Самая непредсказуемая и трагичная

Битва за Москву ни с чем не сравнима... Семь миллионов сто семьдесят тысяч человек с обеих сторон. В голове не укладывается. Такого никогда не было в мировой военной истории, и очень хочется надеяться – никогда не будет. Враг у ворот, в самом буквальном смысле... В октябре – он в Волоколамске и Можайске, то есть в ста километрах от Кремля. Полстраны в огне...

К этому времени за какие-то три месяца большая часть нашей довоенной армии погибла. Её уже нет физически. Кто в плену, кто в земле сырой. Перед нами, нет сомнений, сильнейшая армия мира с опытом современной войны. Уже два года она не знает поражений. К тому же Германия вместе с новыми союзниками превышают нас по численности населения. Вот такая драматургия, предельно отчётливая, лезвие бритвы, жизнь или смерть. Наша страна, нет, весь мир – на волосок от гибели. Похоже, выхода нет.

В начале тридцатых большевики взорвали храм Христа Спасителя, воздвигнутый в честь героев первой Отечественной войны 1812 года. До революции у нас было больше 50 тысяч приходских храмов, 100 тысяч священников.

К 1941 году осталось около ста действующих храмов на огромную страну. Расстреляно и замучено более 50 тысяч священников, то есть каждый второй. Объявлена «Безбожная пятилетка», отчётливо поставлена цель: к 1 мая 1937 г. «имя Бога должно быть забыто на территории страны». Похоже, он был неизбежен – Апокалипсис сорок первого...

Битва за Москву, по сути, началась 22 июня сорок первого года, а не 7 ноября, и если мы хотим понять, почему враг через какие-то три месяца оказался в ста километрах от столицы, мы должны понять, что же всё-таки произошло 22 июня. Когда-то, наконец, надо раскрыть эту тайну и поставить точку. Понятно, что Сталин – руководитель страны – опасался, что его провоцируют и дезинформируют, в первую очередь, англичане. Понятно, что он очень не хотел ссориться с Гитлером, но все военные специалисты утверждают, что бездействие было необъяснимо, непонятно, а кто-то говорит, что и непростительно.

Армия у нас совсем не маленькая, больше пяти миллионов, очень неплохо вооружённая, и танков не меньше чем у немцев, и тяжёлые танки есть, и немало самолётов вполне современных, а далеко не только устаревшие бипланы. Надо, наконец, понять, почему так быстро развалилась армия – молодая, только что созданная, с военной доктриной, сформулированной Троцким, согласно которой воевать она должна на территории противника, где нас сразу должны поддержать немецкие или французские рабочие. Война интернациональная, армия революционная.

А на деле: неразбериха, полная неспособность самоорганизоваться. Это в первую очередь касается даже не высших командиров, а среднего звена. Если в царской армии погибал офицер, то унтер-офицер, фельдфебель брал командование на себя и командовал ещё лучше этого офицера. И таких сокрушительных поражений во всей истории русской императорской армии не было никогда. Никогда!

Потерять из пяти миллионов почти три миллиона пленными, убитыми, пропавшими без вести за какие-то несколько месяцев! И огромные богатейшие территории... Всё это отчётливо говорит: вся система потерпела крах. За редкими героическими исключениями армия оказалась полностью небоеспособной. И она погибла.

Один из фронтовиков вспоминал, что даже в июле сорок первого молодые офицеры спорили: как скоро немецкий рабочий класс свергнет Гитлера, а немецкие солдаты – рабочие и крестьяне в солдатских шинелях – повернут оружие против своих классовых врагов. Причем не о том спорили, повернут или нет, а о том, как быстро.

Нацисты всячески подчёркивали, что они воюют не с русскими, украинцами или татарами, а с большевиками, с красными. Это звучит в любом их киножурнале.

Работая над нашими фильмами в цикле «Чистая победа», мы много снимали и немецких ветеранов, один из них Хорст Цимар, солдат вермахта – горный стрелок. Он говорил: «Нам наши воспитатели (как у нас политруки – В.Т,) говорили, что мы идём освобождать от ужасного большевизма страну, континент. А где-то примерно через два месяца нам сказали, что нет, мы уже не освобождаем от большевизма, просто русские будут нашими рабами». Очень скоро они показали свою зверскую нацистскую сущность. И начался огненный потоп, в котором погибли миллионы наших соотечественников. Теперь уже мирных жителей – женщин, детей.

Но всё это ещё впереди, а пока следующая катастрофа – теперь под Брянском, Орлом и Вязьмой... В двухстах километрах от Москвы. Мы потеряли здесь почти миллион человек, из них больше трёхсот тысяч погибли, остальные попали в плен, за какие-то 10 дней.

Сто тысяч в день мы теряем, но даже в страшном Вяземском котле появляются герои, например, генерал Иван Васильевич Болдин. Он героически выходит из одного котла, приходит к своим, докладывает, и вместе со всеми, с кем вышел, попадает в новое окружение, из которого снова выходит, зная, что всё руководство Западного фронта расстреляно, и скорее всего, его ожидает то же самое. Но он, ни секунды не сомневаясь, по-прежнему идет сюда, к своим.

Настоящий русский солдат с генеральскими погонами. А откуда он? Он из Российской империи, Георгиевский кавалер, как и Жуков, как и Рокоссовский, унтер-офицеры царской армии, с соответствующей подготовкой, с внутренним понятием о чести и Родине. И его никто не наказывает, наоборот, награждают и сразу назначают на следующую должность, понимая, что на таких людей только и можно опираться.

Известный советский писатель Аркадий Первенцев записал в те дни в своём дневнике: «14 октября я видел чёрную бумажную метель. Пепел всюду. В каждом доме жгли советские документы и архивы. Люди уходили, как тени… Я поехал на дачу, на окраину Москвы... У костров грелись измученные солдаты. При расспросе оказались из полков, бежавших из-под Вязьмы и Медыни. Наши родные лица, русские, курносые... Трагические складки у рта, смущённые улыбки. Люди, уже осознавшие ужас предстоящего... Мне позвонил друг, инженер.

– Слушай радио. Надо немедленно выезжать из Москвы. Будут объявлены направления, дороги, по которым можно будет выскочить из Москвы. – Что это? Катастрофа? – Сам понимай... Если можешь, немедленно выезжай. Советую на Горький. Произошло самое страшное. Мы сдаём Москву без боя. Я не могу взрывать заводы. Всё сделано на моих глазах. Я не могу взрывать заводы...

В голосе его была страшная тоска. У меня пересохло горло от волнения. Неужели так бездарно падёт столица нашего государства? Вспоминаю страшное чувство тоски и обречённости того вечера. Рушилось всё. Неужели это будет? Немцы в Москве! Сердце начинало седеть.

Но немцев ведь ещё не было в городе, когда ночью весь партийный актив и все власти позорно оставили город. Позор истории падёт на головы предателей и паникёров, но главные виновники паники будут только судьями, а не ответчиками. В руках правительства было радио. Неужели не нашёлся единственный спокойный голос, который сказал бы населению: “Город надо защищать”. Кто бы отказался? В ночь под 16 октября город Москва был накануне падения».

«Москва обновилась, переродилась, стала суровая, грозная и спокойная», – писал один из коренных москвичей Михаил Коряков.
В те октябрьские дни в Москве поэт Арсений Тарковский пишет:

Льнут к Господнему порогу
Белоснежные крыле,
Чуть воздушную тревогу
Объявляют на земле.

И когда душа стенает
И дрожит людская плоть,
В смертный город посылает
Соглядатая Господь…

Таких молитвенных стихов не было в его творчестве ни до, ни после... Он перевёз престарелую мать в тыл, и написал 12 заявлений, рапортов с просьбой отправить его на фронт в действующую армию.

…В это время Москва живёт обычной жизнью, работают заводы и, конечно, метро. Враг всё сделал для того, чтобы уничтожить город с воздуха.

Армады бомбардировщиков шли и шли на город, но реально прорвались к городу меньше трёх процентов. Наши лётчики действовали и умело, и героически, да и зенитчики – не менее эффективно. В 1940-м Лондон пострадал от нацистов неизмеримо больше...

Знать бы, кому поклониться за гениальную, блестящую организацию противовоздушной обороны столицы... Конечно, автор стратегического плана всей обороны Москвы – начальник Генерального штаба Борис Михайлович Шапошников, автор книги «Мозг армии». И противовоздушная оборона, ясное дело – часть этого плана. В Первую мировую он не унтер-офицер, как Георгий Жуков, например, а командир Донской казачьей дивизии. Как это ни поразительно, он – глубоко верующий человек. Не отрёкшийся. Единственный, кого в Ставке Сталин называл по имени-отчеству. Его ученики – и будущий маршал Александр Василевский, и тот же Жуков, да и Сталин, в определённом смысле, тоже.

Москвичи смотрели оптимистические киносборники, в которых снимались звёзды, Любовь Орлова, например; надеялись и верили. К тому же налётов стало меньше ещё и потому, что нацисты бросили авиацию к линии фронта для поддержки своих наступающих частей.

А враг уже не в Вязьме, а в Волоколамске, Малоярославце... То есть в ста километрах. У нацистов на московском направлении солдат в два с половиной раза больше, чем у нас. Все дороги сохранены, и они все ведут в Москву. Немцы наступают по широкому фронту в восемьсот километров, сознательно распыляя силы, – это их многократно проверенная тактика. Они ищут уязвимое место, нащупывают, где же мы уступим, и тогда молниеносно перебросят все силы туда, чтобы танковым клином рассечь оборону окончательно. И где нам взять столько бойцов, чтобы держать оборону от Тулы до Твери одновременно?

Врага сдерживают маленькие группы защитников и отдельные герои. Под Юхновым – десантник Иван Сторчак. Под Мценском – легендарный танкист Дмитрий Лавриненко, полковник Александр Наумов. В основном те, кто только что с боями вышел из окружения. Вопреки всему. Маршал Тимошенко так и сказал генералу Константину Рокоссовскому, назначенному командующим 16 армией, несуществующей ещё: «Собери и подчиняй себе тех, кто выходит из окружения».

В октябре москвичи видят, как в город везут раненых. Информация непарадная, неофициальная о реальном, то есть катастрофическом, положении на фронтах начинает всё больше просачиваться к высшим офицерам, партийным чиновникам, руководителям предприятий. Они думают о своих семьях. И самое жуткое то, что стала слышна артиллерийская канонада, значит, враг уже в 70-ти километрах...

Генерал армии Георгий Жуков, командующий Резервным фронтом, выезжает на передовую, чтобы на месте увидеть реальную обстановку. Поразительно, но строить оборону и потом наступать ему пришлось в Калужской области, в районе Обнинска, в двух шагах от его родной деревни Стрелковка. Жуков обмолвился как-то Константину Симонову, что приехал тогда на линию обороны, которую ещё надо было создать. Искал штаб маршала Буденного, увидел горящую после вражеского артобстрела деревню и спросил какую-то пожилую женщину, как проехать.

Та ответила что-то неясное, невразумительное. Другая бабушка, стоящая рядом, пояснила, что соседка сошла с ума от горя. Двух её пятилетних внуков только что задавило под обломками дома. Жуков вырос в 15-ти верстах от этих мест, в таком же деревенском доме, и воспитывала его такая же русская крестьянка, бабушка, самая любимая на свете. Так что мотивация у Георгия Константиновича под Москвой была запредельная, до самого Берлина её хватило за глаза.

Жуков, вернувшись с передовой, говорит Верховному главнокомандующему то, что есть, правду – что на подходах к Москве нет сплошной линии фронта: «Товарищ Сталин, немецкие бронетанковые части могут неожиданно появиться вот здесь, в Москве».

В ночь на 15-е что-то произошло в ближнем круге Сталина, было принято окончательное решение. Постановление Государственного комитета обороны (ГКО) звучало так: «...Сегодня же эвакуировать Президиум Верховного Совета и Правительство (Сталин эвакуируется завтра, или позже, смотря по обстановке)». Так и написано: «Немедля эвакуироваться Наркомату Обороны в Куйбышев... В случае появления войск противника у ворот Москвы НКВД (товарищи Берия и Щербаков) произвести взрыв предприятий, складов и учреждений, а также всё электрооборудование метро».

По данным Военной прокуратуры Москвы, «в эти дни оставили свои рабочие места около 780 руководящих работников; ими было похищено почти полтора миллиарда рублей, угнаны сотни легковых и грузовых автомобилей… Выявлены 1551 случаев уничтожения коммунистами своих партдокументов, вследствие трусости в связи с приближением фронта».

Заводы остановились, магазины или не работали, или грабились, воинствующие безбожники грузили чемоданы в последние автомобили... А в это самое время (есть много свидетельств) многие храмы открылись, и, наконец, литургия служилась беспрепятственно. Дивны дела Твои, Господи…

И тут, вслед за первым, паническим, выходит совсем другое Постановление ГКО от 19 октября: «...Сим объявляется, что оборона столицы на рубежах, отстоящих на 100-120 километров западнее Москвы, поручена генералу армии Жукову... Ввести в городе Москва осадное положение... Провокаторов, шпионов и прочих агентов врага, призывающих к нарушению порядка – расстреливать на месте».

В самых первых строках и в самом начале войны однозначно обозначается человек, на которого вся надежда, маршал Победы. Властям предержащим не до шуток, и не до лозунгов.

«Сим объявляется...» – это другой, забытый язык, откуда-то из прошлых веков. Что-то очень важное, таинственное произошло. Возник некий, скажем так, молчаливый договор между этими воинами, офицерами Российской империи и первым лицом. Несмотря ни на что. Ещё вчера всерьёз планировалась его эвакуация, но «сим объявляется», что они теперь вместе – и этот, один из разрушителей Российской империи, и её достойнейшие офицеры. Даже если сейчас он только символ, даже если это – тень, она необходима.

Все они понимают, что объективно нужен человек, вокруг которого в этой пограничной ситуации страна консолидируется. В то же время с противоположной стороны стало ясно вот этим людям – Сталину, Берии и Кагановичу, что их личное спасение – в возвращении к каким-то основам Российской империи.

Не уйти от отчётливого ощущения, что именно в эти недели – с 19 октября по 7 ноября сорок первого – проступает, рождается новая армия. И именно она выйдет на парад 7 ноября. Удивительно, но именно в эти самые дни – 15,16,17 ноября – отчаянно, упорно – «умираю, но не сдаюсь» – дрались под Малоярославцем знаменитые подольские курсанты, в том самом месте, где за пару недель до этого держались четыреста тридцать героев десантников Ивана Сторчака – триста спартанцев сорок первого. В живых осталось сорок бойцов, но позицию они каким-то чудом удержали и позволили 312-й дивизии полковника Александра Наумова, и подольским курсантам в том числе, закрепиться на этом важнейшем рубеже.

На всём протяжении фронта почти в тысячу километров проявляются люди, которые с начала войны воевали, сражались и умирали, временами не благодаря руководству, а вопреки. Вопреки всему. Свободные люди.

И их, по стечению обстоятельств, всех зовут Иванами. Генерал Иван Конев, генерал Иван Болдин. Майор Иван Кравченко, туляк, выходил из окружения, но почему-то именно вокруг него собрались не пять, не десять, а пять тысяч бойцов с боевым опытом, из разбитых, окружённых подразделений. И они вместе с рабочим полком сыграли очень серьёзную роль в обороне Тулы, которую так и не смог взять знаменитый генерал Хайнц Гудериан.

20 лет русскому Ивану пытались внушить, что он не русский и не Иван, а советский человек. А здесь начали действовать Иваны.

Удача сопутствует храбрым. Иван Кравченко, Герой Советского Союза за Финскую войну и Иван Сторчак, десантник-диверсант – сверхгерой, у которого тысяча прыжков за плечами. И ещё генерал Иван Панфилов, который погиб смертью храбрых, потому что был на самом передовом рубеже, иначе в этой трагичной ситуации командовать дивизией было невозможно. Только впереди.

И ещё казаки-кубанцы – 4-й кавалерийский корпус на Волоколамском рубеже.

Всё это было в тот момент, когда для судьбы столицы значение имели уже не часы, а минуты.

Дмитрий Лавриненко, командир танкового взвода, охотник из кавказских предгорий, школьный учитель и гармонист из станицы под Армавиром.

В эти самые дни немцы совсем-совсем уже близко к столице. Временами они, обнаглев, шли ва-банк, колонной, рискуя. Близость Москвы им кружила голову, вот она – в бинокль видно. Дмитрий охотничьей своей интуицией почувствовал это.

Всё точно рассчитал, грамотно поставил танк в засаду, подпустил совсем близко, и десять танков снайперски уничтожил сразу, один за другим. Но не ушёл в тыл получать награды, а, наоборот, рванулся в атаку. Артиллеристы вермахта пытались развернуть в сторону одинокого русского танка орудия, но поздно: трёх секунд не хватило. Лавриненко уже давил орудия гусеницами, огнем орудия и пулеметов разнёс вдребезги машины, рассеял пехоту.

В горячке боя он выпрыгнул из танка и с пистолетом погнался за убегающими вражескими танкистами.

Тогда был захвачен немецкий штабной автобус с документами, их сразу отправили в штаб дивизии. А всего в эти месяцы Дмитрий уничтожил без малого танковый полк, 52 вражеских танка. Не дошли эти танки до Москвы. Дмитрий – наш самый талантливый, результативный танкист. И погиб он не в танковом бою, а нелепо – от шального осколка. И ещё много было под Москвой таких аристократов духа и отваги. Всех не перечислить. Каждый что-то вложил в наше спасение в декабре сорок первого, но всё же именно генерал армии Георгий Жуков (на фото) на самом острие этой Победы, в самом первом окопе, это точно.

И наступил такой момент в самом конце ноября и начале декабря 1941-го, когда все смертельно устали – и мы, и немцы. То ли одного дня нацистам не хватило, то ли часа, то ли одного танка и одного выстрела. И они не то чтобы остановились, но некое мимолётное равновесие возникло...

Это сразу почувствовали самые проверенные, самые боевые наши командиры – те, кто держал удар все эти страшные месяцы: 312-я дивизия у Малоярославца, например. На уровне комбатов, пока не сообщая ничего генералам, они стали совещаться, по горизонтали. Братцы, давай попробуем, «толкнуться», нет приказа наступать, но попробуем, под видом разведки…

Их комдив полковник Александр Наумов всё равно узнал об этом и, доверяя боевой интуиции комбатов, поддержал. «Толкнёмся». После успешной разведки боем, а по сути, наступления Наумов передал об успехе командарму. И так было почти везде. Комфронта Жуков почувствовал ситуацию так же остро, как комбаты.

Что в этой ситуации будет делать обычный опытный генерал, который понял, что противник на мгновение замер, устал, и на котором лежит страшная, огромная ответственность за столицу, за страну? Ну конечно, использует эту минутную передышку, чтобы укрепиться, подтянуть резервы, дать войскам вздохнуть, ещё и ещё раз приготовиться к обороне. Жуков переходит в наступление! Риск? Да, огромный. Но это единственное спасительное решение.

Если бы мы промедлили хотя бы несколько недель, даже дней, немцы наверняка бы перегруппировались, контратаковали, подтянули бы тяжёлую артиллерию и, скорее всего, разнесли бы вдребезги нашу столицу белокаменную, сорок сороков и все её святыни.

В том, что этого не случилось, заслуга и разведчиков наших в Японии, которые передали вовремя достоверные сведения о том, что японцы не планируют до падения Москвы атаковать СССР. Как известно, именно это позволило перебросить с Дальнего Востока дивизии. Большая часть из них, Рихард Зорге в том числе, за это заплатили своими жизнями.

На участке обороны Солнечногорск – Красная Поляна, где сражалась 16-я армия Константина Рокоссовского, решающую роль сыграли русские пушки, изготовленные на императорском орудийном заводе в Перми ещё в 1877 году.

В самый тяжёлый момент массированных танковых атак врага командарм Рокоссовский отчаянно требовал: дайте противотанковую артиллерию! Запрос дошёл до самого Сталина, и тот обратился в Артиллерийскую академию: помогите! Но Академия уже была эвакуирована в Самарканд, правда, в Москве остался старый профессор, генерал-майор Российской императорской армии Давид Евстафьевич Козловский.

По его совету были найдены в арсеналах и расконсервированы старые осадные орудия калибра 6 дюймов, образца 1877 года, которые использовались ещё при освобождении Болгарии от турецкого ига, а позже в Русско-японской войне 1904 года.

Командирами взводов и батарей стали сотрудники академии, кроме кадровых офицеров, старые артиллеристы, которые участвовали ещё в Русско-японской войне, а орудийной прислугой – ученики 9-10-х классов 1-й и 2-й московских специальных артиллерийских школ.

В районе Дедовска, на двух танкоопасных направлениях, сделали засады. Орудия не имели прицелов, и прицеливание производилось «через ствол». В ходе первого же боя одной из засад удалось уничтожить до роты немецких средних танков. При разрыве 45-килограммового снаряда вблизи танка он переворачивался вверх траками и загорался. Если снаряд попадал в башню, её отбрасывало на десятки метров. А если в корпус, он выбивал из корпуса двигатель.

Нацисты вначале ничего не поняли, подумали, что попали на противотанковое минное поле. Они направили в обход другой танковый батальон, но он тоже наткнулся на вторую противотанковую засаду и понёс серьёзнейшие потери. Немцы решили, что русские применяют какое-то новое противотанковое оружие невиданной мощи. На всякий случай приостановили наступление. За эти несколько дней в 16-ю армию Рокоссовского прибыло пополнение, фронт стабилизировался, а уже 5 декабря 1941 года армия перешла в контрнаступление.

В начале января 1942 г. около Малоярославца был убит обер-ефрейтор Ф. Вальбрук. При нём нашли неотправленное письмо, начинавшееся словами: «Мне пока везёт…». И далее: «В ночь под Рождество на самолётах прибыли четыре роты эсэсовцев. Через два часа после прибытия их бросили в бой. Две трети из них уже никогда не будут праздновать Рождество. Прорвавшиеся русские уничтожили их».

Когда всё это сложилось, соединилось, собралось воедино, произошло то, что произошло. И мороз русский здесь ни при чём: в 1940-м году, в декабре, температура была в два раза ниже, чем в 1941-м. При этом мы наступали, а значит, рисковали больше. Когда мы пошли в контрнаступление под Москвой, трёхкратного, тактически необходимого преимущества для атаки на этом участке фронта у нас не было и в помине. К тому же противник наступал в октябре-ноябре, а нам пришлось это делать зимой по глубокому снегу и весной, вплоть до 20 апреля, по самой распутице.

Враг отброшен. Где-то он бежал на сто километров, где-то на двести, где-то ещё дальше. И мир изменился: далеко-далеко, по всей планете – в Сербии, Греции, Англии, Америке – люди поверили в победу. И кто-то сделал свой выбор, шагнул в Сопротивление, ушёл в партизаны, пошёл на флот воевать с гитлеровскими подлодками, как американский писатель Эрнест Хемингуэй, например.

Наши потери убитыми в Московском сражении – 1 284 600 соотечественников, вечная им память, немецкие – 615 000. Конечно, наши потери были огромными. Но огромными, по западным масштабам, были и потери немецкие. Такого они не испытывали никогда.

Один из самых главных и самых щемящих памятников войны – Могила Неизвестного Солдата в Александровском саду у Кремлёвской стены. Мы не знаем имён наших бойцов, которые там захоронены, но точно знаем, что это солдаты 8-й гвардейской стрелковой дивизии армии генерала Рокоссовского, о боевой работе и о явном, отчётливом подвиге которых известно практически всё.

Каждое сражение той Великой войны судьбоносно, непредсказуемо, глубоко трагично, но Московская битва, оборона и контрнаступление – самая непредсказуемая и трагичная. Это отдельное, совершенно особое событие. В ней, как в огромной пружине-спирали, заключена, свёрнута вся последующая война.

С документальными фильмами известного режиссёра и сценариста Валерия Тимощенко из цикла «Чистая победа» – «Операция «Багратион», «Битва за Донбасс», «Величайшее воздушное сражение в истории» и др. можно ознакомиться на сайте ТК «Россия-Культура».

Фильм «Чистая победа. Битва за Москву» можно посмотреть здесь.