Долгий путь к Договору, или сорванная война

23 августа 1939 года, 75 лет назад, СССР и Германия заключили Договор о ненападении, более известный как «Пакт Молотова-Риббентропа». Тем самым был предотвращен военный конфликт между двумя странами, на который очень надеялись западные демократии (Англия и Франция), всячески пытающиеся подтолкнуть Гитлера на Восток.

«Демократы» упорно не желали заключить тройственное соглашение с СССР, у них были совсем другие планы. Как следует из секретного меморандума МИД Великобритании, «в случае войны важно вовлечь в неё Советский Союз». И Россия (СССР) обязательно вступила бы в войну с Германией, если бы не Договор о ненападении. А тогда к войне мы были совсем не готовы. Что уж там говорить, если регулярная армия была создана в СССР только в 1939 году, до этого существовала территориально-милиционная система (правда, процент кадровых частей постоянно наращивался).

Не было ещё и той мощной промышленной базы, которую создал Сталин накануне войны. Воспользовавшись отсрочкой, он создал «Второе Баку» - нефтяную базу между Волгой и Уралом. В Сибири и на Урале возвели заводы-дублёры, которые выпускали продукцию машиностроительной, химической и нефтеперерабатывающей промышленности. Тогда же был расширен Магнитогорский металлургический комбинат, и было завершено строительство Нижнетагильского металлургического завода.

Весьма символично, что война была предотвращена в августе. А ведь в этом месяце (1914 год) началась Первая мировая война, имевшая для России катастрофические последствия. Спустя тридцать пять лет после этой трагедии И. В. Сталин сделал точный внешнеполитический выбор.

1. Нарком-«германофил»

В советском руководстве были разные точки зрения на то, какую политику в отношении западных стран следует вести. Наличие противоположных подходов выявилась уже в первые месяцы Советской власти, когда по вопросу о внешней политике столкнулись - председатель Совнаркома В.И. Ленина и нарком иностранных дел (НКИД) Л.Д. Троцкий. Последний выступал за союз с западными демократиями – против Германии. Он заявил, что Советам нужна новая армия «специально для возобновления мировой войны совместно с Францией и Великобританией против Германии».

В конечном итоге, Троцкий потерпел поражение во внешнеполитической полемике и вынужден был уйти с поста наркома иностранных дел. На смену ему пришёл Г.В. Чичерин, сторонник союза с Германий против западных демократий (в, первую очередь, Англии).

На этом посту он сделал очень многое для сближения двух стран. Именно Чичерин был одним из главных, если не самым главным творцом знаменитого Рапалльского договора с Германией (1923 год), который вызвал огромное недовольство «демократий».

При этом, Чичерин уделял огромное внимание «восточному» направлению внешней политики. Он был убежденным сторонником сближения с Японией. Важнейшую роль нарком отводил странам «угнетенного Востока» — Китаю, Персии, Афганистану и т. д. Сами национально-освободительные движения Азии рассматривались им в качестве мощного инструмента в борьбе с ненавистной Англией.

Здесь имела место быть целостная и связная система взглядов, контуры которой Чичерин обрисовал еще в июле 1918 года, в докладе на V съезде Советов: «Мы готовы давать то, что можем давать без ущерба для наших жизненных интересов, и что не противоречит положению нашей страны как нейтральной. Но наш интерес, интерес истощенной страны, требует, чтобы за товар, представляющий теперь в Европе ценность и редкость, получить товар, необходимый нам для возрождения производительных сил страны.. Мы готовы допустить японских граждан, стремящихся к мирному использованию естественных богатств в Сибири, к широкому участию в нашей промышленности и торговле... Русский народ хотел бы протянуть японскому народу свою руку и установить свои взаимоотношения на здоровых и прочных началах… Социалистическая Россия... заявила порабощенным восточным народам, что она сама... готова... приложить все свои усилия, чтобы совместно с народами Востока добиться отмены этой вопиющей несправедливости и дать возможность народам Востока восстановить утерянную ими свободу». Таковой программы Чичерин придерживался и в дальнейшем, точно и последовательно соблюдая соотношение всех ее основных частей — «германской», «японской» и «национально-освободительной».

Готовность к сближению с Германией — в ущерб Англии — находила понимание у Сталина, хотя тот и вынужден был лавировать между разными группами в НКИД, избегая каких-либо категорических оценок. Были у него, впрочем, и трения с Чичериным - по разным вопросам. Вообще, нарком находился в некоторой оппозиции к партийно-государственному руководству, считая малообоснованными какие-либо надежды на победу революционного, коммунистического движения в Европе.

В письмах Сталину Чичерин отмечал «гибельное руководство Коминтерна, стремление Москвы во что бы то ни стало испортить в угоду Тельману отношения с Германией… Линию китайской политики 1927 г. перенесли на Запад, это ужасно, всеми силами портим отношения с Германией. Ах, не глядел бы ни на что! Развалины, развалины».

Несмотря на трения с Чичериным, Сталин все-таки был против смещения его с поста главы НКИД, что еще раз опровергает байку о сталинской нетерпимости. И это при том, что с 1928 года Чичерин постоянно жил в Германии и неоднократно просил отпустить его на покой (здоровье у него было неважное). Наконец, в 1930 году его всё-таки отпустили. И тогда в НКИД, да и вообще во всей советской внешней политике началась другая эра.

2. «Папашины» странности

Связывать её стоит, прежде всего, с фигурой М.М. Литвинова, возглавлявшего наркомат в 1930-1939 годах. Этот деятель придерживался собственных взглядов на внешнюю политику, и она существенно расходились со взглядами Сталина, что опять-таки свидетельствует против сталинской «нетерпимости».

Литвинов представлял собой весьма занятный тип большевика-западника, приверженца сближения с Англией, Францией и США.

При всем при том, он никогда не примыкал к троцкистам и прочим «левым коммунистам», не был замечен в «правом уклоне», что, как очевидно, способствовало долгому нахождению на вершине советского Олимпа. Но в плане внешней политики не было столь яростного поборника дружбы с западными демократиями, как Литвинов.

Тут стоит чуть коснуться начала столь блистательной политической карьеры. Подобно многим другим вождям, Литвинов начинал её как большевик-подпольщик, занимающийся доставкой в Россию революционной литературы и оружия. И вот здесь видна одна «небольшая» странность, которая заставляет кое о чем задуматься. Литвинов примкнул к фракции большевиков сразу же после II съезда РСДРП, однако, по собственному признанию, личные симпатии он испытывал к лидерам меньшевизма. Это позволяет предположить, что Литвинов далеко не во всем был согласен с большевиками. Вероятно, ему была по нраву меньшевистская ориентация на парламентаризм западного образца. Уже тогда сказывались симпатии Литвинова к Западу, его демократической системе.

Как бы то ни было, молодой революционер по кличке «Папаша» отдавал все силы на борьбу с «царизмом», пока его не арестовали французские власти в 1908 году. Царское правительство потребовало выдачи арестованного, однако французы депортировали Литвинова в Англию, где он и прожил вплоть до февраля 1917-го.

И вот, пожалуйста, ещё одна странность. На берегах туманного Альбиона, Литвинов находился на весьма незначительной должности руководителя большевистской секции Международного социалистического бюро. По сути, вся его деятельность сводилась к выступлениям на различных собраниях. Сразу же возникает резонный вопрос — неужели организатора с таким опытом работы нельзя было использовать для революционного дела с гораздо большим толком? А может, его просто не хотели посвящать в тайны подпольной деятельности – чувствовали неладное?

Не исключено: Ленин и его соратники исходили из того, что Литвинов симпатизирует правому крылу социал-демократии. Об этом свидетельствует такой случай. В декабре 1913 года Р. Люксембург предложила большевикам взять, да и объединиться с меньшевиками. Ленин послал в Лондон Литвинову негодующую резолюцию, в которой напрочь отметалось это «ликвидаторское» предложение. Литвинов же потребовал смягчить ленинские положения: «Мне кажется, что слишком резким тоном резолюции против Розы мы вооружаем себя против европейцев». Понятно, что полностью доверять такому симпатизанту меньшевизма было нельзя. А с другой стороны, «Папаша» не рвал с большевиками. Поэтому, вероятно, Ленин и счел, что нужно задействовать его способности, но при этом лучше держать «странного большевика» на чисто представительской должности.

Хоть сколько-нибудь ответственный пост Литвинов получит только в январе 1918 года, когда его назначат полпредом в Великобританию. Судя по всему, тогда подозрения с него были окончательно сняты. Возможно, потому, что на первых порах Литвинов показал себя «упертым» адептом мировой революции. Он использовал свое положение дипломата для воздействия на тред-юнионы (профсоюзы) и лейбористскую партию, которых пытался подвигнуть на революционную деятельность. «Папаша» проявил такую прыть, что ситуацией озаботились в Москве, и Литвинову дали указание свернуть его бурную деятельность.

Странность здесь в том, что как раз в указанный период полуменьшевик Литвинов неоднократно высказывал свой скепсис в отношении той самой мировой революции, за которую столь яростно боролся. Он даже утверждал, что никакого революционного движения в Европе не существует.

Так как же соединить несоединимое — активную работу с местными левыми и неверие в их революционный потенциал? Однако, всё встаёт на места, если предположить, что Литвинов хотел любой ценой реабилитировать себя в глазах ленинцев, думая и говоря одно, а делая другое.

Характерно, что вернувшись в Россию, Литвинов изрядно остудил свой «революционный» пыл. Именно ему было поручено отправить в адрес бывших союзников России «примирительную» ноту, в которой предлагалось вывести иностранные войска из России, а также помочь техническими советами «как наиболее эффективно эксплуатировать ее природные богатства». Отныне и до конца своих дней Литвинов будет настойчиво добиваться сближения со странами западной демократии — Великобританией, Францией и США. В то же время он будет торпедировать все попытки сблизиться с Германией и Италией.

На протяжении 1920-х годов Литвинов, заместитель наркома иностранных дел, находился в жесткой оппозиции к главе ведомства Чичерину, считавшему краеугольным камнем советской внешней политики Рапалльский договор с Германией. К тому же он приложил все усилия для того, чтобы в 1922 году провалить договор с Италией.

В конце 1925 года Совет Лиги Наций (сама Лига контролировалась Англией и Францией) принял решение создать подготовительную для организации широкую международную конференцию по вопросам всеобщего разоружения. Получили приглашение поучаствовать в работе конференции и страны, которые не являлись членами Лиги — США, Германия и СССР. Советское руководство приглашение приняло, но выступило против самого места проведения — Швейцарии, с которой СССР разорвал дипломатические отношения (в связи с убийством дипломата В.В. Воровского). Чичерин указывал на то, что, упорно держась за Швейцарию, Совет Лиги просто-напросто не желает присутствия там нашей страны. По его мнению, ехать в Швейцарию - означает унизить себя перед Западом. Однако его заместитель Литвинов настоял на участии в работе комиссии, что было серьезнейшей моральной уступкой Западу.

В 1928 году министр иностранных дел Франции А. Бриан и госсекретарь США Ф. Келлог выступили с «миротворческой инициативой», призвав страны мира к отказу от агрессивных войн. Чичерин был категорически против присоединения к пакту Бриана—Келлога, тогда как Литвинов выступил за. Вся загвоздка состояла в том, что СССР никто присоединяться к данному пакту не приглашал. И вновь Литвинов настоял на своем, лишний раз продемонстрировав Англии и Франции свою готовность добиваться их дружбы.

Но звездный час «Папаши» наступил в 1934 году. Тогда СССР стал осуществлять новый курс, призванный создать систему «коллективной безопасности» в Европе. Предполагалось включить в нее СССР, Великобританию, Францию, Польшу, Чехословакию и Румынию. Понятно, что система эта была бы направлена против Германии, которая действительно проявляла всё большую агрессивность.

3. Торпедируя сближение

Сталин осуществил поворот к «демократиям» потому, что с приходом к власти в Германии А. Гитлера возник еще и Запад нацистский, настроенный агрессивно в отношении России. Дух Рапалло исчез, зато возникла угроза германского вторжения в нашу страну.

Расчетливому вождю очень не хотелось оставаться один на один с армией Германии. Еще меньше его радовала перспектива оказаться перед лицом единого антисоветского фронта, за который ратовали и многие политики «западных демократий».

Поэтому Сталин и пошел на сближение с демократическим Западом, резонно считая, что лучше всего с данной задачей справится такой западник, как Литвинов. И знаком особого доверия стала значительная автономия НКИД от партийного руководства. Так, летом 1934 года, когда все правительственные ведомства оказались подчинены отделам ЦК, данный наркомат оказался вне этого подчинения.

В отличие от Сталина, Литвинов не допускал и самой мысли о возможности сближения с немцами. Когда он узнал о каких-то попытках вести переговоры с немецким руководством по каналам торгпреда Д. Канделаки, то немедленно подал заявление об отставке, которую, впрочем, не приняли. В отношении Германии Литвинов вёл себя вызывающе, а ведь с этой страной у нас, как-никак, были нормальные дипломатические отношения. Так, он мог игнорировать немецкого посла В. Шуленбурга, отказывая ему во встрече в течение нескольких месяцев. Неоднократно бывая транзитом в Германии, Литвинов ни разу не встретился с кем-либо из ее высших официальных лиц.

Вплоть до подписания договора с Германией советская пресса резко критиковала нацистский режим. Но даже этот накал критики казался «Папаше» слишком уж слабым. Вот выдержка из его письма Сталину (3 декабря 1935 года): «Советская печать в отношении Германии заняла какую-то толстовскую позицию — непротивление злу. Такая наша позиция еще больше поощряет и раздувает антисоветскую кампанию в Германии. Я считаю эту позицию неправильной и предлагаю дать нашей прессе директиву об открытии систематической контркампании против германского фашизма и фашистов».

Когда созрели условия для подписания договора, пребывание Литвинова на посту наркома НКИД стало уже невозможным. Он был смещён с этой должности, а его место занял ближайший соратник Сталина В.М. Молотов. Характерно, что никто экс-наркома не репрессировал, хотя он и был в явной оппозиции. Правда, один из биографов Литвинова, 3. Шейнис утверждает, что процесс над опальным наркомом готовился, но был отменен по причине войны. Сталину якобы понадобился авторитет Литвинова на Западе. Однако, в таком предположении нет никакой логики. Литвинова сняли 3 мая 1939 года, а Гитлер напал на СССР 22 июня 1941 года. Уж за это время Сталин вполне мог подготовить не один, а много процессов.

Литвинова не только не тронули, но и позволили выступить на февральском пленуме ЦК в 1941 году, на котором он подверг критике политику сближения с Гитлером и потребовал повернуться лицом к Англии и Франции. Да, Литвинов находился не у дел вплоть до осени 1941 года, однако в том не было вины сталинского руководства. Тот же самый Шейнис сообщает о разговоре Молотова (уже шефа НКИД) и Литвинова, который произошел сразу же после отставки последнего. Молотов спросил его — на какую новую должность тот претендует, и получил в ответ заносчивое: «Только на вашу!» Вообще, Литвинов был довольно проблемным человеком в плане личного общения. На это обращают внимание даже его доброжелатели. Так, американский историк Дж. Хаслэм рассказывает о том, как Литвинов кричал по телефону на Молотова: «Дурак!» А бывший одно время послом Германии в Москве Г. фон Дирксен говорил, что Литвинов «не любит вокруг себя никаких других богов».

В период войны Литвинов много сделал для укрепления антигитлеровской коалиции. Тогда он неоднократно подчеркивал «правоту» своей довоенной позиции, игнорируя смену исторических обстоятельств.

A.A. Громыко вспоминал: «Я поразился тому упорству, с которым Литвинов пытался выгораживать позицию Англии и Франции. Несмотря на то, что Литвинов был освобожден от поста наркома за его ошибочную позицию, он почему-то продолжает подчёркнуто демонстрировать свои взгляды перед Молотовым».

Свою ориентацию на западные «демократии» Литвинов сохранил и после окончания войны, в период охлаждения между СССР и англо-американцами. На встрече с корреспондентом Си-би-эс (18 июня 1946 года) ему был задан вопрос: «Что может случиться, если Запад пойдет на уступки Москве?» Ответ был таков: «Это приведет к тому, что Запад через некоторое время окажется перед лицом следующей серии требований». А 23 февраля 1947 года в беседе с корреспондентом «Санди тайме» Литвинов возложил ответственность за «холодную войну» на руководство СССР - Сталина и Молотова. Он же, указывая на СССР, посоветовал британскому дипломату Ф. Робертсу: «Вам остается только напугать задиру».

Факт ведения подобных разговоров подтверждает в своих воспоминаниях А.И. Микоян. Спецслужбы активно «писали» Литвинова, и записи попадали на стол к Сталину. Но и тогда вождь не тронул престарелого фрондера - «Папаша» дожил свой век в обстановке максимального комфорта. Хотя известны версии о подготовке его «ликвидации» советскими спецслужбами.

4. Эмиссар Сталина

Сталин использовал Литвинова и его линию для сближения с Францией и Англией. Но, одновременно, он продолжал искать точки соприкосновения и с Германией. Вождь не хотел класть яйца в одну корзину и однозначно привязывать Россию к одной из сторон. Именно поэтому ему удалось удержать СССР от втягивания в войну в 1939 году и получить жизненно важную отсрочку в два года. И сам Договор с Германией стал возможен благодаря долгой и кропотливой работе, которую вождь провёл в обстановке секретности, не афишируя своих шагов навстречу Германии.

В этом он опирался, прежде всего, на К.Б. Радека, некогда бывшего одним из ближайших соратников Троцкого. Характерно, что троцкист из него вышел весьма специфический - Радек предлагал «демону революции» пойти на союз со Сталиным. Он пытался, как мог, отговорить Троцкого от совершения необдуманных и авантюристических шагов. Так, Радек был категорически против выхода левых оппозиционеров на улицы Москвы 7 ноября 1927 года, и оказался совершенно прав – «троцкистско-зиновьевская» манифестация с треском провалилась. Радек упорно придерживался линии на прекращение острой конфронтации со Сталиным, и совсем неудивительно, что именно он первым из всех троцкистов капитулировал перед генсеком. Радек активно поддержал Сталина не только во внутренней, но и внешней политике. Сам он был последовательным сторонником сближения СССР и Германии. В 1970-е годы бывший ответственный работник НКИД Е.А. Гнедин сопоставил данные из архивов МИДа Германии с советскими дипломатическими документами и пришел к выводу, что именно Радек и был тем загадочным человеком, которого немецкий посол в Москве называл «нашим другом».

В 1934 году Радек издал брошюру «Подготовка борьбы за новый передел мира», в которой обильно цитировал немецкого генерала Г. фон Секта, бывшего убежденным сторонником союза с Россией. Вот одна из таких цитат: «Германии крайне нужны дружественные отношения с СССР».

Наличие у Радека «прогерманских» настроений подтверждает и «невозвращенец» В. Кривицкий, приводящий следующие его слова: «...Никто не даст нам того, что дала Германия. Для нас разрыв с Германией просто немыслим».

При поддержке Сталина (и минуя НКИД) Радек создал канал особой связи, через который осуществлялись тайные контакты с элитой третьего рейха. Был ещё правительственный канал, по которому переговоры с Германией велись через торгпреда СССР Канделаки. Но это все-таки были контакты, если так можно выразиться, «второго уровня» - статус торгпреда мало соответствовал грандиозным геополитическим задачам. Но зато им вполне удовлетворяло положение Радека, который был не только одним из ведущих советских публицистов 1930-х годов, но и заведующим Бюро международной информации при ЦК ВКП (б). Под этим скромным названием скрывалась весьма серьезная структура, которая представляла собой нечто вроде внешней партийной разведки. Вот это уже был серьезный политический уровень.

Безусловно, сыграли свою роль и попытки Радека сблизить немецких коммунистов и националистов, которые предпринимались им с 1919 года. Тогда он был обвинен в подрывной деятельности и брошен в знаменитую тюрьму Моабит, где ему довелось общаться с разными политическими деятелями. Его посещали политики национал-большевистского толка, горячо ратовавшие за союз с Советской Россией - против Антанты. Так, одним из посетителей Радека был основоположник немецкого национал-большевизма — барон О. фон Рейбниц. Активно общался он и с лидерами Германской коммунистической рабочей партии (ГКРП) Г. Лауфенбергом и Ф. Вольфгеймом, которые стояли на позициях национал-большевизма. Основной темой разговоров была необходимость советско-германского сближения, которое следовало дополнить и укрепить сближением коммунистов и националистов в самой Германии.

Итогом всех этих разговоров и долгих размышлений стала сенсационная речь Радека, произнесенная 20 июня 1923 года на расширенном пленуме Исполкома Коминтерна (ИККИ). Она была посвящена молодому немецкому националисту Л. Шлагетеру, казненному за «терроризм» французскими оккупационными властями в Рейнской области. В Германии после его казни началась кампания всенародной солидарности. К ней присоединился и Радек – в своей речи он высоко оценил подвиг молодого националиста: «Шлагетер, мужественный солдат контрреволюции, заслуживает того, чтобы мы, солдаты революции, мужественно и честно оценили его».

По мнению Радека, националистам следовало бы вывести должные выводы из произошедшего и сосредоточить свою борьбу против Антанты, в союзе с коммунистами. После этого многие немецкие националисты (например, граф Э. фон Ревентлов) стали обсуждать возможность такого объединения, а коммунистическая газета «Роте Фане» предоставила националистам свои страницы. Показательно, что Радека поддержали такие лидеры Компартии, как Р. Фишер и К. Цеткин. Новый курс КПГ, известный как «линия Шлагетера», длился не долго, он был провален догматиками из Коминтерна. Но свой вклад в сближение двух стран Радек внёс уже тогда. Кстати, сам он был одним из наиболее вменяемых лидеров Коминтерна и часто занимал осторожные позиции. Например, выступал против выхода Компартии Китая из националистической партии Гоминьдан. (Помимо Радека были и другие влиятельные сторонники сближения с Германией. Среди них - секретарь ЦИК СССР А.С. Енукидзе. Вот характерное описание этого деятеля, сделанное немецким послом Дирксеном: «Добродушный, с чудесной шевелюрой, голубоглазый грузин, явно симпатизировавший Германии». Летом 1933 года Енукидзе провел отпуск в Германии, а вернувшись, пригласил к себе на дачу Дирксена и министра-советника немецкого посольства Твардовски.

Секретарь ЦИК с явным неудовольствием заметил, что и в CCCP, и в Германии многие люди ставят на первое место политические задачи своих партий. Таких людей, по мнению Енукидзе, нужно сдерживать и приучать к «государственно-политическому мышлению».

5. Сталинский сигнал

В марте 1938 года состоялся т. н. «третий московский процесс» над деятелями оппозиции – «право-троцкистами» (Н.И. Бухариным, А.И. Рыковым и др.). Среди множества обвинений было и такое – оппозиционеров обвиняли в том, что с 1933 года они пытались сорвать нормализацию отношений между СССР и Германией. На процессе утверждалось – троцкисты-бухаринцы вступили в некий сговор с определенными кругами НСДАП, которые ставили своей целью втянуть Германию в войну с СССР.

Это обвинение (как и многие другие) обычно характеризуют как навет, не имеющий ничего общего с действительностью. Однако, есть факты, говорящие о том, что деятели оппозиции 1920-х годов, «копали» под вождя и в 1930-е годы, причём не упускали из виду и внешнюю политику. В этом плане ценную информацию сообщает меньшевик Б. Николаевский, который теснейшим образом общался с Бухариным в 1936 году. Бывший лидер «правого уклона» посетил тогда Европу по заданию Политбюро – ему было поручено купить у немецких социал-демократов, спасавшихся от Гитлера в эмиграции, некоторые архивы (в первую очередь, архив Карла Маркса). Николаевский был при этом посредником и во время всей бухаринской загранкомандировки находился рядом с гостем из СССР.

Из разговоров с Бухариным Николаевский вынес много интересного, о чем поведал только в 1965 году, накануне своей смерти. В частности, Бухарин сообщил о переговорах Сталина с Германией, явно в надежде на то, что его сообщение будет передано «кому надо». Позже Николаевский встретится с Оффи, секретарем У. Буллитла, бывшего посла США в СССР и тот поведает ему о том, как Бухарин дважды (в 1935-м и 1936 годах) «слил» американцам информацию о переговорах с Германией. При этом, отношения с самим Сталиным Бухарин в беседе с Николаевским оценивал на три с минусом. А в разговоре со вдовой меньшевика Ф. Дана он был еще более категоричен, сравнив Сталина с дьяволом.

Получается, что какие-то основания под обвинениями на третьем процессе всё-таки были.

В любом случае, всё это очень похоже на некий сигнал Сталина германскому руководству. Вождь СССР обращал внимание на заговор с целью втягивания двух стран в войну. И, конечно, этот сигнал сыграл свою роль в подготовке Договора о ненападении.

Что же до германского руководство, то оно всё-таки пошло именно за теми самыми «кругами» НСДАП, о которых говорилось на третьем процессе. И тем самым заслужило проклятье народов.