«Враги умолкли – славу Богу…»

В России любят развенчивать – хоть венценосных особ, хоть национальных гениев. Не хочу опровергать какие-то ситуационные и текстологические домыслы вокруг Ершова, порой любопытные для чтения, начну с главного соображения: тридцатипятилетний зрелый Пушкин ко времени публикации сказки в 1834 году был еще, славу Богу, жив; находился в расцвете таланта и признания.

Конечно, Белинский был готов все простить кумиру и восторженно писал о том, что Пушкин брал свое «где только ни находил». Но, заметим при этом, что поэт никому ничего не отдавал, ни своего, ни народного, ни великого из прошлого. Когда подняли модный в России шум о том, что «Слово о полку Игореве» – подделка, Пушкин первый задал самый простой вопрос: «А кто бы сумел так гениально подделать? Карамзин? – и сам же ответил, – нет, и он не потянул бы».

Через много-много лет, как ведётся в России, вдруг вспомнили, что ещё при жизни Пушкина выдвигалась версия: сказку написал сам гений, но решился на мистификацию, на прикрытие чужим именем (потому что, мол, царь-то в сказке – дурак). Студент Ершов начал по наивности и скромности оправдываться, что он только почти дословно записал народную сказку. Это уж была другая крайность… Потом исследователи доказали, что никаких аналогов в фольклоре нет, что в сказке использованы многие сюжеты, образы и ходы, но они сплавлены талантом и божественным вдохновением юного поэта. Кроме того, язык сказки более простонародный, так сказать, исконно-крестьянский, чем у сказок Пушкина:

Стали думать и гадать,

Как бы вора соглядать.

Пушкин бы не употребил диалектный глагол «соглядать», что говорит не о степени литературного мастерства, а о реальной среде взросления автора: фольклор отдаленной Сибири и русского Севера архаичнее подмосковного, псковского или даже нижегородского народного творчества, на котором вырастал и которое гениально перевоплотил Пушкин.

Петр Павлович Ершов родился 22 февраля (6 марта) 1815 года в сибирском селении Безруково Ишимского уезда Тобольской губернии. Детские впечатления будущего писателя – пестрый калейдоскоп переездов, свя­занных со службой его отца (в Петропавловскую крепость, Омск, Березов), во время которых Ершовы пересекали цепь казачьих поселений, посещали места, где были еще свежи предания и песни о временах Ермака и Пугачева. В 1824 году родители отправили Петра и его брата Николая в Тобольск учиться. Мальчики жили в купеческой семье родственников матери. А когда окончили гимназию, отец перевелся в Петербург, где братья поступили в универ­ситет. В студенческие годы Ершов знакомится с В.А. Жуковским, А.С. Пушкиным... На их суд простодушный девятнадцатилетний студент отдает свое первое крупное произведение – сказку «Конек-Горбунок», прочитав кото­рую Пушкин произнес свою знаменитую похвалу: «Теперь этот род сочинений можно мне и оставить».

А Плетнев, пораженный талантом своего студента, вместо одной из лекций с университетской кафедры прочитал «Конька-Горбунка» и пред­ставил изумленным слушателям автора чудесной сказки — их сокурсника Петра Ершова, сидевшего в аудитории.

Неужели и лучший друг, распространитель книг Пушкина, тоже участвовал в мистификации либо заблуждался?

Вообще, подобные споры смешны и горьки прежде всего потому, что публикаторы разоблачений среди нашей поэтически-языковой безродности не понимают, чем были тогда литературные сказки. Строгим критикам они казались преступной безделкой, не достойной славы. Тот же строгий публикатор Ершова О.И. Сенковский в своей «Библиотеке для чтения» писал: «Прелестные подражания Жуковского и Пушкина русской народной сказке могут быть обвинены в уголовном преступлении против отечественной словесности: они-то причиною, что наша рифмотворная молодежь, вместо того, чтобы посвятить свое время основательным литературным занятиям и прочному учению, в котором всюду виден такой недостаток, кинулись толпою на самый легкий способ производить книжки, пересказывать стихами то, что кто слышал от своей нянюшки или от дядьки своего братца». Да, тогда это был живой фольклор, и только национальные гении понимали, что его надо запечатлеть, обработать, вернуть народу на новом поэтическом уровне. Последняя удача такого рода – «Василий Теркин» Александра Твардовского – сказка про русского бойца-молодца. Потом Александр Трифонович писал во многих письмах бесчисленным авторам: «Бросайте вы эти переделки «Конька-Горбунка» и «Теркина» в псевдонародном духе. Здесь уже удачи – невозможны». Почему? Потому что образцы – не стилизация и не мистификация, как хотят снова доказать буквоеды и разоблачители, а сами сгустки поэзии, гениальные прозрения на реальной почве: врожденного таланта, глубокого знания, беззаветной любви к народу, тяги к высокому служению, а не пустому тщеславию.

Вернувшись из столицы в Тобольск, Ершов, как талантливый и до щепетильности добросо­вестный человек, и в гимназической службе проявил свои недюжинные способности. Если бы не рутина государственного бюрократизма и не чиновничье безразличие ко всякой живой мысли, Ершов, возможно, смог бы стать не только зна­менитым поэтом, но и таким же известным ученым в области педагогики и сло­весности. Не случайно в его письмах заходит речь о соперничестве музы и службы.

В 1842 году Ершов пишет «Мысли о гимназическом курсе». «Образование, – отмечает он, – есть развитие духовных и физических сил юноши по трем отношениям – как человека, как гражданина и как христианина…».

Христианские мотивы в поэтическом творчестве Павла Ершова тоже изымались из неполных книг первого, по существу, сибирского классика. Не случайно университетский издательский проект «Новая библиотека русской классики: Обязательный экземпляр» начинался с тома Павла Ершова. Его составитель – покойный уже В.П. Зверев писал в предисловии: «Непреходяща слава Ершова как автора сказки «Конек-Горбунок», однако современному читателю мало знакомы или совсем не известны замечательные произведения писателя других жанров: поэмы, драматургические сочинения, эпиграммы, цикл рассказов «Осенние вечера». В книгу также включены письма поэта, в которых отражены важные черты его как литературного и общественного деятеля, как замечательного человека».

Когда знакомишься с биографией Ершова, понимаешь, что даже в личном плане трудно совместить и перепутать двух творцов. У Пушкина от его Натальи Николаевны родилось четверо детей, а Павел Петрович, потеряв мать, а потом любимого брата, впал в уныние и не думал о счастливом отцовстве, но вдруг отчаяние сменилось светлым чувством влюбленности в молодую вдову С.А. Лещеву, которая рано осталась без мужа при четырех детях. В конце 1838 года Ершов женится на ней, и в его жизни наступает перемена:

Домашний кров... Один или два друга...

Поэзия... Мена простых затей...

А тут любовь... прекрасная подруга

И вкруг нее веселый круг детей.

Перемена, 9 декабря 1838

Начинается радостная, умиротворенная семейная жизнь. Все свои интересы и си­лы учитель русской словесности, инспектор гимназии подчиняет благополучию ближних. С искренней, отече­ской любовью он относится к детишкам вдовы. Семейная жизнь, возвышенные отношения с женой были для него святы, только дома он был поистине счастлив: «<…> известность известностью, а долг обеспечить тех людей, которых судьба поручила мне и которые для меня милы, также что-нибудь да зна­чит», – замечает поэт 2 мая 1841 года в письме к В.А. Треборну.

Однако судьба уготовила Ершову новые удары. В апреле 1845 года скоропостижно скончалась жена, и он остался один с детьми. Через полтора года директор Тобольской гимназии женится на О.В. Кузьминой, но и эта семейная жизнь была скоротечной: в 1852 году умерла и вторая жена Ершова. Горе преследовало его неотступно и жестоко…

В стихотворении-завещании «Одиночество» поэт подводит итоги:

Враги умолкли – слава Богу,

Друзья ушли – счастливый путь.

Осталась жизнь, но понемногу

И с ней управлюсь как-нибудь.

Но, завершая жизнь с миром в душе, прощаясь с врагами и друзьями, Ершов все же надеялся, что на «звук живой» его стихов «проснется кто-нибудь другой». И надежды его – сбылись: на живой звук его творений отзываются самые чистые и добрые – детские сердечки. Да и взрослые повторяют летучие строки Ершова:

– Кто хозяин? Тут Иван,

Руки в боки, словно пан

Из-за братьев выступает

И, надувшись, отвечает:

«Эта пара, царь, моя,

И хозяин – тоже я».

Летит строка неподражаемой авторской сказки Павла Ершова, снова доказывая, что бездонна бескрайняя Русь в проявлении талантов своих сынов, что где-то «на диком бреге Иртыша», глядишь, подрастает новый талант, воспитанный на бессмертном «Коньке-Горбунке». Многим взрослым тоже полезно её перечитывать и кое-что объяснять отпрыскам. Например, дети не понимают, какие-такие коварные планы лелеет спальник, собираясь изощрённо донести на конюшего Ивана:

Донесу я думе царской,

Что конюший государской –

Басурманин, ворожей,

Чернокнижник и злодей;

Что он с бесом хлеб-соль водит,

В церковь Божию не ходит,

Католицкой держит крест

И постами мясо ест.

Или вот прекрасная сценка: в царской кухне сидят повара и служители двора – средний класс, так сказать, по тем временам. Тут один слуга похвалился, что достал у соседа чудо-книжку. В ней мало страниц, да и сказок всего пять. Он их называет на выбор:

Перва сказка о бобре,

А вторая о царе,

Третья… дай Бог память… точно!

О боярыне восточной;

Вот в четвертой: князь Бобыл;

В пятой… в пятой… эх, забыл…

Точно в пятой говорится

О прекрасной Царь-девице.

Ну, которую ж, друзья,

Расскажу сегодня я?».

«Царь-девицу! – все кричали,

О царях уж мы слыхали,

Нам красоток-то скорей!

Их и слушать веселей!».

То есть продвинутая кремлевская обслуга, по-нынешнему говоря, выбирает дамский любовный роман или женский детектив, который и сегодня царит на всех прилавках…

Долгая жизнь была уготована сказке. В дореволюционной России она переиздавалась 26 раз и вызвала массу подражаний и подделок (только в 1870-1890-х годах вышло около 40 поддельных «Коньков-Горбунков»). В Советском Союзе сказка о простом парне и царе-самодуре стала еще популярнее и переиздавалась более 200 раз. Правда, и здесь не обошлось без цензурных перегибов. В 1922 году цензору не понравилась сцена, где народ кричит царю «ура», а также строка «Вишь, что, старый хрен, затеял: хочет жать там, где не сеял!», в которой он усмотрел... «порнографию». Но все домыслы и дурости отскакивают от этого древа живой поэзии, как от ствола могучей лиственницы.

Памятник Петру Ершову планируют установить на его родине — в городе Ишиме Тюменской области. Бронзовая скульптура будет изготовлена на спонсорские средства, над ней вовсю работает московский скульптор-реалист Сергей Полегаев. На открытие памятника, которое запланировано на 12–13 июня, ожидается приезд потомков писателя. В эти же дни пройдёт фестиваль сказочников и будет открыт музей сказки. Также сотрудники культурного центра надеются, что к юбилею в селе Ершово (ранее Безруково) будет достроен храм во имя Петра Столпника.

Прежний храм, возведённый с помощью самого писателя, был взорван. Только в 2007 году его начали отстраивать заново, однако в 2009 году он сгорел. И тут судьба наносит удары, но Ершов давно стал частью славянского светлого детства и русского несгибаемого духа. Отпразднуем юбилей!

Сердцу любо! Я там был,

Мёд, вино и пиво пил;

По усам хоть и бежало,

В рот ни капли не попало.

* * *

Большой вечер памяти великого русского сказочника Бюро пропаганды художественной литературы проводит в воскресенье 22 марта, в Центральном доме литератора. Начало в 16 часов

Статья опубликована в рамках проекта на средства государственной поддержки, выделенные в качестве гранта в соответствии c распоряжением Президента Российской Федерации от 17.01.2014 № 11-рп и на основании конкурса, проведённого Обществом «Знание» России».