Как белорусам навязывают символы

Одна из издающихся в Минске ежедневных газет недавно утверждала, что эту даму «белорусские школьники должны узнавать на уровне символа», как Несвижский замок и Софийский собор в Полоцке. В буклете с красноречивым названием «Гордость земли белорусской», выпущенном одним авторитетным издательством, она значится в том же ряду, что и видный духовный деятель древней Руси Кирилл Туровский, белорусский первопечатник Франциск Скорина, знаменитый языковед академик Евфимий Карский, космонавты Петр Климук и Владимир Ковалёнок, родившийся на Витебщине лауреат Нобелевской премии физик Жорес Алферов...

Ей посвящали многие произведения польские и литовские литераторы и художники, в Вильнюсе она удостоена памятника, в ее честь названа улица. Белорусские авторы то сравнивали ее с шекспировской Джульеттой, то называли «черной панной» Несвижского замка, расположенного в сотне километров от Минска, в котором, как утверждают, она в течение столетий появлялась по ночам в темных одеяниях, взывая к своему возлюбленному.

Это Барбара – представительница магнатского рода Радзивиллов, которым и принадлежал замок в Несвиже. Правда, в том замке она не была и не могла быть, потому что возводить его начали через тридцать лет после ее смерти...

Скорее всего, ее саму удивило бы и то, что она включена в разряд белорусских символов, поскольку вряд ли предполагала пятьсот лет назад, что есть на свете белорусская земля и белорусский народ. Родилась Барбара около Вильно, выросла в Вильно, умерла в Кракове.

Если и появлялась в наших краях, то разве что в Новогрудке, где воеводой был ее первый супруг Станислав Гаштольд.

Как ни странно, об этой женщине, ставшей во втором замужестве женой короля Польши и великого князя литовского Сигизмунда Августа Ягеллона, известно и много, и мало. В посвященных ей произведениях обильно повествуется, как она любила и страдала, но нет ничего о том, чем занималась помимо любви. Распространена легенда, что ее терпеть не могла свекровь – мать Сигизмунда Августа королева Бона Сфорца, что якобы именно Бона ее и отравила. Однако почему королева так ненавидела невестку? В буклете «Гордость земли белорусской» сказано, что Бона и польские вельможи опасались «засилья Радзивиллов – сторонников полной независимости Литвы от Польши». Что ж, королям с Радзивиллами было нелегко. Но ведь именно при Сигизмунде Августе – вскоре после смерти Барбары – в 1569 году была подписана Люблинская уния, как раз усилившая подчиненность литовского княжества польскому королевству в рамках возникшей в результате Речи Посполитой.

Против женитьбы Сигизмунда Августа на Барбаре резко выступила не только мать короля, но и польская знать, и даже духовенство во главе с главой католической церкви примасом Николаем Дзержговским. Посланцы польского сената упали к ногам монарха, умоляя его отказаться «от той пани» во имя блага государства. А сенатор Ян Тенчиньский сказал даже, что ему приятнее было бы «видеть в Кракове Сулеймана-турчина, нежели иметь ту даму королевой в Польше».

Что же они знали о Барбаре Радзивилл? Три года назад в Польше вышла книга историка Анджея Зелиньского «Скандалисты в коронах», в которой Барбаре посвящена целая глава. Называется та глава довольно резко – «Проклятие рода Ягелллонов». Автор, цитируя хрониста тех времен Станислава Ожеховского, сообщает, что молодая вдова «имела разных любовников, разного статуса и профессии: сенаторов, шляхтичей, бедных и богатых, мещан и сельчан, монахов и конюхов».

Сенатор Анджей Гурка в присутствии короля назвал по имени и фамилии тридцать восемь ухажеров Барбары и заявил, что она страдает неизлечимой венерической болезнью, которая исключает для короля возможность иметь потомство, что перечеркивает продолжение правления рода Ягеллонов.

От своих слов Анджей Гурка не отказался даже после коронации Барбары, на которую он не пошел, а потом избегал любых контактов с королевой, хотя с Сигизмундом Августом поддерживал постоянные отношения.

То, что Барбара является носителем килы, как тогда называли сифилис, уточняет Зелиньский, известно было всем. Все знали, что это произошло в результате «исключительно аморального образа жизни», и называли ее «великой блудницей Литвы». Вот как на тридцать первом году жизни, по словам Станислава Ожеховского, умирала Барбара: «Коварная ее мучила болезнь, и большая часть ее тела загнила, а когда начала усыхать, все, кроме короля, брезговали больной…». Описание болезни, оставленное хронистом Ожеховским, по мнению Зелиньского, является типичным для острой стадии сифилиса.

Сифилис в Европе вначале назывался неаполитанской болезнью. Анджей Зелиньский напоминает, что после того, как французский король Карл VIII в сентябре 1494 года во главе 30-тысячной армии появился под стенами итальянского Неаполя, горожане не стали сопротивляться, открыли ворота, и празднование бескровного успеха продолжалось восемьдесят дней, превратившись в повальное пьянство и разврат. Потом вспыхнула эпидемия, от которой не было спасения…

Потом наступила очередь других территорий. Вскоре сифилис стали называть немецкой болезнью, затем французской, потом польской. Ссылаясь на хрониста Матея из Мехова, А. Зелиньский уточняет, что одна из знатных девушек, побывав на римских праздниках в 1497 году, принесла эту беду в тогдашнюю польскую столицу Краков. Вскоре болезнь «распутством людей развязных быстро разнеслась, особенно среди тех, кто любит вино и иные напитки и к девушкам присматривается». А королем Польши в то время был Ян Альбрехт, который, как уточнял тот самый хронист Матей, «присматривался к девушкам» с особым тщанием и был очень настойчив в поисках любви телесной. Вскоре и он заразился той беспощадной хворью и умер в возрасте 41 года. Вслед за ним расстался с жизнью в страшных муках его младший брат, гнезненский кардинал Фредерик. Ему было всего 35 лет.

После смерти Яна Альбрехта на польский трон вступил его брат, к тому времени великий князь литовский Александр, женатый на Елене – дочери великого князя московского Ивана III и Софьи Палеолог. Он тоже скончался в 45 лет от болезни, которая уже называлась польской. “Подхватил” ее еще в юности, утверждает Зелиньский, но, женившись, вел уже примерный образ жизни. Известный в те годы врач и алхимик Александр Балиньский лечил короля тем, что заставлял его ежедневно съедать много груш, пить крепкое вино и ходить в баню. Все было напрасным. Вскоре ушла из жизни и Елена. Ей было 36 лет. Потомства они не оставили. Белорусский писатель Иван Шамякин в своей повести «Великая княгиня» писал, что ее отравил ключник по приказу виленского воеводы Николая Радзивилла. Действительно, есть такие утверждения в записях хрониста Яна Комаровского, но вряд ли она, будучи более десяти лет женой Александра, могла избежать той хвори, от которой умер муж.

Страдали от нее и короли династии Ваза, сменившей Ягеллонов, Ян Казимир и Владислав IV – тот самый, который претендовал и на московский трон во время русской Смуты. Был сифилис и у единственного польского короля из династии Валуа – Генриха III, правда, умер он от удара кинжалом уже после бегства в Париж.

Не избежал такого же недуга и король-полководец Ян III Собесский, одержавший под Веной знаменитую победу над османами.

Сигизмунда Августа ждала та же судьба, что и Барбару. Правда, многие историки «элегантно полагали», будто смерть его наступила от «большой любви и тоски по Барбаре». Была и попытка утверждать, что виной всему стала лихорадка. Однако такие доводы легко разбиваются фактами, пишет Зелиньский. Ведь вскоре после смерти «столь любимой» супруги король снова женился, постоянно менял любовниц. На последней стадии «его смертельной болезни проявились симптомы, идентичные тем, что перед смертью наблюдались у Барбары Радзивилл» словно для того, чтобы «никто не имел сомнений, от какой болезни король тогда расставался с белым светом». Потомства, как и предсказали сенаторы и послы на сейме, он не оставил, династия Ягеллонов исчезла «с карт польской истории». А заразила короля сифилисом Барбара Радзивилл, подчеркивает автор.

В таком случае неизбежен вопрос: символом чего и для кого может стать она в нынешней Белоруссии? Кто и с какой целью пытается приукрасить эту женщину сейчас? Ведь если такое совершается, значит это кому-то нужно.

Впрочем, такие попытки делаются не только по отношению к Барбаре. Очевидны усилия по белорусизации всех Радзивиллов, владевших огромными имениями на нынешних территориях республики. В одном из минских театров поставлен спектакль, посвященный Каролю Станиславу по прозвищу Пане Коханку, который, по мнению авторитетного белорусского ученого профессора Адама Мальдиса, в рейтинге самых зловещих и ужасных магнатских фигур претендует на первое место. Этот Радзивилл был способен выстрелить в человека во время бала, вбить в рот рюмку или бокал тому, кто решил выпить вина, стукнуть лбами двух беседующих, чтобы шишки вскочили. Мог к приезду в гости короля отчеканить монету с силуэтом монарха и надписью «Божьей милостью дурак», заковать в кандалы и в сопровождении палача и ксендза вывести к виселице даже великого литовского писаря Паца, который ведал делопроизводством в канцелярии ВКЛ. До повешения дело не дошло, но Пац через три дня умер от страха, испытанного в ходе того действа. И если Радзивилл, резюмировал профессор Мальдис, вытворял такое со знатными людьми, то каково было всем другим, волей судьбы попадавшим в поле зрения ясновельможного господина.

Известный мемуарист Я. Китович, цитируемый профессором Мальдисом, писал, что”князь Кароль Радзивилл… по натуре мало отличается от идиота”. Французский генерал Шарль Дюмурье, который познакомился с этим магнатом в 1770 году, пришел к выводу, что “князь Радзивилл – совершенное животное, но это самый знатный господин в Польше”. А ведь в упомянутом спектакле он представлен чуть ли не типичным белорусом, да еще и влюбленным в простую белорусскую селянку…

Удивительны и попытки причислить к выдающимся белорусским полководцам Януша Радзивилла, который, как подчеркивают некоторые авторы, успешно воевал с казаками Богдана Хмельницкого и с москалями.

Однако польский классик Генрик Сенкевич в романе “Потоп” назвал этого Радзивилла предателем Речи Посполитой, поскольку тот Януш, будучи польным гетманом литовским, то есть полевым, походным командующим вооруженных сил ВКЛ, в сентябре 1655 года заключил так называемый Кейданский договор, по которому ВКЛ выходило из состава Речи Посполитой и становилось вассалом Швеции. Такой знаток белорусской истории XVII века, каким был писатель из Минска Константин Тарасов, в своей повести «Тропою Каина» называл Януша Радзивилла кровопийцей. По его приказу во время антипольских восстаний были вырезаны Брест, Пинск, Туров, Мозырь, Бобруйск, Чериков… Могут ли такие «заслуги» быть основанием для занесения в пантеон народной памяти? Или в данном случае важнее то, что тот Радзивилл воевал и против русских?

Совершаемые некоторыми представителями культуры и науки усилия по глорификации Радзивиллов, замечаемые на белорусских просторах уже и невооруженным глазом, вызывают и другие вопросы, весьма существенные для государственного строительства.

Например, об ответственности тех же Радзивиллов, иных магнатов и всей шляхты за то, что федеративная Речь Посполитая, в которой они жили и считались некоронованными королями, была превращена в посмешище в глазах не только Европы, но и более отдаленных стран. Известный в современной Польше публицист Рафал Земкевич в своей книге «Поляцтво» с грустью цитировал слова во всем мире известного Адама Смита, написанные почти два с половиной столетия назад: «В Польше, насколько нам известно, не производится ничего, за исключением простейших вещей, необходимых для домашнего хозяйства, которые производятся везде». Польская писательница Марцелина Грабовская в книге «Приговоренный к величию», посвященной Тадеушу Костюшко, который руководил антироссийским восстанием 1794 года, а до этого участвовал в войне за независимость Соединенных Штатов Америки, где и был удостоен генеральского чина, напоминает, как американцев пугали, что если им не удастся добиться свободы, то останутся они «подлыми невольниками», как те, которые живут в Польше. А француз Дюмурье и на сей счет был весьма категоричен: «Польское социальное тело – это чудовище, составленное из голов и желудков, без рук и без ног. Польское управление похоже на управление сахарными плантациями, которые не могут быть независимыми».

Большая рыба загнивала с головы. И, в конце концов, государство, заключил Рафал Земкевич, «вдруг разлетелось, как карточный домик, не потому, что на него наехала какая-то сила, … а потому что попросту все прогнило». Его убили «безответственность, интеллектуальный и моральный упадок и… полное отсутствие политических элит, способных определить народные интересы и ими руководствоваться». Гродненский историк В.Н. Черепица пришел к выводу, что магнаты и остальная шляхта, которых теперь нередко называют белорусскими, свои силы тратили «не ради Иисуса, а ради хлеба куса», переходя из одной религию в другую, затем в третью, отказываясь от языка, обычаев. Именно по этой причине история первой Речи Посполитой стала историей болезни, завершившейся на исходе XVIII века летальным исходом и для ВКЛ, и для Королевства Польского, потому извлечь из нее что-либо полезное для укрепления белорусской государственности вряд ли представляется возможным. Очень уж больной дамой была та Речь...

Белорусская республика появилась на политической карте Европы не благодаря, а вопреки тому, что Радзивиллы делали в жизни. Более того, когда она провозглашалась, они воевали на польской стороне: один из них, Станислав Вильгельм, был адъютантом у самого маршала Пилсудского, и погиб в той войне, которую за Бугом называют польско-советской.

Даже националистически ориентированные аналитики констатируют, что магнаты и шляхта никакого отношения к формированию белорусской народности не имеют. Более того, они признают, что, сохранись ВКЛ, никакой Белоруссии теперь не было бы, она вызрела в Российской империи и Советском Союзе. Но именно это, похоже, и не устраивает некоторые круги и политические течения в современном белорусском обществе. Уже много лет муссируются суждения, что белорусы – потомки балтов, а не славяне, что предки белорусов постоянно воевали с русскими, которые изображаются как финно-ордынское исчадие ада, что белорусская прародина – это как раз Великое княжество Литовское и Речь Посполитая, главным виновником исчезновения которой якобы стала Россия. Поиском доказательств и обоснований уже много лет занимаются ориентированные на это авторы, издания, сайты. Это там утверждается, что во время наполеоновских войн белорусы были на стороне французского императора, и что партизанское движение во время Великой Отечественной войны было инспирировано Москвой. В контексте именно такого подхода к истории и рисуются белорусскими персонажами Барбара и иные Радзивиллы, хотя, с не меньшими основаниями, можно называть их литовскими, польскими, украинскими… Случались в этом разветвленном роду прусские, российские генералы, и даже шведский фельдмаршал. Впрочем, делается подобное и по отношению к Сапегам и другим магнатским родам.

В то же время нельзя не заметить, что поиск «белорусских героев» из «нерусского мира» явно не прост и не легок. Так и не удалось сделать таковыми руководителей польских восстаний Тадеуша Костюшко и Константина Калиновского, а сами восстания – белорусскими. Еще хуже дело с так называемым генералом Булак-Балаховичем, воевавшим за красных, за белых и за поляков, которого даже Пилсудский называл бандитом. Безуспешными оказались и попытки назвать «борцами с русификацией в новых условиях» коллаборационистов и полицаев, служивших гитлеровцам во время Великой Отечественной войны – такое устроит лишь потомков тех же полицаев.

Дефицит нужных персонажей довел нынешних противников русского мира до того, что на уличные акции они стали выходить с портретами Бандеры и Шухевича, что одновременно свидетельствует и о накале русофобии среди тех, кто подобные акции устраивает.

О трудностях на этом пути свидетельствуют и некоторые другие «украинские заимствования». После того, как в Киеве в доказательство своей исключительности и особых заслуг перед человечеством громко зазвучали профессорские голоса о том, что Зевс, Александр Македонский и Гомер были украинцами, что на основе украинского языка возникли санскрит и латынь, один из минских физиков заявил, что Матерь Божья была белоруской. Но это тема, скорее, для юмористических изданий.

В то же время было бы ошибкой полагать, что подобного рода изыскания заслуживают только юмора. На фоне явного снижения уровня преподавания истории в школах и вузах процесс «белорусизации» с антирусским уклоном становится все более заметным. На минских улицах, в общественном транспорте все меньше надписей на русском языке, который в республике по ее конституции является одним из двух государственных, зато все больше их на так называемой «латинке». В то же время с «барбариного фланга» звучат голоса о переводе на «латинку» всей белорусской письменности. Со стороны официальных идеологов и ученых-лингвистов в ответ на это – ни звука. На фоне высокой активности оппонентов столь упорное молчание многих удивляет, и интерпретируется по-разному.

Минск