Этот неудобный русский национализм

Национализм во Франции по-прежнему привлекателен и уж где-где, а здесь никто не упрекнет российского историка Наталию Нарочницкую, автора книги «Что осталось от нашей победы?» в ее праве петь оды Руси и отстаивать российские интересы.

Однако любовь к своей стране не может заставить все простить и оправдать. Один последовательный французский националист, осуждая таким вот образом франко-османский союз, политику наместничества, помощь американским революционерам в войне за независимость США, Нантские расправы, войны Революции и Империи, «войну до победного конца» Клемансо и т.д., уже докритиковался до того, что проявления его оголтелого патриотизма обернулись в результате против самой Франции. Вдохновенное выступление г-жи Нарочницкой в защиту «великой отечественной войны», которая велась при Сталине и при непосредственном участии того, кто, по ее словам, «омыл Россию кровью и позором братоубийственной войны», является проявлением дочерней любви (книга посвящена ее маме, партизанке этой великой войны, которую «выиграл СССР, придя на смену Великой России»), но не теряет от этого своей остроты и неоднозначности. Как и ее оправдание оккупации Сталиным половины Европы – «после мая 1945, - пишет она, - СССР восстановил исторические границы России и вновь стал сверхдержавой благодаря кровопролитной борьбе своего народа с фашистской агрессией». Благодаря восстановлению «исторических границ» СССР, с одной стороны, обеспечил себе «выход к морю», чему Запад всегда препятствовал, а с другой, это позволило вновь выступить в своей традиционной роли покровителя всех славян.  

Но разве вчерашний СССР и сегодняшняя Россия не имеют этого выхода, точнее сразу нескольких выходов: на севере, к Черному морю на юге и к Тихому океану на востоке? Нуждалась ли в действительности Россия, и без того удачно расположенная, в сохранении этого окна на Балтике и калининградского анклава, в прошлом Кенигсберга, родины Гете, а не Достоевского? С другой стороны, малопонятны притязания Российской империи в отношении венгров, чехов, хорватов, этой центральной Европы, более 500 лет являвшейся предметом споров представителей династии Габсбургов, но никак не Москвы, Киева или Петербурга.  

Гораздо более понятной является для нас резкая критика автора относительно космополитизма и разнузданного либерализма, которые чуть не обернулись для России гибелью в злосчастную ельцинскую пору, приведя страну к окончательному нравственному падению.

Хотя, разрушая семьи, преследуя церковь, поддерживая непотизм, коррупцию и безответственность, коммунизм к тому времени уже подготовил неплохую почву для подрыва нравственных устоев. Историк также права, показывая заблуждения МВФ относительно падения российского ВВП к 1999 на 7%, в то время как он повысился на 6%, и правильность выбора Владимира Путина, который, к счастью для России, отказался от советов МВФ и американской империалистической супердержавы. Подчинив себе «Новую Европу» (термин Дональда Рамсфельда) и одновременно ослабив «Старую», «Запад, - пишет она, имея в виду Вашингтон, - готов принять в качестве лидера России лишь ярого западника, будь то либерал-космополит или же интернационал-социалист. Он всегда будет демонизировать лидера, ратующего за сильную и независимую Россию. Как только Россия начала «вставать с колен», искать новые пути развития и укрепления своего положения, как только она вновь обрела контроль над своими ресурсами, ее сразу же начали обвинять в фашизме и отходе от принципов демократии». Но, утверждает она, «день, когда Россия окончательно потеряет завоевания Петра Великого, “закат Европы” и потеря последней своей центральной роли во всемирной истории будут приветствоваться». Если это уже не произошло…  

Нет никаких сомнений в том, что мнение Наталии Нарочницкой, в прошлом депутата Государственной Думы, разделяют большинство ее соотечественников, в числе которых и сам Путин. Поэтому, не принимая его безоговорочно (тем более что само издательство, принимая в расчет местами взрывоопасное повествование автора, осторожно обрамило его предисловием профессора Кокена и послесловием другого профессора, Жака Сапира), представляется полезным ознакомиться с ним, чтобы найти точки соприкосновения (например, вступление в войну США в 1941 году, но не для того, чтобы освободить Европу, а чтобы обеспечить «триумф американской либеральной демократии») и оценить масштаб расхождений.

Перевод Ольги Вейнгарт