Золотая эпоха БДТ

Тридцать три года Большой драматический театр в Ленинграде возглавлял Герой Социалистического Труда, народный артист СССР, лауреат Ленинской, двух Сталинских и трёх Государственных премий СССР, кавалер трёх орденов Ленина и ордена Трудового Красного знамени, доктор искусствоведения, профессор Георгий Александрович Товстоногов и сделал БДТ первой сценой страны.

Режиссёр занимал в нашей театральной жизни без преувеличения особое и чрезвычайно значительное место. Театровед А. Смелянский заметил однажды: «Простой володинской истории («Пять вечеров» – М.З.) Товстоногов поставил историческое дыхание. Может быть, в этом была вообще сильнейшая сторона его режиссуры. Его дарование было эпического склада, его спектакли не зря называли сценическими романами. За любой пьесой, будь то классика или современная драма, он умел увидеть огромный кусок жизни, который служил этой пьесе источником. И тогда знаки на бумаге наполнялись ошеломляющими „случайностями“ и открытиями, которые к тому же добывались как бы изнутри самой пьесы, без открытой ломки её структуры. Режиссёрский приём как демонстрацию своей изобретательности Товстоногов презирал. Он не любил слово „концепция“, предпочитал другое слово – „разгадка“».

Влияние Товстоногова на советскую драматургию и театральную жизнь страны было сродни влиянию Станиславского, Немировича-Данченко, Мейерхольда, Вахтангова, Таирова.

Он именно из этого ряда колоссов отечественного театрального искусства, который на нём, кстати, и закончился. Отсюда понятно, почему товстоноговскую эпоху в БДТ называют и великой, и «золотой». Занятно и в высшей степени поучительно, как Георгий Александрович ту эпоху в театре обустраивал. Если в двух словах, то огнём и мечом. То есть приёмами и средствами, которые в те времена могли себе позволить лишь очень немногие советские руководители в высоких чинах и званиях.

Однажды, под настроение (тут надо заметить, что познакомился я с Товстоноговым в Москве задолго до своего приезда в Ленинград, где он уже встречал меня как старого знакомца) режиссёр признался мне, что придя в театр в 1956 году, уволил за один сезон 36 человек (всего труппа состояла из 79 артистов)! Тогда я, к тому времени знавший уже театральные порядки не понаслышке, совершенно инстинктивно воскликнул: «Георгий Александрович, позвольте, а где же были в это время партийная и профсоюзная организации?!» На что Товстоногов, глубоко затянувшись (а, надо сказать, что смолил он практически беспрерывно, часто прикуривая одну сигарету от ещё не потухшей другой), произнёс по обыкновению слегка гнусаво и растянуто: «Они-то меня и окоротили, иначе бы в труппе осталось только 22 человека. Ровно столько были способны хоть что-то играть, даже вне зависимости от амплуа. Остальные являли собой обыкновенный балласт, который без сожаления следовало выбросить, чтобы театральная гондола хотя бы не рухнула на землю и не разлетелась вдребезги».

Позволю себе заметить, что рассказчик Георгий Александрович был совершенно удивительный – немногих в жизни я встречал таких. Я порой так развешивал уши, что совершенно забывал о ручке и блокноте и потом кусал локти от досады за непозволительную оплошность. Но в следующий раз всё повторялось. Не подпасть под роскошное обаяние Товстоногова-рассказчика было просто невозможно. Речь его всегда отличалась образностью, лапидарностью, эфирной летучестью, редкостной самоиронией и, что интересно, – всегда сдабривалась, как подкармливается хорошим хозяином тучная пашня гербицидами, – анекдотами. Он был великолепный, неподражаемый «травильщик» всевозможных баек. От него я впервые, например, услышал:

– Гоги, ти памидор льюбишь?

– Если кушать, то да. А так ва-аще-то – нэт.

*

– Гоги, ти уже устроился?

– Нэт, ещо работаю.

Юмор коллизии состоял даже не в содержании этих анекдотов, а в том, что за глаза Георгия Александровича все звали Гогой и для него это тайной не являлось. Ленинградцы говорили не иначе как: «Пойдём к Гоге». Что в переводе значило: сегодня мы будем смотреть спектакль в БДТ.

Товстоногов был и до самой своей скоропостижной смерти (сердце его остановилось за рулём собственного автомобиля, но на тормоз его поставить успел) оставался едва ли не самым крупным и значимым теоретиком отечественной театральной школы.

В этом смысле выше его в архитектонику сложнейших эмпирей «кафедры жизни», как пышно именовался советский театр записными идеологами, похоже, вряд ли кто поднимался. Достаточно полистать двухтомник Товстоногова «Зеркало сцены», чтобы в этом убедиться. Лучшего учебника по теории для режиссёров и актёров их специфической деятельности сыскать трудно. И такой талант был у этого творца: великое и смешное сочетал запросто.

Вернусь, однако, к рассказу Георгия Александровича о его революционных преобразованиях в БДТ на самых первых порах. Режиссёр, кстати, тоже любил возвращаться памятью в те постсталинские годы. Во всяком случае, листая сейчас ленинградский театральный блокнот, я обнаруживаю, что товстоноговской ретроспективы там очень много. Вот примечательный отрывок, характеризующий Товстоногова одновременно и как художника, и как руководителя, и как человека: «Когда я пришёл в театр, там всем правил, как Ришелье при Людовике, Виталий Павлович Полицеймако. Он определял в коллективе всё: ставки, звания, роли. И вообще, по существу, был руководителем. Не поставив его на свое место, нельзя было и помышлять об укреплении коллектива, репертуара. Поэтому, посмотрев все спектакли, в которых играл Полицеймако, я подверг их резкой, но предметной критике. Профессионал он был, безусловно, крепкий, только играл, как говорится, ни шатко, ни валко. То есть, на сцене совершенно не напрягался. Вся его буйная энергия концентрировалась на том, как сживать со свету худруков.

Главные режиссёры потому и менялись в театре, как перчатки, посезонно. Иногда и чаще. Пришлось мне заявить на собрании труппы: дескать, знаю, что вы регулярно съедаете худруков. Так вот запомните – я несъедобен.

Через год я решил ставить «Лису и виноград» Г. Фигейредо. Прочитал пьесу труппе. Всем понравилось, но все единодушно заявили: да, вещь, безусловно, хорошая, но кто же будет играть Эзопа? Они уверовали, что с Полицеймако я как бы уже распрощался, коли так «измутузил» его игру. А я говорю артистам: «Позвольте, наш Полицеймако просто рождён для этой роли». У всех челюсти поотваливались, а сам Виталий Павлович, по-моему, и дар речи потерял. Они даже вообразить себе не могли, что личное и профессиональное можно, оказывается, не смешивать».

Ещё один великий дар был у этого художника. Он как никто умел находить хороших актёров, а потом из них выращивать гениальных исполнителей. Тот же Полицеймако, о котором уже так много сказано, после «Лисы и винограда» стал на несколько сезонов театральным хитом, звездой первой величины. Со всего Советского Союза театралы ездили на него в Питер. Точно так же потом случалось со Смоктуновским в «Идиоте», с Юрским в «Горе от ума», с Дорониной и Луспекаевым в «Варварах», с Борисовым в «Тихом Доне», с Лебедевым в «Холстомере», с Лавровым, Пановой, Трофимовым в «Мещанах». А теперь вчитайтесь дальше – звёзды БДТ: Копелян, Басилашвили, Шарко, Стржельчик, Ивченко, Данилов, А. Фрейдлих, Медведев, Волков, Ковель, Кузнецов, Абрамов, Рецептер, Пустохин, Гай, Малеванная...

Вынужден прерваться, иначе пришлось бы перечислять всю величайшую труппу времён Товстоногова.

Умел он коллекционировать театральные бриллианты, огранивать их, мастерить из них раритетные, драгоценные украшения.

И в то же время он безжалостно расставался с самыми гениальными актёрами, которые хоть в чём-то осмеливались его ослушаться, не подчиниться его жестким, порой художественно-прокрустовым установкам. Добряк, весельчак и где-то даже бонвиван, страстный, извините за выражение, бабник, предпочитавший блондинок любых оттенков, – в театре и на сцене он превращался в откровенного и форменного диктатора. Которого, как это ни покажется парадоксальным, подавляющее большинство артистов страстно любили! Он их тоже любил, но той странною любовью, которая была у старого князя Болконского к собственной дочери. Представить себе артиста, спорящего с Товстоноговым или в роли что-то просящего у него – да такое даже в голову не придёт.

...В середине семидесятых товстоноговский театр гастролировал в Лондоне. В половине шестого утра два агента КГБ при театре ловят выслеженного ими артиста Х-ва, выходящего из номера роскошной англичанки. Разумеется, в авральном порядке собирается заседание партбюро. Приводятся факты, вещественные доказательства – заботливо собранная контриками компра на артиста Х-ва, даже фотография скрытой камерой! Злостного нарушителя дисциплины намереваются в 24 часа отправить на родину (примечательно, в советские времена для работавших за рубежом, самым страшным наказанием была именно высылка на родину в 24 часа!).

Так вот, Товстоногов всё время разбора проступка актёра Х-ва просидел в полном молчании, все же ждали его решения. Георгий Александрович набирает номер телефона и негромко говорит с кем-то по-английски (ещё он владел в совершенстве немецким и довольно прилично французским). Положив трубку, закуривает и гнусаво заявляет:

– Артист Х-в остаётся на гастролях. Он только что получил великолепные рекомендации...

– От кого получил? – спрашивает изумлённый контрик.

– Разумеется, от роскошной англичанки, – отвечает Товстоногов.

«Заложить» актёра, бросить его в беде, не прийти к нему на выручку в трудную минуту – такого с Великим Гогой тоже никогда не случалось.

Однажды я поинтересовался у Лаврова, а так ли уж всегда на пользу театру шло товстоноговское диктаторство? Кирилл Юрьевич, ни на миг не задумываясь, ответил утвердительно. И добавил: «Его авторитет для нас базировался на глубочайшем уважении. Мы Гогу боготворили, а потому с радостью подчинялись его диктатуре. Приведу тебе такой пример. Как-то Вадик Медведев сказал Фимке Копеляну: «Если Гога, не приведи Господь, уйдёт из театра, через месяц нашей труппе наступит кырдык». Копелян, сделав круглыми свои карие глаза, возмущенно парировал: «Ты что сдурел? Если Гога уйдёт, театр через пять дней рухнет!» Вот столь безоглядно, безоговорочно мы ему верили. Он, если так можно выразиться, был обаятельным диктатором-душкой».

Однако, отнюдь, не все этим довольствовались. Сергей Юрский ушёл из БДТ потому, что Товстоногов не позволил ему заняться режиссурой. Иннокентий Смоктуновский и Олег Борисов покинули труппу из-за неудовлетворенности своей занятостью. Татьяна Доронина не смогла работать в театре потому, что некоторое время серьёзно претендовала на первое место в сердце Товстоногова. И вот что характерно. За исключением названных, никто из других артистов, покинувших театр, так и не смогли подняться ни на одну ступень вверх от того уровня, что был достигнут ими в БДТ. Слишком велико, почти непреодолимо оказалось гравитационное притяжение мастера.

Он родился и вырос в интеллигентнейшей дворянской семье. Отец – Александр Андреевич Толстоногов, инженер-железнодорожник был высокопоставленным работником Министерства путей сообщения Российской империи. Мать – грузинка Тамара Папиташвили, певица, обучавшаяся в Санкт-Петербургской консерватории (это она переделала фамилию на Товстоногов). Учили они сына, что говорится, по-княжески – с гувернанткой, домашними учителями, французским и музыкой. В 10 лет мальчик пошёл сразу в 5-й класс школы, где все предметы преподавались исключительно на немецком языке. В 15 лет, подделав дату рождения в документах, поступил в ГИТИС.

В 1938 году органы арестовали отца Товстоногова. Больше юноша его никогда не видел. Самого Георгия Александровича исключили из института, как сына врага народа. Но когда «отец народов» сказал, что «сын за отца не отвечает», Товстоногова восстановили. Учился он блестяще. Работал точно так же. При этом никогда, даже в самых потаённых своих мыслях, Георгий Александрович не вынашивал недовольства к господствовавшему тогда строю, всегда был лоялен к власть предержащим.

Говорил так: «Власть, если она действительно народная (а не только так себя позиционирует), выражает интересы народа. Тогда зачем же художнику вступать с нею в конфликт. У них общие цели и общие задачи».

За 40 лет своей творческой деятельности Товстоногов поставил около двухсот спектаклей. И в каждом искал социальную остроту, общественный смысл того, что делал. Пожалуй, только в единственном «Дяде Ване» его больше волновали чеховские проблемы, нежели наши советские. Тем не менее, самодурствующая, недалекая местная власть его не понимала, часто изгалялась над художником и даже его отвергала. Известно же, что партийный хозяин Ленинградской области Романов настоятельно хотел избавиться от Товстоногова, да Москва не позволила.

Режиссёр и в самом деле был вызывающе самостоятелен и при этом, как дитё – непосредственен. От Юрия Любимова в этом смысле его отличало только отсутствие злости к власти. А что касается чувства собственного достоинства, то нельзя было даже представить себе обстоятельств, при которых он бы потерял его – вплоть до самых эксремельных.

После спектакля «Римская комедия» один крупный партчиновник с издёвкой интересуется у Георгия Александровича:

– И вы мне хотите сказать, что про Древний Рим играете?

– Что вы, – искренне удивляется режиссёр, – зачем нам Древний Рим? Мы именно про советскую власть играем!

– Так вы что, мне вот это так прямо в глаза и говорите?

– Так прямо и говорю. Мы же сделали это вслед за партией.

Разумеется, спектакль запретили. А Товстоногов столь же искренне не понимал почему. Ведь он хотел помочь партии...

В быту этот человек вообще чувствовал себя как рыба, выброшенная на берег. Изготовление, скажем, яичницы представляло для него сложность невероятную, так ни разу в жизни, по-моему, и не преодоленную.

– Георгий Александрович, - спрашиваю,- а собака у вас есть?

– Да-а, такая ло-охматая, чё-ёрная. Кормит её На-а-тэ-л-ла, гуляет с не-эй Женя, а я её изредка гла-ажу.

И этого скудного общения с животным оказалось достаточно для постановки великого «Холстомера». Зоркостью к жизни Товстоногов обладал исключительной, тоже почти животной.

Собственно семейная жизнь его не сложилась. Самая первая (институтская) любовь его бросила из-за того, что папа был у него врагом народа. Потом он женился на красавице актрисе, своей ученице Саломеи Канчели. У них родилось два мальчика, но в 46-м году супруги разошлись. Дети мешали Саломее, её круто восходящей карьере в театре Руставели и актриса оставила их мужу и его восемнадцатилетней сестре. С тех пор всеми проблемами его детей, его быта всегда занималась родная сестра Натела. Затем ей на помощь пришёл её муж, выдающийся артист Евгений Лебедев.

Жизнь этого триумвирата сама по себе и в интерьере БДТ – это отдельный увлекательный рассказ.

Во всяком случае, любой вопрос театрального коллектива, от увольнения уборщицы до приглашения молодого артиста и очередной постановки спектакля, решался этим треугольником, заменявшим собой партком, профком и комсомольскую организацию театра вместе взятые. Но идеологическим, нравственным и экономическим центром того треугольника всегда выступала Натела Александровна. Друг их семьи Г.Фурманов вспоминает: «Её советы и умение выслушать, изгнать уныние и прояснить сложную ситуацию, её женская проницательность и здравый смысл сделали из неё незаменимую для Георгия Александровича помощницу не только в жизни, но и в театральных делах. Её вкусу он доверял абсолютно. Когда что-то не клеилось на репетициях, он звал её посмотреть „свежим глазом“, когда предстоял серьёзный разговор „в верхах“, с нею просчитывались варианты „наступлений и отступлений“. Линия роли, концепция следующей постановки, запой молодого актёра, несколько лишних килограммов у ведущей актрисы – всё это обсуждалось дома».

Ещё Товстоногов почти мистически верил своему завлиту Дине Морисовне Шварц. Полагаю не случайно. Это дама имела поразительный театральный опыт, нюх и такие глубинные познания в искусстве, которые заставляли иной раз удивляться и самого шефа. Она навсегда связала свою творческую жизнь с Георгием Александровичем Товстоноговым, проработав вместе с ним 41 год. Она была, пожалуй, самым верным солдатом легендарной товстоноговской гвардии. Дина Морисовна никогда не выходила на поклоны, вообще чуралась публичной славы. Сколько раз она вычёркивала свою фамилию и из моих материалов о Товстоногове, о БДТ. А Георгий Александрович всегда её восстанавливал. Вообще, имея бесспорный дар подбирать помощников, Товстоногов даже секретаршу себе нашёл уникальную. Ирина Шимбаревич была и остается талисманом для БДТ. В бытность Товстоногова все прислушивались, как он произносит её имя. Когда: «Ир-р-э-нция!», то в приемной толпился народ. Все знали: Гога был благодушен.

– Георгий Александрович, вам звонил министр.

– Какой?

– Тяжёлой промышленности.

– Ах, Ир-рэнция, ну кто ещё нам может звонить...

Мне лично, не скрою, трудно объяснить, почему он мне, военному журналисту, симпатизировал. Может, потому что, не послужив в армии и дня из-за ярко выраженного плоскостопия, любил людей военных? Говорил мне: «Вы даже не представляете, насколько профессия режиссёра похожа на профессию военного. Помимо пресловутого таланта режиссёр ещё должен обладать железной командирской волей, чтобы находящихся в его подчинении вечно рефлексирующих хлюпиков обоих полов мобилизовывать. А средств воздействия-то никаких. Ни тебе присяги, ни тебе приказа. Даже расстрелять нельзя!»

– Георгий Александрович, а сколько вы поставили за свою жизнь спектаклей, если так можно выразиться военно-патриотической направленности?

– Военной – не знаю, такой бухгалтерии не веду. А патриотичны, смею надеяться, все мои спектакли.

Во всяком случае, антипатриотичных работ у меня не было, нет и никогда не будет. Художник, желающий недоброго своему Отечеству – это нонсенс, нечто запредельное по своей уродливости.

Настоящее теснейшим образом связано с прошлым и в решающей степени им определяется. А цементируются времена исключительно патриотизмом. Крепче связи человечество просто не ведает.

Такой же вопрос я потом задал Кириллу Лаврову, с которым поддерживал дружеские отношения многие годы. Вдвоём с ним мы всё-таки вычленили работы Товстоногова, так или иначе раскрывающие вышеозначенную тематику (у меня было именно такое редакционное задание). Оказалось, что спектаклей героического, военного, оборонного содержания у режиссёра набралось около полусотни. Но особо выдающимися, безусловно, были: «Парень из нашего города» К. Симонова, «Полководец Суворов» С. Бехтерева и А. Разумовского, «Офицер флота» А. Крона, «Гибель эскадры» А. Корнейчука, (поставлен дважды), «Четвёртый» К. Симонова, «Океан» А. Штейна, «Кремлёвские куранты» Н. Погодина, «Донбасс» Б. Горбатова, «Поднятая целина» по М. Шолохову, «Защитник Ульянов» М. Ерёмина и Л. Виноградова, «Оптимистическая трагедия» Вс. Вишневского, (поставлен четырежды), «Как закалялась сталь» Н. Островского (поставлен дважды); «Рядовые» А. Дударева.

Он познакомил меня с Владиславом Стржельчиком, Олегом Басилашвили, Евгением Лебедевым. Приезжая в Москву, всегда приглашал на все спектакли. Причём сам звонил, сообщал, когда приедет от него курьер. В Ленинграде, в своём театре он меня всегда определял в директорскую ложу. Признаться, я сильно смущался от внимания такого мэтра, а он с ироничной ухмылкой обычно произносил: «Ну, как же я могу такого красавца-офицера сажать в простой партер. На гауптвахту – другое дело». Между тем, когда интересы газеты требовали того, я брал у Георгия Александровича интервью даже по телефону, и мы разговаривали с ним часами. Если к нему в это время заходили посетители, он прерывал беседу, а потом Ирина Шимбаревич соединяла нас вновь. Сохранилось у меня и несколько писем Георгия Александровича

Цитата из его двухтомника «Зеркало сцены»: «Тридцать шагов в длину. Двадцать в глубину. Вверх – на высоту занавеса. Зеркало сцены. Здесь можно размесить сад. Здесь можно разместить мир. Здесь можно сотворить мир. Мир высоких человеческих страстей, противостоящих низости, мир деяний и мир сомнений, мир открытий и высокий строй чувств, ведущих за собой зрительный зал».

Товстоногов мастерски умел строить такой мир.

В 2009-2010 годах Натела Товстоногова совместно с Рудольфом Фурмановым, о котором я уже упоминал, сделали очень много для увековечения памяти Г.А. Товстоногова в Санкт-Петербурге. По согласованию с тогдашним губернатором Петербурга В.И. Матвиенко Натела Товстоногова выбрала место для сквера и памятника рядом с их домом на Петровской набережной. Когда памятник был почти готов, финансирование прекратилось. Потребовались немалые усилим общественности, чтобы найти средства для завершения работ. 5 октября 2010 года памятник работы скульптора Ивана Корнеева открыли. Скверу же присвоили имя Г.А. Товстоногова.

Как и его театру.