Столетие
ПОИСК НА САЙТЕ
29 марта 2024
Наполеон в подъезде

Наполеон в подъезде

Из книги «Прошли времена, остались сроки»
Владимир Крупин
15.11.2006

Владимир Крупин—один из ярких мастеров современной российской прозы. С 1970-х годов успех у читателя завоевали его повести "Великорецкая купель", "Живая вода", "Ямщицкая повесть" и другие. В последние годы писатель стал известен и как автор емких миниатюр, в которых отмечает самые интересные страницы своих путешествий по России, по разным странам Запада и Востока.

…Кажется, совсем недавно, в начале 90-х, был я в Париже. Жил в Латинском квартале, в очень скромной гостинице "Сен-Поль". А рядом с гостиницей стоял жилой дом, в подъезде которого жил бездомный – бомж, по-теперешнему. Он сразу вычислил во мне русского, вскакивал при моем приближении и отдавал мне честь. Говоря жаргонно, он "косил" под Наполеона, головным убором у него была картонная треуголка. Он картинно боялся меня, кричал: "Бородино! О! О! Ужас!" Приходилось подавать ему остатки офранцуженной валюты. Меня поражало, что мимо нищего идут благополучные французы, даже с ним здороваются, и идут мимо. Прямо как молодой Толстой в рассказе "Люцерн", я негодовал на них – неужели им не стыдно?! К вечеру он притаскивал откуда-то какую-то циновку, треуголку ставил в изголовье и спал. Когда рано утром я начинал поход по Парижу, он уже был на ногах, вытягивался во фрунт при моем приближении, картинно трясся от страха и восклицал: "Кутузов!"

В раннем парижском метро будились и изгонялись полисменами сотни и сотни бездомных. И это тогда (совсем недавно!) меня поражало. Мне и самому не на что даже было съездить на могилу Бунина, не было денег. Но я чувствовал Родину за спиной, где у меня, в Москве, приемлемая квартира, обеспеченное существование. А тут?! Как живут эти люди, и почему так равнодушно взирают на них сытые парижане?

И вот прошло немного лет. И смешно, и грустно вспоминать тогдашнюю мою классовую ненависть к богачам-французам. Как они смеют ехать на своих "вольвах" мимо нищеты и обездоленности и так далее... Теперь же наши города настолько "переплюнули" Латинский квартал и нью-йоркские трущобы своими масштабами нищеты и бездомности, что я уже ничему не удивляюсь, когда утром, выходя из подъезда, перешагиваю через спящих людей. Удивляюсь только себе. Раньше негодовал, а теперь как бы и привык? Иду потом и думаю: хоть бы наши демократы разрешили бездомным в метро ночевать. В Париже вот разрешают, а у нас: иди, на улице спи…

О доверии

Наш президент выступил с ежегодным посланием к депутатам Федерального Собрания и народу России. Много было хороших слов: о том, что наметились какие-то подвижки в экономике, потихоньку начался рост благосостояния людей. Говорилось и о будущем: что надо крепить народное доверие к государству, без этого, мол, не будет стабильности и дальнейшего роста.

Что верно, то верно. Признаки демократии примитивны, как хрюканье: воровство, вранье, жадность, злоба и... и непрерывный страх быть обворованным и убитым. Какие уж тут экономика, инвестиции, предпринимательство. Надуют. Ни на кого положиться нельзя. Здесь да, без доверия никак. И нет его, доверия-то.

Мы же, прежние русские, как были, так и остались доверчивыми. В подтверждение расскажу случай, бывший со мной в Великом Устюге.

Великий Устюг – город, увидев который, понимаешь, что всю жизнь он будет для тебя мерилом красоты. В нем много церквей. В одной из них – потрясающий воображение своими экспонатами краеведческий музей. Устюг – родина беспокойных купцов-первопроходцев, так что в городе собрались дары из всех стран света. Так вот, я пришел в музей и понял, что в него надо не прийти, а приходить. Выбрал время с утра назавтра, вооружился блокнотом и старался побольше запомнить. Иконы, золотые, серебряные оклады, утварь, богатство купеческого и крестьянского быта, расшитые бисером и жемчугами наряды девушек, а уж драгоценностей было любых мастей...

В тишине я услышал, как зазвонил телефон дежурной. О чем ей говорили, я не понял, но то, что она встревожилась, было ясно.

- Ой, - говорила она, - ой, не успею, обед только через час. Ох, ведь, ох, ведь!

Она положила трубку.

Я стоял, у камня, на котором подвизался устюжский юродивый Прокопий Праведный, и увидел, как ко мне подошла дежурная.

- Ой, молодой человек, - сказала она, резко занижая возрастные оценки, - ой, ты долго ли еще будешь смотреть?

- А вы уже закрываете?

- Нет, мы по расписанию, нельзя закрывать. Я знаешь, чего тебе скажу? В кооперации дают гречку. Подружка звонила. Но ей не дадут четыре, сама берет, надо со своими заборными книжками. Ой! Знаешь чё, - решилась она. - Ты побудешь еще минут двадцать? Побудь. Я же вижу - интересуешься. Я быстро сбегаю. Мне уж очень надо гречки: от диабета, и хозяин любит, в армии, говорит, привык. Побудь, а? Если кто придет, пусть билеты оторвут, а школьников так пускай, сэкономят пусть.

И дежурная поспешила к выходу, напоследок крикнув: "Без меня не уходи!"

И вот я остался один вместе с этим несметным богатством серебра, золота, жемчугов, бриллиантов, золотого шитья, икон, фарфора, хрусталя...

Конечно, я не был похож на грабителя, но кто на них похож - сейчас как раз грабители и убийцы выглядят очень интеллигентно. Дело в другом. Дело в русском доверии человека к человеку. Скажут: вот сейчас гречка доступна, на всех прилавках. Нет, скажу, как раз она стала недоступна. Эта же дежурная сейчас на нее только смотрит сквозь стекло витрины. Многое еще можно сказать, но не буду. Только помню тишину церкви, мерцание золота в лучах солнца и камень. Камень блаженного Прокопия.

"Приехали..."

Прошло 15 лет, как был развален Советский Союз. Что мне вспомнить из смутных лет?

Однажды отправился я на поезде через бывшие наши западные республики в Приднестровье, в Тирасполь. Со мною в купе, тоже до Тирасполя, ехал снайпер-доброволец, а мужчина с молодой девушкой ехали в Одессу.

Снайпер был немного выпивши, возбужден, выпоил мужчине, который назвался "новым русским", и девушке бутылку и ушел добавлять. Я залез на верхнюю полку и пытался заснуть. Мужчина внизу сердито шептался с девушкой. Девушка вдруг вскочила, оттолкнула спутника, громко сказала: "На первой остановке!" - и вышла из купе. Я зашевелился, обнаруживая желание спуститься. Совершенно неожиданно мужчина, "новый русский", стал говорить, что вот эту девушку он нанял, он даже сказал, что "купил", ехать с ним в заграничный круиз.

- Греция, понимаете, Кипр, Израиль. А она - видели? - заявляет, что хочет обратно, мамы боится. Мамы! Мы так не договаривались.

- А как договаривались?

- Чтоб без проблем. Мне нетрудно ее обратно отправить, женщину я и в Одессе куплю. Но опасно. Это ж Одесса, любую со СПИДом подхватишь.

Девушка вернулась, и я вышел в коридор. Там сосед-снайпер вовсю дымил еще с одним мужчиной, который оказался... тоже снайпером. Они курили и говорили о том, что это не дело, когда девчонки идут в снайперы. Вон в Бендерах были "стрелочницы" из Прибалтики, это не их дело, это дело мужское, и так далее...

Из нашего купе вышли мужчина с девушкой. Проходя мимо, "новый русский" мне, как посвященному в его дела, доложил торопливо: "В ресторан уговорил!"

Я вернулся в купе, завалился на полку и не просыпался до самого утра, до самой украинской таможни. В вагон вошли такие гарные хлопцы, такие парубки, что если бы они не паспорта проверяли, а землю пахали, то Украина завалила бы всех пшеницей. В Канаду бы продавала. Хлопцы были в форме, похожей на запорожскую, были все с усами, говорили подчеркнуто на украинском. Нам было предложено "гэть из купе", чтоб они обыскали и купе, и вещи. Мужчина успел радостно сообщить, что девушка обещала подумать, что он увеличил ей плату: "Мне ж дешевле, чем новую искать".

Таможенники почему-то "прикопались" только ко мне: зачем я еду?

- Мне ж интересно видеть самостийную, незалежню, незаможню Украину.

- Шутковать нэ трэба, - сказал мне усатый таможенник. - Вы письменник?

- Да, радяньский письменник. Царапаю на ридной русской мове.

- Нэ шутковать.

- Какие шутки. Можете записать, что я украинский письменник, пишущий на русском диалекте.

- На яком диалекте?

- На русском. Это следствие, рецидив, так сказать, имперского мышления.

Слово "имперское" могло меня погубить, но, на мое счастье, таможенника отозвал офицер.

Потом была молдавская таможня, потом – приднестровская. Я уж решил лучше молчать. Снайпер тяжело приходил в себя. Он встряхивал головой, поводил мутными, плохо прицеливающимися глазами, наконец попросил меня выйти и посмотреть, есть ли в коридоре тот снайпер. Я посмотрел – никого. Тогда он соскочил с полки, сбегал умылся, сел напротив и сказал:

- Все очень серьезно, - он закрыл купе изнутри. Соседи наши уже ушли в ресторан завтракать.

- Что серьезно?

- Того снайпера видел вчера?

- Ну.

- Он не к нам едет. Он к румынам едет, понял? К молдаванам. Он с той стороны будет стрелять. Он, гад, за деньги нанялся, я-то из патриотизма, ну, гад! А мы вчера разговорились, а он-то думал, что я тоже нанятый. Ты, говорит, за сколько контракт подписал. Тут-то и открылось, Ну, брат, дела. Он дальше поедет, до Кишинева, я до Тирасполя, - снайпер покрутил головой. - Чего делать?

- А чего ты сделаешь? Вы как договорились - друг в друга не стрелять? Или ты его свалишь, вот и деньги некому получать.

- Семье заплатят, он сказал, семья у него в Москве. Да он, гад, и с нашей стороны бы начал стрелять, но тут не платят. Он говорит: ему все равно, лишь бы "бабки". Этим девкам из Прибалтики много платили. Но они (парень выругался) даже по детям стреляли. Это он не одобряет, - снайпер опять покрутил головой. - Достань чего-нибудь, не дай помереть.

Тут с завтрака вернулись соседи. "Новый русский" прихватил какого-то заморского пойла и щедро стал угощать. Девица, достав огромный специальный ящик для косметики, углубилась в работу над своей мордашкой. Еще раз пришли какие-то пограничники, а может быть, еще какие-то таможенники, я уж в них запутался. Нас снова, но теперь на русском языке, попросили выйти. Вышли и из других купе. Мы теснились в проходе. Вышел и тот, едущий до Кишинева, снайпер. Тоже явно с головной болью. Снайперы обменялись взглядами. Наш, уже опохмелившийся, глядел побойчей.

Поезд стал тормозить. Я думал, нам еще долго ехать, а, оказывается, мы уже приехали.

Специально для Столетия


Эксклюзив
28.03.2024
Владимир Малышев
Книга митрополита Тихона (Шевкунова) о российской катастрофе февраля 1917 года
Фоторепортаж
26.03.2024
Подготовила Мария Максимова
В Доме Российского исторического общества проходит выставка, посвященная истории ордена Святого Георгия


* Экстремистские и террористические организации, запрещенные в Российской Федерации: американская компания Meta и принадлежащие ей соцсети Instagram и Facebook, «Правый сектор», «Украинская повстанческая армия» (УПА), «Исламское государство» (ИГ, ИГИЛ), «Джабхат Фатх аш-Шам» (бывшая «Джабхат ан-Нусра», «Джебхат ан-Нусра»), Национал-Большевистская партия (НБП), «Аль-Каида», «УНА-УНСО», «ОУН», С14 (Сич, укр. Січ), «Талибан», «Меджлис крымско-татарского народа», «Свидетели Иеговы», «Мизантропик Дивижн», «Братство» Корчинского, «Артподготовка», «Тризуб им. Степана Бандеры», нацбатальон «Азов», «НСО», «Славянский союз», «Формат-18», «Хизб ут-Тахрир», «Фонд борьбы с коррупцией» (ФБК) – организация-иноагент, признанная экстремистской, запрещена в РФ и ликвидирована по решению суда; её основатель Алексей Навальный включён в перечень террористов и экстремистов и др..

*Организации и граждане, признанные Минюстом РФ иноагентами: Международное историко-просветительское, благотворительное и правозащитное общество «Мемориал», Аналитический центр Юрия Левады, фонд «В защиту прав заключённых», «Институт глобализации и социальных движений», «Благотворительный фонд охраны здоровья и защиты прав граждан», «Центр независимых социологических исследований», Голос Америки, Радио Свободная Европа/Радио Свобода, телеканал «Настоящее время», Кавказ.Реалии, Крым.Реалии, Сибирь.Реалии, правозащитник Лев Пономарёв, журналисты Людмила Савицкая и Сергей Маркелов, главред газеты «Псковская губерния» Денис Камалягин, художница-акционистка и фемактивистка Дарья Апахончич и др..