Чужой среди чужих

Мой племянник, по профессии врач, эмигрировал в Канаду. Последнее время он не практиковал, домом отдыха в Крыму заведовал. Жил неплохо, но с четырнадцатого года всё губы дул и пыхтел словами: этот северный сосед, когда на него управу найдут... Жена у него из Львовской губернии, так что вопросов в отношении него не было – понятно, откуда ветер дует, и какой силы.

Как известно для них, кто не с ними, – все враги. Общалась с племянником по необходимости, о здоровье больной сестры узнаю и точка. При Байдене еще, на последних его днях правления, неожиданно от него получила сообщение – рядом с черным сердечком текст «Скоро вашей рашке придет конец».

При Трампе сообщений от него еще не поступало.

...Только попробовав на зуб апельсин, можно рассуждать о его вкусе. Особенно если фрукт – свежачком, прямо с дерева. Для меня, прожившей более десяти лет в Австралии, это имеет вполне определенный смысл: там я впервые съела апельсин с дерева и узнала его настоящий вкус. Там же распробовала еще целую бездну самых разных «фруктов» и узнала их настоящий «вкус». В том числе и вкус Родины.

Некоторые мои знакомые, узнав, что я приехала в Россию из Австралии, порой вскидывали брови: как, вернулась? Зачем? Их уверенность в том, что везде, кроме России, жить хорошо, мне была знакома. У этого пренебрежения к Отечеству, если присмотреться, корни тянутся от самого Петра, прозванного нашими и не нашими «великим». Именно при нем впервые все русское оказалось не только ненужным, а, порой, и запретным. За ношение русского платья и бороды нарушителям грозила ссылка на каторгу и конфискация имущества. А уж, века позднее, в горбачево-ельцинские времена это пренебрежение и вовсе не требовало доказательств: так безрадостно-безысходно было все вокруг. В то время без труда, по выговору узнававшие во мне русскую, улыбчивые австралийцы часто восторженно приветствовали меня, словно стоя на баррикаде с поднятой рукой со сжатыми в кулак пальцами: О! Перестройка! Горбачев!

Эти слова у них от зубов отскакивали почти без акцента.

Но это – австралийцы, «одноутробные» британцам. А как же русские? Их в Австралии много – послереволюционная волна выплеснула белоэмигрантов в Европу, Вторая Мировая погнала по миру дальше. В 50-е Австралия приютила всех «безродных» – от харбинцев и трехреченцев из Китая до спасшихся из Льенца… К ним, воспитанным в любви к России, много пережившим, построившим в зарубежье церкви, монастыри, дома престарелых, прицерковные школы, к ним, русским эмигрантам первой волны, попала я однажды за праздничный, обильный стол, где меня спросили:

– Что Россия? Неужели не поднимется?

И все сидевшие вокруг разом замолчали, замерли, вглядываясь в меня, – чужую, советскую, уверенную в том, что да, конец. Какое возрождение, когда даже в Москве беспризорники и нищие повсюду, когда проститутки толпами вдоль дорог, когда бабушки выносят своё, на смерть приготовленное, на продажу, когда бандитские разборки при свете дня, когда мат по телевизору как норма общения?.. Но я всего этого им не сказала. Не смогла. Мямлила что-то, вроде, пока цела, вот связи с Европой налаживает, с Америкой дружит…

И мы тогда все вместе помолчали. 

Экзотика быстро надоедает: голубые эвкалипты, крикливые попугаи, яркие цветы… А встретишь березку или сирень – впору обниматься. Разливанное море человеческого равнодушия, сдобренного дежурными улыбками, за которыми абсолютно ничего нет, действует на тебя неожиданным образом - будто начинаешь вспоминать самого себя. 

Западное красивое обустройство имеет и оборотную сторону. Плати за аренду жилья неделя в неделю, иначе (всего за четыре недели неуплаты) вместе с вещами полиция выставит на тротуар. Чтобы заработать – везде контракты и три месяца испытательного срока, в которые тебе ничего не положено, кроме минимума оплаты за твой труд, и по истечении этого срока, как правило, контракт с тобой не подписывают. Не потому, что ты плохо работал, а потому, что, взяв тебя на «постоянку», работодатель обязан платить еще и страховки: пенсионную, медицинскую и так называемую Workcover compensation – обязательное страхование работников от несчастного случая на работе. А когда ты только испытуемый, он умывает руки.

Образование? Забудь, либо переучивайся, разумеется, платно.

Умения и навыки? Без диплома из TAFE (что-то вроде нашего ПТУ) и лицензии (то и другое платно) не можешь даже класть кирпичи. Страна – плати.

Всеми челюстями заулыбаешься, только бы работу получить. 

Жизнь в чужой стране – это не туризм, а как в том анекдоте про ад: «Когда ты турист, тебе на огоньке веселые фокусы показывают, а когда попал на постоянное жительство – сковороду горячую лизать будешь». 

Русские люди, куда бы их ни занесли трагические события, в первую голову церкви возводили. Стоят красавицы и скромницы по всему нашему горестному пути. И в Австралии для меня самым надежным пристанищем стала церковь и люди русские. В той пустоте, что упаковывает иммигранта, в большинстве своем атеиста, он жадно ищет свои корни. И так жаль становится – уже даже не себя, а свою русскую землю, свой народ, много раз обманутый, столько вынесший, что слушая во время литургии молитву о страждущей Земле Русской, обливаешься слезами горючими, словно разом оплакиваешь и старушек, стоящих с пучочками зелени возле рынков, куда им вход запрещен, и девочек, выставляющих себя на продажу, и сбившихся в стаю беспризорников, и брошенные деревни, и опустелые военные городки… И понимаешь, как чужеродна, как непонятна твоя боль тем, кто так радуется перестройке.

Ненаучное определение волн русской эмиграции в народе таково:

Первая, послереволюционная – буржуи недорезанные.

Вторая, послевоенная – буржуи перерезанные.

Третья – диссидентская – обрезанные.

А последняя, перестроечная – колбасная. 

Пренебрежение к колбасникам, что Родину оставили не оттого, что смерть грозила, а за ради куска посытнее, нескрываемо. И, скажу, много в забугорье тех, кто заслуживает «звания» колбасников. Встречала одну кандидата наук, с гордостью рассказывавшую, что, спустившись по трапу самолета, руки крыльями расправила и закричала во всю мощь легких:

– Мама Австралия! Здравствуй!

Видела и таких, что всякое доброе, что есть в России, готовы с жаркой ненавистью опровергать, доказывая, что ничего хорошего там быть не должно и не может. Повидала и «невест» во множестве, прибывших к своим «женихам», словно бандероли, заказанные в интернет-магазинах.

Пусть не поголовно, пусть с разной долей горечи, но русским за рубежом никак не избавиться от чувства ответственности и за «невест», и за нерусскую «русскую мафию», да и за саму страну.

А когда Россия вывернулась из-под тяжелой, разрушительной американской пяты, ни один австралиец больше не удостоил меня того восторженного приветствия, на которое был так щедр в период горбачево-ельцинской смуты. Зато шум в прессе о «коварстве» и «непредсказуемости» Москвы, поначалу едва заметный, становился все громче, все яростней. Удивлялась порой: где Австралия, а где Россия, ваше-то какое дело…

Но так повелось, что всему миру до нас есть дело. 

«Свободная» страна Австралия хороша, красива, ухожена, много в ней приятного и для глаза, и для жизни. Но когда Россию обвиняют в том, что в ней мало свободы по сравнению с Австралией, только усмехнёшься. Её у нас столько, что она, похоже, порой лишь вредит нам. 

В «свободной» Австралии за всеми десятками бытовыми «нельзя» стоят законы и крупные штрафы. Представляю, чтобы кричала наша либеральная тусовка, если бы такое было в России!?

Австралийской свободы всего больше в области, что ниже пояса. Лесби, гомо, транс и прочие сексуалы, аппараты, продающие презервативы в туалетах колледжей, секс-воспитание с первого класса… Ювенальная юстиция тоже очень даже помогает свободе – родители не имеют права спросить девочку 13 лет, какого врача она посещала и каким противозачаточным средством пользуется: нельзя ограничивать свободу выбора ребенка. Нельзя ограничивать его право сидеть часами перед компьютером. Государство выплачивает стипендии детям, которые ушли из дома из-за того, что родители пытались ограничить их свободу. А если исполнилось восемнадцать, то и вовсе полная свобода от семьи: возвращать любовью за любовь уже не современно. Незыблемым остается только древний закон менял: взял деньги – верни с процентами.

При знакомстве австралийцев интересует вопрос – какую школу закончил их новый знакомый? Именно школу. Потому что есть школы для всех, там ребенка только хвалят и никогда не «заморачиваются» тем, что осталось у него в голове. Есть TAFE, школа рабочих профессий. А есть элитные, за высокими заборами, со строгой дисциплиной, с униформой и дорогими педагогами. Вот в этом и заключался ответ на вопрос про школу. Кто ты есть такой? А всякие там университеты, где за деньги любого учат, это не столь важно, это уже – иной сорт.

Австралийцы, действительно, люди улыбчивые, да и почему бы нет – у них все хорошо, ни революций, ни дефолтов, ни специальных военных операций они не переживали. Но редко кто из них способен на большее по отношению к ближнему, чем улыбка плюс дежурный вопрос – как дела? На него принято отвечать: «Хорошо. Спасибо». Другой ответ ставит их в тупик.

На дежурные вопросы я стала отвечать правдиво: спасибо, еще жива… Иные после паузы улыбались. Иные недоумевали и учили отвечать правильно. Но однажды мой неправильный ответ вызвал откровение: 

«Вы, русские, не научились любить свою Родину, теперь приехали к нам. Так чему же вы нас хотите научить?» Спорить трудно – достоин уважения тот, кто любит Родину, и большую, и малую. А чему может научить чужбина? О! Она дорогого стоит! Чужбина может научить любить свою Родину. 

Помните ответ нашего писателя Федора Михайловича Достоевского на насмешливую в его адрес реплику либерала желающего для России революции: мол, легко правительству сделать человека патриотом, стоит только в каторгу сослать...

– Вам в каторгу нельзя, – ответил великий писатель. – Вы там человеческое обличье потеряете…

И современная «свободная» чужбина, как ранее жестокая каторга, своеобразный оселок на человеческое обличье, на любовь. Прежде всего – на любовь к Родине. Без такого чувства человек мельчает, теряет очертания, словно медная полушка, истертая по чужим карманам.

Интересно, какое обличье примет мой племянник? Мудрые говорят – не будь отчаяния, не было бы и прозрения. И красноречивый образчик тому – наши релоканты.