Трагедия Стаханова

Никогда прежде ни одна нация так не любила своих рабочих – «муравьев», создающих богатства державы, как русская. О мастеровых людях, как о Левше, слагались легенды и раньше, но высших государственных почестей их до сей поры не удостаивали.

Каждый век отражается в своих героях, равно как и герои отражают особенности своего века.  

Стаханов, Изотов, Мазай, Кривонос, Ангелина, Голубева, Гаганова, Стрельченко, Злобин, Травкин… Существовавшая религиозно-партийная система лепила из них образы канонические, которые должны были украшать ее иконостас, и этим обедняла их. Новый режим попробовал их вообще выкинуть с корабля истории. В редкой библиотеке найдутся сегодня их книги или книги о них. Но историю нельзя переписать набело. А их нельзя выдернуть из истории уходящего века, они вросли в нее, стали ее фундаментом.  

...Когда я работал в Донбассе, Стаханов был еще жив, но это был уже глубоко больной и несчастный человек. Он занимал какую-то почетную должность в Донецкой области, в Торезе, а по сути отбывал пожизненную ссылку. Позади были годы триумфа, учеба в Промакадемии, руководство угольными предприятиями в Кузбассе, работа в Москве. Потом о нем забыли. Потом вспомнили. Французские коммунисты, прибывшие с визитом в Москву, спросили вдруг Хрущева: «А где ваш Стаханов?» «Как где? В Донбассе». Но в Донбассе Стаханова не оказалось. Равно как и в Кузбассе, и в других угольных бассейнах страны. Хрущев поручил органам госбезопасности срочно найти пропавшего героя.

Оказалось, он жил в Москве на одной лестничной площадке с руководителем КГБ Семичастным. Стаханова в срочном порядке отправили в Донбасс. Семья ехать с ним отказалась...

Когда Стаханов был жив, у меня еще не созрели те вопросы, которые я хотел задать ему после, но тогда он на них бы и не ответил. Я задал их Константину Григорьевичу Петрову, легендарному парторгу шахты «Центральная-Ирмино», с которым за несколько лет до его кончины встретился в городе Стаханове, бывшей Кадиевке. Петров был уже стар и поначалу немногословен, но несколько рюмок водки разгорячили его.  

- Мы готовили тот рекорд не для отчета, не для славы, иначе могли бы нарубать не сто, а все триста тонн угля, - торопился он выговориться, - тот рекорд ни с кем не был согласован и никем не санкционирован...  

А случилось вот что. В ночь на 1 сентября 1935 года забойщик Алексей Стаханов за 6 часов нарубил отбойным молотком 102,6 тонны угля - 10 процентов суточной добычи шахты. Это стало возможным потому, что Стаханов с Петровым применили иную, новую схему организации труда. Прежде забойщик рубил отбойным молотком уголь и крепил за собой забой - иначе засыплет. Стаханов только рубил уголь. Забой крепили за ним другие - Тихон Щиголев и Гавриил Борисенко. Словом, крепили за ним такие же забойщики, которые, как и он, могли бы рубать уголь, но победу отдали одному. В этом и была трагедия Стаханова.  

«Значение стахановского движения состоит в том, - говорил в ноябре 1935 года на первом совещании стахановцев Иосиф Сталин, - что оно ломает старые технические нормы, как недостаточные».  

Этот верный тезис стоял, однако, на ложной основе.

Рекорд делала вся бригада, а отдали ее одному. Раздели полученный результат на троих, он бы от этого нисколько не утратил своего значения. Он был бы честнее.

Он не сломал бы человеческие судьбы. Новая квартира, мебель, семейная путевка на курорт были выделены лишь Алексею Стаханову. Два именных места в клубе были закреплены за ним и его женой. В именном экипаже по шахтерскому поселку разъезжала Дуся Стаханова. Каково было на это смотреть женам забойщиков Щиголева и Борисенко?  

Маленькое лукавство породило большую ложь под названием социалистическое соревнование. Героев стали выращивать, как арбузы или баклажаны, потому как хорошо работать могли многие, а позволить это могли лишь единицам. Роль селекционеров брали на себя партийные чиновники и советские директора.  

Константин Григорьевич Петров рассказывал мне, как накануне Дня шахтера в санатории на берегу Черного моря телевизионщики едва отыскали с десяток человек, имеющих хоть какое-то отношение к угольной отрасли.  

Стаханов не мог этого не понимать и потому пил...  

Сейчас партийный контроль над отраслью сменился уголовно-криминальным, райкомовских фискалов заменила братва. С шахтерами стали обходиться еще бесцеремоннее. Если раньше неугодного директора брали на карандаш, то теперь - на мушку.

А для выбивания дополнительных денег стали использовать не героев-орденоносцев, а горластых, нахрапистых парней, которых в нужный момент командируют из угольных регионов постучать касками о брусчатку возле «Белого дома».  

Ложь порождала ложь. Мы с Петровым тогда договорились, что надо очистить от нее стахановское движение. Подготовили даже газетный материал на эту тему. На следующее утро принес статью Петрову на подпись. Константин Петрович прочитал и замялся.  

- Что-то не так?  

- Все так, - сказал мудрый Петров, - но подписывать я ее пока не стану, надо посоветоваться в райкоме...  

У меня не повернулся язык упрекнуть его в робости, суровая сталинская действительность наложила на этих людей свой нестираемый отпечаток. Но статьи было жаль. И я отправил ее на свой страх и риск в редакцию без подписи автора. После публикации звоню Константину Георгиевичу. Ну, думаю, задаст сейчас перцу. А он:  

- Хорошо, - говорит, - получилось. Как мы с тобой, а?  

А потом я поехал на кладбище, где похоронен Стаханов. Это на окраине Тореза. И поразило не отсутствие цветов у подножия обелиска. Их не было и у торезских парней, погибших в Афганистане. И у единственного Героя Советского Союза Бухтиярова. Поразило другое. Над всеми этими обелисками возвышался бюст бывшего директора Торезского ресторана. Кладбище беспристрастно отражало, кто был кем в этой жизни.  

А Константин Григорьевич умер 29 июня 1995 года. На 87-м году жизни. Похоронен он на центральном кладбище города, который носит имя Стаханова.