«Интересное есть не что иное, как красота человеческой жизни»

Мне особенно приятно бывать на ней, потому что выставка названа по названию моей книге «И была жизнь… И.Селиванов. Дневники, письма, картины», которая вышла в 1990 году в издательстве «Молодая гвардия», и погружает меня в то удивительное время, когда судьба свела меня с удивительным человеком, художником Иваном Селивановым (1907-1988).

Мне довелось несколько раз встретиться с Иваном Егоровичем в последние годы его жизни. Я была у него в гостях в Прокопьевске, в его знаменитой избушке «на бугре», где он прожил двадцать счастливых лет со своей Варварой Илларионовной, и «прокурлыкал» ещё полтора десятка лет после её смерти в одиночестве. Вплоть до переезда в 1986-м в Инской дом-интернат для престарелых и инвалидов в посёлке Инском Беловского района Кемеровской области. Была я у него и в том доме престарелых, где поначалу его поселили в маленькой комнатушке, где не то что мольберт поставить, развернуться было негде. Но потом дали вторую комнату, а через год специально для него построили дом с мастерской, больно громкая слава разнеслась по Союзу после публикации «Советской России» о беспредельно равнодушном отношении кемеровских властей к художнику с мировым именем.

Ничуть не преувеличиваю.

Селиванов стал знаменит с 1956 года, когда его работы были отмечены Робертом Фальком на выставке учеников Заочного народного университета искусств (ЗНУИ) в Центральном доме работников искусств. Художник-новатор сказал о нем одно слово: «Берегите!», стало быть, провидел будущие селивановские шедевры.

И автопортрет-магнит «С голубыми глазами» (1976) и последний, «Пугачёвский» (1986), и портреты Варвары Илларионовны и знакомцев, приезжавших к нему из газет и журналов; и родной дом в архангельской деревне Васильевской и прокопьевскую избушку-крепость, его «Собаку» и «Корову» с человеческими глазами, экзотических животных, кино-образы и, конечно, солнечную «Девочку», словно из дерева вырубленную, которую искусствоведы нарекли «северной Джокондой». Эти работы участвовали во всесоюзных и всероссийских экспозициях самодеятельных художников, украшали показы «наивного искусства» в главных столицах мира, трижды были удостоены Гран-при на Международных выставках в Париже, печатались во множестве книг, журналов, газет.

В 1984 году имя художника было внесено во «Всемирную энциклопедию наивного искусства», вышедшую в Белграде. О Селиванове снято несколько документальных, а также художественный фильм «Серафим Полубес и другие жители Земли», где он прототип главного героя.

***

Напомним, «наивные» художники изображают мир не на основе знания построений в пространстве, а опираясь на чутьё, природный дар, интуицию. Их «наив» не в том, что они не подозревают о сложности этого мира и всех его полутонах, а в том, что с удивительной силой запечатлевают красоту и гармонию всего сущего. Их картины поражают чистотой изумленного детского взора и зрелостью почерка мастера. Это мудрецы, в которых вечно живёт детство. В России наивное искусство оказало колоссальное влияние на художественный язык многих русских художников, прежде всего, Шагала и Малевича, особое место занимал «наив» в творчестве Ларионова и Гончаровой.

Но жизнь в прокопьевской избушке началась для Ивана Селиванова лишь в 1951 году, когда купил свой первый собственный дом, а в Кузбассе он оказался в июне 1941-го, в связи с эвакуацией.

Родом Иван Егорович с Севера, из ломоносовских мест, из деревни Васильевской Шенкурского уезда. Родился в крестьянской семье, в пять лет остался без отца, пастушествовал в окрестных деревнях, окончил 4 класса церковно-приходской школы, а как исполнилось 17, мать собрала сыну котомку, и пошел он искать долю.

С матерью больше не свиделись, а Ивана до поры до времени ожидала судьба скитальца. Не наделённый ростом и физической силой, он смолоду познал все мытарства и лишения, которые могут выпасть на долю человека. Жил в людях, ходил с сумой, подрабатывал на лесопилке, заводах, железной дороге. Не гнушался любой работы. Это о той поре написано в его дневнике: «Я совершенно измучился за день, бродя по городу, искал хотя бы какую-нибудь простую работу… Не нашёл. А у меня в котомке не осталось ни одной крошки сухаря, за исключением пары белья, полотенца, иголки с ниткой, это положила мама мне на дорогу. Мама! Сегодня ночью спишь ты дома, хотя в ветхой избушке, но дома. А твой сын дрожит на берегу реки Двины, под открытым небом, в сырую прохладную погоду».

Уезжал на стройки – в Свердловск, Мурманск, Онегу, Архангельск – где только не колесил! Никакого художества и в помине не было, кусок бы хлеба к вечеру да тёплую ночевку. Но специальность всё-таки приобрёл – выучился на печника. Было это в тридцать шестом году, счастливом для него. В том году в Запорожье он и Варюшу встретил, она работала истопником в рабочих бараках. Судьбы их с мужем были на редкость схожи: родившиеся в бедных крестьянских семьях в начале века, он в Архангельской губернии, она – на Смоленщине, не получив образования и не приобретя никаких особых умений, колесили по белу свету в поисках заработков в тяжёлое предвоенное время. Они и внешне были под стать друг другу: светлоглазые, светловолосые, лишь Варя рядом с легкотелым мужем выглядела покрепче. Была она на шесть лет старше, выходила замуж, но неудачно: с мужем расстались, дети умерли, а с этим малоприметным парнем с пронзительным взглядом голубых глаз было ей очень надежно. Чем её Иван отличался от прочих, вскоре поняла – приметливым взглядом, словно вбирающим всё в себя. А руки у него были золотые – всему учился самоуком, вот и в Орле прослыл и печником, и каменщиком, и штукатуром.

Мягкий украинский климат, как ни странно, не нравился обоим, да и жить молодожёнам пришлось врозь, по разным общежитиям. Поэтому когда печник из Орловской области стал зазывать их на новостройки в родной Орёл, раздумывать не стали. Собрались, и – в путь.

В Орле устроились на строительные работы в аэропорту, и Селиванов, потомственный печник, в совершенстве овладел отцовским ремеслом. Варюша, как везде, была на подхвате. Оперившись, поблагодарили орловского товарища за приют и подались на родину Ивана, в Архангельск. И вскоре попали на медно-никелевый комбинат на территории Карело-Финской ССР.

Перед самой войной Селиванова как специалиста печных работ командировали в Ленинград, и все начинало у них устраиваться, но помешала война. Эвакуировались в Кузбасс. Попутешествовали и здесь – Новокузнецк, Осинники, Мундыбаш, пока не осели в Прокопьевске.

Кем только не работал и здесь – был грузчиком, молотобойцем, слесарем, железнодорожником, строителем, печником. Куда не поставят, исправно всё исполнял. А та тайна, которая всегда жила в нём, открылась, наконец, Варе: стал её муж художником. Уже несколько лет учился на Курсах заочного обучения живописи – в будущем ЗНУИ, отсылая туда рисунки.

Смешно сказать, но первый рисунок он сделал в сорок лет. О наборе желающих обучаться живописи прочитал в газете. Нарисовал воробья и отправил в Москву. Его приняли, велели рисовать еще, и с тех пор в его жизни все сдвинулось.

С глаз как будто упали затворы, с рук – цепи, и красота окружающего мира ослепила. То самое «притяженье любви к природе», которое, оказалось, в нём жило всегда, хлынуло, и на бумаге запечатлелись чудеса. Шёл по дороге и вдруг видел стог сена. Приходил домой – и останавливался перед хозяйской девочкой-подростком (у ее отца они с Варей снимали комнату). Девочка кормила кур – он вновь был очарован мгновеньем. «Интересное есть не что иное, как красота человеческой жизни, а красоту жизни люди приобретают годами».

Нечасто жизнь дарит нам такие встречи. Долгая жизнь разнорабочего, не гнушавшегося никаким трудом, и – руки художника. Отсутствие обыкновенной десятилетки, и – полные достоинства речи! «Рембрандт – исключительное явление, таких художников, как он, немного в мире. Может, человек десять. В отличие от остальных, у них есть выражение действительности». Откуда всё это в крестьянском пареньке, не учившемся грамоте?! Именно об этом постоянно я раздумывала, работая над книгой «И была жизнь…».

***

Однажды на киновечере в Министерстве культуры РСФСР искусствовед из Польши, услышав, что для селивановского наследия всё ещё не найдено достойное пристанище, изумлённо сказала: «Если бы у нас обнаружился такой художник, как ваш Иван Егорович, мы отдали бы ему лучший музей Варшавы!». Отдельного музея для картин Селиванова не нашлось по сей день, но утешает хотя бы то, что две трети его наследия передано на хранение Всероссийскому музею декоративного искусства, и одна треть – Московскому музею современного искусства.

Выставка в музее на Делегатской одарила меня встречами с людьми, по роду службы и душевному устройству тесно связанными с Иваном Селивановым. Рада была познакомиться с куратором выставки и проекта круглого стола «Творчество Ивана Селиванова и особенности развития наивного искусства в России в 1950-е -1990-е годы», заведующей сектором наивного искусства Всероссийского музея декоративного искусства, магистром культурологии Татьяной Синельниковой и старшим научным сотрудником Государственного института искусствознания, кандидатом искусствоведения Надеждой Мусянковой.

Искусствоведы подробно рассказали о судьбе Ивана Селиванова, провели подробнейшие экскурсии по выставке, которую выстроили так, что было очевидно, как от первого воробья, чернильницы-непроливайки и коробка спичек, впервые нарисованных в 40 лет, рос и крепчал талант Ивана Селиванова, учившегося в ЗНУИ более двадцати лет. Заочно, по переписке, что многим кажется невероятным, первые шесть лет у Юлии Ферапонтовны Лузан, которая строго учила премудростям живописи, требовала соблюдать перспективу, на что Селиванов однажды написал: «Ваша грамота отскакивает от меня, как от стенки горох!» Еще бы не отскакивала, когда внутри ученика давно уже зрела собственная «перспектива», которая и стала водить его кистью на холсте и изумлять почитателей. Второй учитель Юрий Григорьевич Аксёнов обучал Селиванова 16 лет. Это ему принадлежит признание: «И тогда мы поняли, что его нельзя трогать. Пусть естественно переживает ту фазу, в которой находится.

Художество было для него не самоцелью, а способом развивать себя и откликаться на боли мира. Рассматривать творчество Селиванова через объёмно-пространственную систему неверно, у него сугубо народное понимание образа.

Посмотрите на его "Девочку", на его автопортреты – объём, пространство он так вкомпоновывает в лист – не сдвинешь». Их переписка-обучение, в конце концов, стала носить дружеский характер. Юрий Григорьевич наблюдал за ростом и становлением необычного ученика, и даже съездил к нему в Кузбасс.

***

Любая художественная выставка – это исследование творчества художника, и Селивановская экспозиция не исключение, здесь читаются лекции, провели круглый стол «Творчество Ивана Селиванова и особенности развития наивного искусства в России в 1950-е-1990-е гг.»

Галина Иванова из новокузнецкой Центральной городской библиотеки имени Гоголя в выступлении «Считаю святостью трудиться» рассказала, как земляки чтят память Ивана Селиванова. На круглом столе презентовали альбом-каталог «Иван Селиванов. Между небом и землёй».

Мы попросили Татьяну Синельникову прокомментировать выступления коллег. «В первую очередь мне хотелось уйти от формата мини-конференций к свободной дискуссии, – сказала Татьяна Анатольевна.

Творческий путь Ивана Селиванова позволяет открыть множество интересных тем, связанных с наивным искусством. В выступлении Галины Ивановой мы услышали, и как относятся к Ивану Селиванову в Кемеровской области, что там происходит с памятью о художнике.

***

Оказалось, мы в одно время – осенью-зимой 1986-1987 гг. бывали у Ивана Егоровича. Галина Иванова много лет работала в Новокузнецком художественном музее, потом в Галерее «Художник» на Запсибе, с которой позднее переехала в Центральную городскую библиотеку имени Гоголя. Заведовала экспозиционно-выставочным отделом «Художник», и, среди прочих тем, с 1985 года изучала творчество Ивана Селиванова. Начала с того, что вступила в переписку с Селивановым, надеясь посетить его в избушке «на бугре», но, к сожалению, попали с коллегами лишь на раскопки, которые велись на месте домика художника. Самого его уже тогда переселили в Инской дом-интернат ветеранов и инвалидов в соседнем Белове.

На свой страх и риск, зная, что Иван Егорович жалует не всех, поехали его разыскивать. «И вот сидим, ждём Селиванова с обеда, – рассказывает Галина Степановна. – Идёт, я к нему: «Мы к вам приехали, не прогоните?! – Нет, не прогоню». Заходим – комната крохотная, кровать поверх одеяла, по железнодорожным правилам, застелена газетой, у меня есть фотография, где он сидит на этих газетах. Сидел, панически смотрел вокруг и ничего не хотел делать. И хотя всё было понятно без слов, спросили, почему не работает. Сказал, что нет условий, и назвал необычный набор, который ему требуется, – стеклянная банка, тарелка, сковорода с высокими краями и кружка. Когда мы всё это принесли, пояснил: "Тарелка у меня будет палитрой, хотя и настоящая есть, на неё по краям буду выдавливать краску и смешивать, в сковороду поставлю банку, налью в неё растворитель, буду макать туда краску и вот тут стряхивать…". Мы, помню, ещё сказали, что кружка, пожалуй, понадежнее банки будет».

В следующий раз Галина Степановна организовала поход к директору Дома ветеранов, и когда та увидела удостоверения сотрудника музея и членов Союзов художников и фотографов России, призналась, что, не найдя имени Селиванова в Большой советской энциклопедии, а заглянуть в Международную наивного искусства не удосужились, решили, что про «блаженного старика» всё придумали, и не особо о нём заботились. А защитники его попросили всего лишь организовать стеллаж для художника, и в следующий приезд Иванова увидела этажерку в его комнатушке, а рядом мольберт и воспрянувшего духом Селиванова. Он уже набросал контуры автопортрета, который искусствоведы назвали «Пугачёвским». «А вскоре ему выделили вторую комнату – под мастерскую, так мы своей заботой о стеллаже дали ему толчок к творчеству».

Именно с «Пугачёвским» автопортретом Галина Степановна возила Селиванова на творческую встречу в новокузнецкий киноклуб «Диалог». «Двести человек, замерев, как заговорённые, – вспоминает она, – слушали старика. Он был в прекрасном настроении, приехал в новеньких кирзовых сапогах, которые берёг для Третьяковской галереи. У него было две пары – на каждый день и для визита в Третьяковку, который так и не состоялся, а он мечтал посетить Москву. И вот специально для него, для его поездки в Новокузнецк выделили машину… Он назвал эту встречу "Факел моей жизни".

На киноклубе мы смотрели отрывок из фильма "Серафим Полубес и другие жители Земли", где Селиванов был прототипом главного героя. Баньку из фильма признал, сказал, что точно такая была у него на "бугре". Отвечал на вопросы. У него было великолепное чувство юмора, так, спросили его, сколько дней писал автопортрет. А он и говорит: "Дык давай считать, правый глаз три дня, левый – три, волосы – три дня… ну зал давай смеяться, и он вместе со всеми. Задали вопрос и о том, много ли у него друзей. Ну, думала, сейчас будет говорить, что много, и как они ему помогают, а он погрустнел и говорит: "А у меня вообще нет друзей, вот, разве что, Литвяков Миша любит меня, так он мне как сын". И осталась я в горести и печали за него, и тут можно было воскликнуть: "А как же мы – мы помогали ему, привозили всё, что требовалось?!" А всё дело в том, что это были подарки, которые заканчиваются, а человеку надо, чтобы у него всё было своё…

А его колоритнейшие словечки! Так, он никогда не говорил – "модель" только "позировщик", и утверждал, что до меня ему никто не позировал. И я прямо видела, как он линию ведёт. С меня он написал два графических портрета. Осенью 1986 года в Новокузнецке, Кемерове, Белове состоялась первая персональная выставка Селиванова, его педагог Юрий Аксёнов вёл экскурсии».

Умер Иван Егорович 1 марта 1988 года, в беловской больнице. Перед смертью почти потерял зрение. Похоронили его на кладбище Инского посёлка, вначале на могиле была плита – от почитателей из Кемеровского исторического общества, а потом установили скульптуру Николая Козленко, которая должна была стоять у Дома-музея Селиванова, изваяние совершенно не мемориального толка.

Все работы, по словам Галины Ивановой, вывезли в Москву со словами – «Не умели хранить при жизни, ничего не получите после смерти». А вещи художника, без какой-либо описи, директор отдала неизвестной женщине. В селивановском доме некоторое время жил главврач интерната, принимал там больных, а потом дом сгорел.

Галина Степановна описала свои встречи с Иваном Егоровичем и с теми, кто, в меру сил, заботился и писал о нём, в репринтной книжке «Считаю святостью трудиться». У нее хранятся фотографии, сделанные фотографами во время совместных поездок к Селиванову, а также фото последних дней его жизни, сделанные Владимиром Соколаевым. В Новокузнецком художественном музее есть гипсовая скульптура Селиванова работы Владимира Белякина, очень живо воспроизводящая его облик – этакого старичка-боровичка. Там же хранится картина Виктора Самошкина, на которой он изобразил Селиванова у изгороди его избушки. Всех этих людей – кемеровскую журналистку и писательницу Мэри Кушникову, заместителя редактора газеты «Кузбасс» Юрия Дьяконова, фотокора газеты «Шахтёрская правда Равилова, прокопьевских художников Стаценко и Самошкина и многих-многих других благодарю и я в своей книге «И была жизнь…». В списке гостей художника есть имена ленкомовцев – Олега Янковского, Александра Абдулова, Николая Караченцова, а также известных художников, учёных, писателей. А новокузнецкая художница, в прошлом палешанка, Алла Фомченко посвятила Ивану Егоровичу не только поэтическую притчу, но и картину, изображающую тех, кто был рядом с художником. Их много, и в их памяти художник Селиванов будет жить всегда.

Выставка работает до 22 октября