об этой встрече бабушке-коренной одесситке, ей довелось прожить около 20 лет в Закарпатье, и она имела особое отношение к «западенцам» (не к жителям Закарпатья, а именно к «западенцам», которые существенно отличаются от первых, у них совсем другая ментальность). Само слово «западенец» было у неё ругательным. Тогда я не могла понять, почему. Тогда ещё никто из нас, наивных советских людей, чьё взросление пришлось на годы перестройки и позднейшего развала страны, не догадывался о развитии страшной болезни. В тот вечер бабушка рассказала мне о «героической» деятельности УПА**. Романтическое впечатление от встречи с музыкантами моментально испарилось.

«Незалежная» Украина, 1995 год

Припоминается событие, которое стало вехой. Многим улицам стали возвращать их дореволюционные названия. Так и Потёмкинская площадь в центре города снова стала Екатерининской. Городскими властями живо обсуждался вопрос о восстановлении памятника Екатерине II, который украшал эту площадь до 1920 года. И вот тут проявилось наше с ними коренное различие. Они, то есть националисты, «руховцы*», агрессивно протестовали. Они обрушивались на наше «имперское прошлое», устраивали стояния на площади, агрессивно выступали в СМИ. Обвиняя Екатерину II в разгроме Запорожской Сечи, они предлагали уничтожить память о ней и вообще обо всём, что связано с Российской Империей.

– И как вы себе это представляете? – сказала моя бабушка. – Екатерина основала Одессу. Это же Южная Пальмира! Жемчужина. И при чём здесь ваши казаки?

В той точке я ощутила особое чувство гордости за то, что мы храним этот дух прошлого, причастность к Великой истории. А они всё это ненавидели лютой ненавистью. Я тогда впервые ощутила, что нашу идентичность формируют не в ту сторону. Конечно, мы уже привыкли быть гражданами Независимой Украины, но вот что касается национальной и культурной принадлежности… Одесситы всегда отличались нетривиальностью подходов к проблеме. На вопрос о национальности моя бабушка всегда отвечала гордо: одесситка. Объясняла: это особая национальность. У каждого коренного одессита смесь многих кровей, зачем сортировать? А вот культурная память о том прошлом, что связано с Российской Империей, с историей основания города – это как код, ДНК. Без него не может быть Одессы и одесситов.

И всё-таки они формировали новые коды

Как педагог я начала работать с детьми с 1997 года и вскоре столкнулась с необычным явлением. Русскоговорящие школьники не умели грамотно писать по-русски. Они путали русские и украинские буквы. Поскольку русская буква «ы» соответствует украинской «и», а русская буква «и» соответствует украинской букве «i», я заметила, что дети постоянно их путают. Та же путаница наблюдалась с буквами «э», «е» и теми, что передают аналогичные звуки в украинском языке. Просто русский язык в большинстве школ перестали преподавать, а государственный украинский для них не был родным. Получалось, что дети не умели грамотно писать ни на одном языке. Я понимала, что дальше проблема будет только разрастаться.

Как-то ехала в троллейбусе, а за мной сидели девчонки-студентки, похоже, первокурсницы. Одна держала в руках открытый конспект, а её подруга заметила: «О! Ты тоже так пишешь? Наполовину украинскими буквами? И у меня та же тема…» Им это показалось забавным, они смеялись. А вот я взяла на заметку.

После 1995 года

Я не пишу о первой половине 90-х, о моих университетских годах, потому что это было время развала и хаоса по всей территории бывшего СССР, а вот после 1995 года хаос начал постепенно обретать форму, стали намечаться тенденции. От коллег из Одесского национального университета я узнала, что сначала закрыли кафедру РКИ, которая отвечала за обучение русскому языку иностранцев. Затем кафедра русской литературы стала называться кафедрой мировой литературы. Первая мысль – просто укрупнение масштаба. Однако на русский филфак, куда в 1990 году набирали сто человек на курс, стали принимать только двадцать, а ещё через несколько лет факультет будет выживать за счёт иностранных студентов, набора практически не будет. Кафедру русского языка то ли расформируют, то ли объединят с кафедрой общего языкознания, не будет больше на филологическом факультете Одесского национального университета такой кафедры. И всё это постепенно, без шума, как-то незаметно для широкой публики…

Нам не запрещали говорить по-русски, это не имело смысла. В Одессе все говорили по-русски. Но документация, в том числе в вузах, велась на украинском языке. На кафедре, где я работала в те годы, мне поручили разработать программу спецкурса. Я уточнила, могу ли я оформить её на русском языке. «Ну что Вы, программу нужно писать на государственном языке. Мы же ведём преподавание на государственном языке, правда?» – заведующий кафедрой заговорщицки посмотрел мне в глаза. Я набрала воздуха для ответа, но не знала, что сказать.

«Только в отдельных случаях, для более глубокого разъяснения предмета в аудитории, где родной язык русский, мы можем переходить на русский язык. Но только в отдельных случаях», – сказал он, уже откровенно иронизируя. Я согласилась, понимая, что мы возвращаемся к хорошо знакомой советским людям и уже почти забытой модели общения. Заведующий кафедрой, одессит в нескольких поколениях, всегда готов был разбавить неловкую ситуацию шуткой или анекдотом.

Национальная идентичность

Нельзя сказать, что мы были полностью оторваны от «большой земли». Конечно, нет. Мы смотрели телевизор и переживали по поводу чеченской войны, трагедии на Дубровке или в Беслане. Всё это нас касалось. Но контекст нашей жизни отличался. Уже стали подростками дети, рождённые в годы «независимости». У нас активно развивалась украинская музыка. В топе были «Океан Эльзы» и «Вопли Видоплясова», в 2004 году Руслана Лыжичко выиграла Евровидение. Огромная работа проводилась для того, чтобы мы почувствовали себя украинцами, хотя в Одессе это плохо работало. У меня не было антагонизма к украинскому языку. Я учила его со второго класса школы, свободно им владела, но он не был для меня родным. Чужим я его тоже не назову. Ведь вторая моя бабушка, баба Галя, была родом из села Кировоградской области. Она всю жизнь говорила на суржике – забавной смеси русского и украинского. Более того, с детства она пела мне украинские песни, которые западали в душу и будили воображение. «Там, де Ятрань круто в’ється, Там холодна б’є вода. Там дівчина воду брала, Чорнобрива, молода». Когда я слышала или сама пела эту старую казацкую песню, у меня в голове прокручивался целый кинофильм о нелёгкой доле бедного юноши, о невозможности любви между ним, «бідним, безталанним», и чернобровой красавицей… А когда мне было лет восемь, мы ездили с родителями на родину бабы Гали. Мы гостили там у её младшей сестры, повидались с родственниками. Я подружилась с соседской девочкой Катей, обладательницей чудных тёмных кос, она была старше меня года на три. От них всех веяло каким-то нутряным теплом, как от парного молока. Всё мне там было интересно: кукуруза и огромные подсолнухи, росшие прямо во дворе, прожорливые свиньи, которых кормили яблоками. Но, пожалуй, самый поэтичный образ – это плакучие ивы, склоняющие ветви низко к озерной глади. На Украине их называют вербами. Ими невозможно не любоваться… Однако между мною и этими милыми глазу картинами всё равно сохранялась какая-то дистанция, я любовалась ими издалека. А вот в Одессе всё снова вставало на свои места. В центре города у меня перехватывало горло от чувства красоты. Вот профиль Оперного театра на фоне закатного неба, что может быть прекрасней? А все эти наши мощёные булыжником улицы в центре, сбрасывающие кору платаны на бульваре (мама говорила, их за это зовут «бесстыдницами»), Лаокоон, по воле хулиганов вечно теряющий мужское достоинство, которое вновь восстанавливает кто-то из местных скульпторов, песочные фасады зданий, к которым так и тянется рука, чтобы нежно погладить. И главное, море – моя родная стихия. Это мой город, мой мир, моя родина... И потому, говоря о своей национальной принадлежности, когда-то мне легко было повторить вслед за бабушкой: я одесситка.

Нулевые годы

Жизнь наладилась, после голодных 90-х наступило относительное благополучие. У многих появился свой маленький бизнес. Поколение, что взрослело в 90-е, подошло к своему тридцатилетию, к возрасту первого подведения итогов. Это было моё поколение, пережившее разрушительное воздействие хаоса развала большой страны, оперившееся и подошедшее к тому жизненному этапу, когда уже есть опыт и желание создавать что-то своё, менять жизненное пространство. Наш подростковый период пришёлся на время крушения старых идеалов, которые были выброшены на свалку. Теперь мы жили в практичную эпоху, все просто хотели жить хорошо. Разговоры о высоких материях ушли в прошлое, наступило время разгула пошлости. Хотя встречались в толпе и чудаковатые барышни, погруженные с головой в поэзию Серебряного века или в историю искусств, однако увлеченность поэзией не прибавляла социально-политической грамотности, мы по-прежнему были очень наивны и восприимчивы. И потому многие из нас оказались совершенно сбиты с толку, когда в 2004 году случилось первое принципиальное противостояние и, по сути, разделение Украины на два непримиримых лагеря.

Что это было? Был ли заранее заготовлен сценарий? Видимо, да.

Накануне президентских выборов 2004 года

Пространство нашей жизни стало стремительно политизироваться. На украинском телевидении появился «5-й канал», где чуть ли не круглосуточно шла заточка умов под определенным углом, будто единственным человеком, которого не стыдно выбрать в президенты, был Виктор Ющенко. То, что он стал жертвой отравления, из-за чего было изуродовано его лицо (история тёмная, никаких фактов мы не узнали), прибавляло ему очков. Народ у нас сердобольный, тут же проникся к нему состраданием, а, следовательно, ненавистью к системе, которую олицетворял Янукович. У отчима были производственные связи с Донецким регионом, он упомянул как-то в разговоре о связи Януковича с организованной преступностью. Да и факт его судимости широко обсуждался в народе. Я спросила: «Как же вы с мамой собираетесь за него голосовать, зная, что он бандит?» И услышала: «Да, бандит, но наш, не американский». Такой выбор стоял тогда… Конечно, с Януковичем позже поработали разного рода специалисты. Но тогда, в 2004-ом, на фоне Ющенко он выглядел бледно. Каждое выступление Ющенко было искусно продумано – не только речь, но и жесты. Один из наиболее ярких – сомкнутые большой и безымянный пальцы – означает: «Вот я начинаю говорить». Такой жест мы видим на иконах Спасителя. Неслабой обработке подвергалось наше коллективное бессознательное! За Ющенко закрепилась слава образованного человека, коллекционера живописи. Да, женат на гражданке США (на минуточку, сотруднице американских спецслужб), но это воспринималось как проявление его открытости западному, демократическому миру. Янукович же, выступая в Одессе, выдал, что наш город является «родиной известной поэтессы Анны Ахметовой». Это было смешно и грустно одновременно, и отталкивало от него интеллигенцию. Не только наивная молодежь, одураченная рассказами о большом европейском будущем Украины, но и многие интеллектуалы решили голосовать за Ющенко. А когда по результатам второго тура стало ясно, что Янукович побеждает, на сцену выступили политтехнологи. Началась «оранжевая революция». Это был какой-то круглосуточный карнавал. В центре Киева поставили палаточный городок со сценой, где постоянно выступали музыканты. Они ехали со всей страны ради бесплатного пиара – прямое включение велось круглосуточно. Взлетели безголосые «Гринджолы» со своим оранжевым хитом: «Разом нас багато, нас не подолати». («Вместе нас много, нас не победить»). Атмосфера эйфории на 5-ом канале, апельсины на столах ведущих и постоянные ссылки на поддержку запада… Это было подобно гипнозу. Но вишенкой на торте, «утопившей» Януковича, на мой взгляд, было интервью его супруги, которая после посещения майдана, нелепо посмеиваясь, рассказывала о том, что «апельсинчики там наколотые». Интервью было взято таким образом, чтобы выставить её недалёкой провинциалкой. Зрителям трудно было представить её будущей первой леди. Становилось ясно, что перед нами уходящее прошлое, а мы ведь стремимся в «прекрасное, светлое будущее», «в семью цивилизованных народов». И «весь мир с нами». Конечно, кроме России. Но кого это останавливало?.. Перед нами открывалась многообещающая перспектива европейского будущего. Представители одесского бизнеса добровольно ехали в Киев и жертвовали деньги на содержание майдана, веря, что вкладывают в будущее процветание страны. Электрический заряд, как молния, прошел через общество, разделяя друзей, коллег и семьи. Люди переругались между собой, внутри семей возникали конфликты и ссоры: «оранжевые» против «бело-голубых». И всё это в безумной эйфории ожидания близкой победы. Словно гигантская пьянка-гулянка, которая вот-вот готова перерасти в драку с поножовщиной. К счастью, не переросла. Виктор Янукович проявил то ли мудрость, то ли слабость, согласившись на дополнительный тур. В итоге Ющенко победил. Оранжевая эйфория продолжалась какое-то время. Жаль, мы тогда не выучили урок, не повзрослели. Нас будто некоторое время поддерживали на химических препаратах. Похмелье не наступило. Было ли чувство разочарования? Не у всех. Мы ещё не подошли к точке невозврата. Ещё можно было вырасти, поумнеть…

… Довольно скоро многим стало ясно, что Ющенко не способен управлять государством. Самое страшное, что те, кто привёл его к власти, занялись изменением наших культурных кодов. При Ющенко Бандера и Шухевич объявлены героями Украины, а голодомор предложено признать геноцидом украинского народа. Документальные фильмы, обеляющие ОУН* и УПА*, откровенные националисты, представители канадской и американской диаспор в телестудиях, навязчивый западенский вариант украинского языка, с характерным для него резким звучанием и лексикой... Всё это казалось театром абсурда. Тем более, что в 2008 году Януковича выбрали Президентом страны. Но механизм был запущен, уже были внесены изменения в школьные программы, появились новые учебники истории, росло оболваненное поколение детей, оторванное от исконной культурно-исторической почвы. Украинскими националистами был взят на щит гетман Мазепа, которым ещё моя подруга Оксана некогда восторгалась, повторяя придуманный кем-то панегирик его уму и необыкновенной образованности. Иудин яд забурлил в крови… Социальное безумие, как раковая опухоль, начало потихоньку разрастаться. Одессы оно также коснулось. Десятки тысяч одесситов покинули свой родной город после развала СССР, а сейчас город наводнили новые «одесситы». Для них Одесса стала тем местом, где можно развернуться. Да и город стал меняться, словно покрываться язвами. Сначала отель Кемпински изуродовал панораму порта и перекрыл знаменитый вид с моря на Потёмкинскую лестницу (это ещё в 90-е), а теперь пришли люди с большими деньгами и начали активно застраивать город и побережье. Они изуродовали центр, бездумно застроили склоны (это при опасности оползней!), и наконец, они обезличили нашу уютную Аркадию, уничтожили аллею акаций, фонтан, замостили всё тривиальной плиткой. Жадность, как ржа, разъедала не только управленческую верхушку города и страны в целом, она овладела широкими массами людей – все хотели разбогатеть, обрести статус, это стало навязчивой идеей. Возможность «жить красиво» превращалась в жизненную цель. Кстати, моя подруга Оксана, которая так ратовала за независимость Украины, нашла американца, вышла замуж и уехала. Показательный жест для украинских «патриотов»: в действительности, все они мечтают о загранице, именно оттуда, из-за океана гораздо удобней любить Украину.

Спросили бы вы рядового украинца, что он готов сделать для процветания своей Родины, скорее всего, он бы вас не понял. Мы потеряли Родину, оказались в каком-то межеумочном пространстве.

Жадность, в сочетании с невежеством и забвением своих духовных корней, предательство собственной культурной памяти и полное погружение в иллюзию – вот крючок, на который глобальные игроки поймали украинцев в 2014 году. В православной традиции это состояние называют духовным блудом или прелестью, и наши люди в него попали.

Не помню, как началась острая фаза, я была с головой погружена в иные смыслы и проблемы. В 2010 году я пришла в храм, и мне это помогло в период, когда страна полетела в пропасть. Храм нам помог не сойти с ума. У нас при церкви была воскресная школа, где мы занимались с детьми, также мы ездили в детдом, а позднее в интернат. Кроме того, была моя обычная работа, уроки. Из университета я к тому времени ушла, идею защитить диссертацию оставила. Благодаря храму моя душа стала обретать чувство дома, здесь я нашла близких мне по духу людей. Благодаря настоятелю, отцу Олегу, у нас сформировалась приходская семья. С некоторыми я и сегодня на связи.

Начало Майдана, ноябрь 2013 года

Это было далеко от нас. Телевизор я не смотрела, слышала о митингах в Киеве из-за решения Януковича и Азарова не подписывать соглашение об ассоциации с Евросоюзом. Удивительно, как наивны и легковерны люди, лишенные чувства Родины и готовые на всё ради того, чтобы жить хорошо. Как легко использовать их желание, которое быстро трансформируется в подобие сектантской веры, если только в нужный момент правильно направить поток эмоций. Как быстро детский эгоцентризм и жажда удовольствий может перерасти в ярость, если подразнить «конфетой», а затем убрать её и указать на виновника страданий – того, кто мешает получить желаемое…

Ночь с 29 на 30 ноября 2013 года – разгон палаточного городка в Киеве и якобы избиение студентов. Как оказалось, средний возраст «они-же-детей» был 40 лет, многие старше 50. Но это уже потом. А в тот момент взорвались телеканалы, пошёл нужный резонанс. Я получала информацию из СМИ и от знакомых, но тогда казалось, что это болезненное помешательство скоро пройдёт. Были надежды, что в новом году всё наладится.

Символично то, что мой будущий муж, с которым тогда мы ещё не были знакомы (познакомились в конце мая), встречал новый 2014 год в Киеве. Он прибыл с паломнической группой из Москвы. Их группа побывала в Почаеве, в Чернигове и на пару дней прибыла в Киев. Он бродил по киевским улицам, не подозревая, что скоро это будет невозможно. Да, было какое-то муравьиное движение в городе, но тогда не было ясно, во что это перерастёт. Он побывал в Киево-Печерской Лавре, в других монастырях. Ведь для русского человека Киев – это историческая колыбель. Удивительные узоры плетёт судьба… А мы в Одессе проживали необыкновенные рождественские дни. 7 января резко потеплело. На солнце было около 20 градусов. Люди начали раздеваться на ходу. Мы тогда всё вопрошали с друзьями: это Рождество или Пасха? Было солнечно и хорошо, празднично, и в то же время в душе звучал вопрос: что может означать погодная аномалия? Как будто ребёнку, безнадежно больному раком, вдруг разрешают всё – конфеты, сладости, чтобы порадовался напоследок…

Как-то вечером, во второй половина января, позвонил мой друг и спросил, смотрю ли я телевизор. Друг рассказал, как выглядит площадь Независимости в центре Киева глазами верующего человека: пламя костров, брошенные в огонь шины, густой черный дым и скачущие в дыму протестующие… Адская зарисовка. Потом я увидела эти кадры. В другой раз он рассказал мне, что простоял в большой очереди в оружейный магазин: мужчины бросились покупать оружие или патроны к имеющимся пистолетам (наверное, в основном, газовым, огнестрельное оружие всё-таки не было свободно разрешено). Чувствовалось, что хаос нарастает, приближается какая-то большая беда. Этот мой друг, русский по духу, языку и культуре, образованный одессит из профессорской семьи, в феврале предсказал возможность войны с Россией. Я была в ужасе от его слов. Но самое страшное было то, что в ответ он предположил, что, возможно, придётся стрелять друг в друга. Я не поверила. Однако было постоянное чувство ожидания чего-то страшного. Помогал храм, единомышленники и то, что нужно было продолжать заниматься с детьми из интерната, находить в душе тепло и любовь, иначе к ним нельзя идти. Так мы держались…

Олимпиада в Сочи стала лучиком надежды. Казалось, что если возможна такая красота и высокие спортивные достижения, что может случиться плохого с нами? Мы ведь в одной связке… Однако случилось. Мы приблизились к 21 февраля. Переговоры Януковича с оппозицией, достигнутые договоренности…Расстрел снайперами безоружных граждан и правоохранителей на улицах Киева… вооруженный захват Верховной Рады, бегство Януковича… Коктейли Молотова и избиение железными цепями «беркутов». Зомбированные телезрители, наблюдая всё это, упорно твердили: их бьют, а они стоят мирно. Да уж, мирно… И ещё сравнивали с Христом задержанного «беркутами» казака Гаврилюка (в последствии героя майдана и депутата Верховной Раде). Безумие нарастало. «Тьма, пришедшая со Средиземного моря», ощущалась физически.

В Одессе на Куликовом поле собирался антимайдан. Такие же протесты против киевского вооруженного переворота, как и в Донецке, Харькове, Мариуполе, в Крыму. Атмосфера в городе накалялась. Потом был крымский референдум 16 марта, присоединение полуострова к России. И забурлило. Митинги на Куликовом поле всё громче. Люди начали разделяться, как и в 2004 году, на два лагеря, но в этот раз больше ожесточения. Я увидела в соцсетях, что моя бывшая одноклассница, выложила материал о какой-то женщине с ребёнком – видео из магазина, на котором у женщины была российская символика. Там же приводился адрес проживания героини и напутствие: «Быть добру». Я не могла не возмутиться, ведь это был призыв к расправе. Ответ моей одноклассницы поверг меня в шок, она написала: «Когда я выводила дома тараканов, то давала им имена. Так было проще и эффективней: сегодня Стасика убила, завтра Гену…» Она сравнила эту женщину и её ребёнка с тараканами, предлагая их вывести. Мы перестали общаться. Замаячило жуткое словечко – «колорады»…

На дворе стоял Великий Пост. В ожидании Пасхи мы часто вспоминали пророчества одесского старца, батюшки Ионы Игнатенко, который предрекал войну через год после своей смерти (он ушёл из жизни в декабре 2012 года), и ещё слова старца: первая Пасха – кровавая, вторая – голодная, а третья – победная. И вот, в апреле началась АТО, полетели ракеты на Донецк. Это пришлось на начало Страстной Седмицы. С людьми из храма мы говорили о том, что в основе происходящего лежит нечеловеческая злая воля. Как иначе можно было объяснить стремление убивать своих соотечественников?

Пасху отпраздновали 20 апреля, затаив дыхание. Семья Славиных (пара с тремя детьми) переехала в Крым, радовались за них и думали о России как о спасении. Но не все могли уехать. Да и странно было уезжать из родного города – куда, в пустоту? Мы считали, что в сложившихся обстоятельствах первый наш долг – молиться и уповать на помощь и милость Божию.

… Я стояла на службе в одном из одесских соборов на Светлой Седмице. Там есть святыня – икона Божией Матери, подаренная отцом Иоанном Кронштадтским своему одесскому современнику, теперь также прославленному в лике святых, батюшке Ионе Атаманскому. Я стояла возле этой иконы, рядом женщина. Мы с ней одновременно увидели, что свечи на подсвечнике «плачут» кровавыми слезами. Свечи были обычного медового цвета, но капающий воск почему-то приобретал красноватый оттенок. Мы увидели в этом предзнаменование…

В последние дни апреля знакомая неожиданно предложила паломническую поездку по монастырям и храмам Одесской области. Я с радостью согласилась. К моему удивлению, моя мама также заинтересовалась. Мама в церковь ходила только на Пасху и на Крещение, за святой водой. А тут вдруг ей стало интересно, видимо, в те дни это было насущной потребностью души. Мы должны были отправиться 3 мая, в 7 утра.

2 мая я была дома…

Последние пару лет я жила в старом районе города, в частном доме. Гуляла с собакой, когда увидела соседку. Она стремительной походкой шла от автобуса мне навстречу. У неё был перепуганный вид. Она издали замахала руками: «Вы не представляете, что творится в городе. Это война», – она задыхалась от волнения. «Там стреляют, страшное творится!» Это было около 15-16 часов. Быстро включила компьютер – смотреть новости. В сети уже были фото и фрагменты видео. То, что увидела, было ужасно. Информация разрасталась, как снежный ком. Самое страшное – чувство беспомощности. Я понимала, что ничего не могу предпринять. Поехать туда, в гущу событий – безумие. Я вышла на улицу и стала ходить из конца в конец. Потом снова вернулась к компьютеру. Сначала бойня была в центре, возле Греческой площади, потом разгорались события на Куликовом поле. Страшно было видеть, как безумная толпа неслась в сторону Дома Профсоюзов, но ещё страшнее – горящее здание, людей в оконных проёмах и озверевших молодчиков внизу. Выстрелы, коктейли Молотова… Отсутствие пожарной команды в течение долгого времени… Позже я узнала, что были случайные прохожие, которые шли мимо палаточного городка антимайдана и, увидев несущуюся толпу со щитами и битами, забежали в здание вместе с участниками лагеря, чтобы там пересидеть. Одноклассница рассказывала историю о знакомой женщине: немолодая полная одесситка от испуга каким-то образом забралась на огромную ель, какие растут там вдоль аллеи. Она продержалась там до темноты и видела все подробности происходящего. После женщина не только залечивала разодранные руки, но и нуждалась в работе с психиатрами. Спустя примерно неделю или две я встретила в автобусе одноклассника. Он вышел со мной. Попросил отключить мобильный телефон. И после этого рассказал, что он там был. Пришёл в разгар в надежде помочь куликовцам. Увидев, что творится, он повязал себе на куртку ленточку, как у националистов, чтобы его приняли за своего. Он заходил вместе с ними внутрь здания. Он видел погибших людей внутри (после он не мог спать несколько дней). Главное, он видел, КАК вели себя эти звери. Он уверен, они были под какими-то веществами. Не пьяные, но будто под наркотиком, в чудовищной эйфории озлобления... «Славик, а зачем выключать телефон при разговоре?» Он посмотрел на меня как на дурочку: «Они могут слушать нас. Там ведь были не только футбольные фанаты. Там были очень серьёзные люди». Он назвал фамилию известного олигарха, одного из тех, кто поимел свой гешефт на этой мясорубке.

Меня тронула история одного пожилого школьного учителя, который посещал митинги на Куликовом поле и в тот день смог вывести из здания несколько человек. Он знал, где находится черный ход, и успел сделать несколько ходок внутрь за людьми. Затем путь преградили рослые господа и попросили удалиться. Ему, можно сказать, повезло. Он думал, то были полицейские или спецслужбисты. Почему они не были заинтересованы в спасении людей? Или они действительно работали на олигарха, а ему нужна была кровь?

…Никогда не забуду звонка Алексия Гончаренко в студию ток-шоу Савика Шустера. Он так хотел прославиться, быть вестником. На фоне догорающего Дома Профсоюзов, он с гордостью сообщил, что они разогнали лагерь «сепаратистов», и многие в студии захлопали. Кровавыми слезами отольются им, рано или поздно, эти аплодисменты. Гончаренко снимал фото на фоне трупов, выкладывал в Интернет. Потом, спохватившись, удалил, но интернет помнит всё. Через день бывший мэр Одессы, Гурвиц, дал интервью, какие молодцы футбольные «ультрас»: « они сделали то, на что не решалась полиция». Отметилась одиозная Ирина Фарион, назвав погибших в огне людей «чертями в аду», а действия осатаневших нацистов проявлением «настоящего украинского духа».

Я жду, когда эти люди попадут в руки сурового правосудия. Они должны ответить за сотворённое зло. Одесса ждёт. Этого требует чувство справедливости, историческая память и чувство долга перед погибшими – не только перед погибшими 2 мая 2014 года в Одессе, но и перед всеми теми, кто в 1941 – 1945 защищал страну от фашизма.

Ночь со 2 на 3 мая казалась бесконечной. Мы неоднократно созванивались с мамой. Мне казалось тогда, что наступил конец всему. Нечем было дышать, запах гари доносился до нас, хоть мой дом и находится далеко от Куликова поля. Мне казалось, что самая тьма, не со Средиземного моря, а хуже, накрыла всех нас. И, тем не менее, рано утром мы решили отправиться в поездку по святым местам, если она состоится. Вызвала такси. Не приехало. Я вызвала вторую машину. Поездка состоялась. Паломники с бледными лицами, притихшие, немного удивлённые. Наверное, им, как и мне, казался странным факт, что жизнь продолжается, и можно куда-то ехать… А ведь 2 мая был день памяти святой блаженной Матроны Московской. Всюду в храмах нам встречались её иконы. Мы молились о мире, чтобы больше не погибали люди, чтобы кошмар скорее закончился. Мы побывали у святынь, окунулись в ледяную воду святого источника и вернулись, обретя некое утешение. У меня тогда было стойкое ощущение, что Господь нас не оставит. Это придавало силы.

Внутри нарастало неведомое ранее чувство решимости, стойкости. Понимание, что мы не имеем права прогнуться.

Наступило 9 мая

Было предупреждение властей – избегать посещения памятников в тот день. Накануне в цветочных магазинах города невозможно было купить красные гвоздики, они пропали. Но в моём районе есть рынок, а перед ним бабульки продают то, что растёт у них во дворах. К ним пристроились профессиональные продавцы цветов. Там я купила большой букет оранжевых гвоздик. Сердце колотилось и выскакивало из груди, когда я ехала в парк Шевченко. Мы встретились с мамой, сестрой и племянником и вместе отправились на аллею Славы возлагать цветы. Это был очень важный для нас шаг, можно сказать, символический жест. Было ли нам страшно? Не буду врать, было. Мы понимали, что могут быть провокации и нападения. И действительно, в нескольких местах мы видели в кустах, в стороне от аллеи, парней в спортивных костюмах. Наверняка они что-то затевали, но не решились. Людей пришло много. Одесситы приходили семьями, с друзьями. Кульминацией стал марш курсантов мореходного училища – в парадной форме и с музыкой. За ними шли «афганцы», ветераны войны в Афганистане, с орденами и медалями. И среди них, помню, шёл священник в подряснике, также с наградами. Все подходили и возлагали цветы к памятнику Неизвестному матросу. Был яркий солнечный день, хотя не очень тёплый для майского праздника. И было море цветов. Действительно праздник со слезами на глазах. Тогда у всех нас было внутри победное чувство и вера в то, что нас не сломить.

На этом мне хотелось бы закончить свои заметки. Хотя, конечно, это не конец. 30 мая я познакомилась со своим мужем. А уже 1 сентября мои родные провожали меня с чемоданами из Одессы в Россию. На удивление, мама согласилась отпустить меня с легким сердцем. Она сама удивлялась. Было ощущение, что всё совершается само, помимо наших стараний. Будто Господь вывел меня оттуда и поставил в другое место, дал новую фамилию и предназначение... А вот история Одессы не завершена. Те коренные одесситы, с которыми я поддерживаю связь – заложники ситуации, 10 лет живут в оккупации. Их пространство сжималось от года к году, как шагреневая кожа. Количество запретов росло, уплотнялась враждебная среда. Пришлось научиться молчать, чтобы выжить. Даже старые советские фильмы не могут обсудить в рабочем коллективе, чтобы не прослыть сепаратистами. Но им важна связь с «большой землёй». Мы обмениваемся голосовыми сообщениями, подруга благодарит за возможность услышать правильную русскую речь и рассказ о чём-то человеческом (культурных мероприятиях, прочитанных книгах, учениках), о чём вокруг не говорят. Эти люди чувствуют примерно то, что может переживать здоровый человек в психбольнице. Они запаслись терпением и ждут, направляя все силы на то, чтобы сохранить в себе человечность. Сохранить память и дождаться справедливости, победы Света над Тьмою.

…Я остановлю свои воспоминания на аллее Славы, 9 мая 2014 года. Строем прошли курсанты, за ними «афганцы»…Люди идут и идут с цветами к памятнику. И вдруг, кто-то громко закричал: «Одесса – город-герой! Одесса – город-герой!» Волна гордости за свой город прошла по рядам одесситов, и через мгновение несколько сотен человек, словно одними устами и одним сердцем, сквозь слёзы: «Одесса – город-герой!» И наши голоса – в этом хоре.

Материал предоставлен Мариной Леонидовной Князевой – к.ф.н.,ст. научным сотрудником факультета журналистики МГУ, заслуженным научный сотрудником МГУ имени М.В. Ломоносова