«На той войне незнаменитой...»

Слова эти были сказаны Александром Твардовским о советско-финской войне 1939-40 годов. Но их вполне можно отнести и к так называемой «Первой чеченской войне», вспыхнувшей в декабре 1994 года. Официально это были «меры по поддержанию конституционного порядка». Но эти «меры» сверх всякой меры унесли тысячи жизней, как военных, так и гражданских людей. Мрачная страница нашей новейшей истории. Но ее не вычеркнуть ни из исторических хроник, ни из народной памяти...

***

В середине декабря федеральные войска начали артиллерийские обстрелы пригородов Грозного, а 19 декабря был нанесён первый бомбовый удар по центру города. Как мало походило это на штурм Берлина в сорок пятом... Как много было сходного с сорок первым...

Войска за пять лет интенсивной «перестройки», «военных реформ» и прочих мер по их разложению пришли в жалкое состояние. Брошенная «гарвардскими мальчиками» на самовыживание, ошельмованная армия вдруг срочно потребовалась для выполнение своего конституционного долга.

К тому времени боевая подготовка пехоты, артиллеристов, танкистов упала ниже уровня РККА начала Великой Отечественной. Только что призванные пацаны умели разве что передергивать затвор автомата да печатать шаг при подходе к начальнику. Ни о каком боевом слаживании, взаимодействии с другими подразделениями или родами войск и речи не было.

Рассказывает бывший командир 81-го казачьего мотострелкового полка гвардии подполковник запаса Александр Алексеевич Ярославцев:

«В Самаре полк подняли по боевой тревоге... Но автоматы нам выдали только в Моздоке. В смазке. Надо бы пристрелять оружие — а где? Стреляли не по мишеням, по пустым «цинкам». По два выстрела из пулемета БМП — вот и вся боевая подготовка! А у них — матерые бойцы, «псы войны», как они себя называли, у многих опыт боев в Афгане. СВОЙ город знали до подворотен. Каждая улица закреплена за определенной группой (по 15 человек). Взрослые бывалые мужики! А у меня пацаны — необстрелянные да еще и необученные. И с ними надо идти на штурм самой настоящей крепости да еще без артподготовки, как требуют того азы тактики.

Ярославцев рассказывает, невольно погружаясь в то время, и сигарета, так и не закуренная, без толку перекатывается в его пальцах. Ему хочется рассказать сразу обо всем, что накопилось в душе, о самом важном, но важным кажется любой эпизод, любая деталь...

«Задачу мне ставил генерал Квашнин: пройти 12 километров от аэропорта до вокзала и дворца Дудаева. БЕЗ АРТПОДГОТОВКИ! И мы пошли... А ведь Грозный оставался не заблокирован с юга, и оттуда в город постоянно поступало подкрепление, резервы.

Дудаевцы укрепили свою столицу по всем правилам современной фортификации. Все подвалы были связаны сетью подземных коммуникаций, в нижних этажах почти всех домов были устроены бетонированные огневые точки. А нам сказали — в жилые дома не входить, бить только по промышленным объектам и нежилым сооружениям.

Били по нам из домов, из подвалов, сверху и снизу. Грачев оставил им горы оружия и боепитания. В Грозном стояла дивизия. На одну дивизию положено 5 комплектов вооружения. Дивизия ушла, второй комлект остался для новой из запасников и т. д. Так это мыслилось по мобплану. А тут Грачев с Дудаевым договорились о 50% разделе оружия и боеприпасов.

Так что все грозненские подвалы были завалены боеприпасами. Они из гранатометов были уже не бронетехнике, а по отдельным солдатам. Попал в человека и вдрызг, в клочья. Вот тебе и еще один без вести пропавший!

Броня до пяти попаданий из РПГ выдерживала, но под углом. Главное, чтобы не было 90 градусов. Тогда прожигает.

О боевом слаживании и речи не было. Мне придали роту огнеметчиков — первое дело в уличных боях. Но бензина нет. Хватило только на одну огнеметную машину.

В Толстом Юрте стояла бригада или полк МВД. Их тоже включили в операцию, но они не пошли. У них свой главком — Степашин. Дали нам только одну БМП с бородачами — бойцами для охраны командира полка. А у меня своя охрана. Зачем они мне? Лучше бы их в бой ввели.

Беда была еще и в том, что «духи» слушали все наши радиопереговоры. Наши рации не были оборудованы аппаратурой закрытой связи, и они легко переходили на наши частоты и вклинивались в наши переговоры. Слышу в наушниках:

— Эй, вы зачэм прышли?! Мы вас всэх порэжем!

Я ему:

— Поговри еще немного. Поговори! Сейчас «игла» настроится и наведется. От тебя мокрое место останется.

Замолкает, гад. Но через 20 минут находит меня на другой частоте (у них точно такие же рации). А я блефую. Никаких «игл» у нас и в помине нет. Не дали нам... Сколько лет прошло, а как вспомнишь, до сих пор обидно!

У нас даже карт толком не было. Раздали аэрофотоснимки города да весьма устаревшие планы. Шли вперед без разведки, без огневой поддержки. Дали танки, забыв, что эти машины не созданы для уличных боев. Из двухсот танков уцелели не больше десятка. А ведь в каждой сгоревшей машине был экипаж...

У меня в полку некомплект, людей не хватает.

Вокзал взяли, но тут пожгли все наши танки и БТРы. Безлошадные дрались на вокзале. Как в Сталинграде... Половину офицерского состава потеряли.

Техник роты прапорщик вывозил на БТРе раненых из Грозного (из сборного пункта) в аэропорт. Прапор получил Героя России, вывез более ста раненых. В том числе и меня вывез.А санитарные машины оказались непригодными в условиях боя».

«Если бы Чечня отделилась, пошла бы цепная реакция... Рассыпалась бы страна. А пацаны в Грозном — спасли Россию! В их числе и мои ребята...»

***

А этот рассказ я записал в Калининграде, где живет ветеран первой чеченской военный врач подполковник медицинской службы Николай Радюк. Та же незакуренная сигарета, те же нервно сцепленные пальцы:

«Я увидел вечность... нет, не увидел... ощутил. И не порог рая или того же ада, а именно порог вечности! Увидел именно отсюда, из мрачного тесного чрева бронетранспортера.

Дым сигарет лохмато клубится в тяжелом сумраке. Броня, еще недавно казавшаяся надежной кольчугой, панцирем, латами, ощущается теперь, как жесть консервной банки. Курим втроем — я, механик-водитель и башенный стрелок... Ждем неизбежного — удара в борт всепрожигающего кумулятивного снаряда...

За час до того я был в штабе. Полковник-истерик, прибывший из Москвы, пытался руководить здешним бедламом. Его голос на грани срыва:

— Где доктор?!!

Я от него в трех шагах.

— Я здесь.

После контузии слышу с трудом, порой совсем ничего не слышу, но такой визг разве не услышишь?

— Немедленно! Сию минуту! Туда!..

Куда «туда» мне совершенно понятно — бой идет в ста метрах от нас. Но что за бешеная срочность? Или опять кого-нибудь из прибывших сюда порулить москвичей в ж... ранило? Много их тут великих стратегов прибыло, только толку мало.

Нет. Все гораздо трагичнее. Женька... Лихой командир разведроты, прошедший Афган, где-то там, в этом аду, ранен. Надо спасать!

— В БТР — быстро! — Вопит полковник.

— Зачем в БТР?

Лицо штабного командарма воссияло:

— Струсил?!

Радуется, гад, что не он один в этом аду обделался. А вот и не угадал. Не обделался...

— Товарищ полковник, БТР мне не нужен, я через квартал пешком быстрее проберусь. БТР враз сожгут. День ведь...

Днем здесь все под огнем. Ночью еще можно двигаться, но быстро, резко, неожиданно. Такая специфика здешней войны. Даже на танке прорываться сейчас — самоубийство. Но красный командир с шашкой наголо еще не видел, как дымно и чадно горят боевые машины, ему еще неведом запах горелой человеческой плоти.

И потому изрекает:

— А я тебе танк дам для прикрытия!

Это значит, чтоб я не трусил.

Эх, командир, ты круто не прав! Хочется предложить ему прокатиться вместе. На танке. Но обвинение в трусости уже висит в воздухе. Ладно, мы-то знаем — приказы не обсуждают...

Беру сумку с красным крестом, бреду к уныло стоящей машине.

Вчера в «бронике» шибануло меня по-черному.   Даже боя приличного не было, почти затишье. Ан прилетел снаряд от куда-то на мою голову, ну не на голову, это я хватил. А рядом с головой, слава тебе. Господи, что не в голову...

Взрыва слышно не было, должно быть слился с общей какофонией. Но машина, секунду назад осторожно ползущая, вдруг судорожно задергалась и застыла... Из верхнего люка потянуло едучим дымом. Казалось, машина умерла. Нет, здесь не умирают, погибают. Значит погибла. Мозг пронзил электрический разряд. А-а-! Вну-три.. Там же они... Кто они не важно, люди, бойцы, наши.... Доля секунды — вот она замершая коробочка, ставшая бронированным гробом. ...Живых нет, есть... временно живые, а может я один - живой. Вокруг обуглившаяся кожа рук, лица, глазницы, дымящиеся бушлаты, в зияющей пустоте люка. Запах слегка узнаваемый, позже он станет тошнотворным, запах сгоревшей человеческой кожи. И..., сознание цепенеет, пытается уцепиться за реальность — едва слышный стон или стоны. Вариант помощи только один, но мысль о нем заползет в голову позже.

Это было вчера. А сегодня голова болит меньше, почти не тошнит, но предательски ноют ноги, чувство жара почти невыносимо, да и бронежилет скоро сломает позвоночник. Кажется где-то внутри еще бродит эхо взрыва, ощутимо бодая в грудь, ударяя в живот, суставы, порой одновременно везде. Шибануло еще вчера, но сегодня не лучше, а хуже, и даже очень хуже... Но кого это здесь волнует?

Залезаю в броню. Поехали. Взрыв прогремел очень быстро, едва завернули за угол. Почудилось, что даже увидел вспышку даже сквозь трехсантиметровый металл. Идущий впереди танк испарился, нет, не то слово. Он как метеорит, но наоборот. Тот прилетает и взрывается, а танк взорвался и улетел.

Улетел, правда, по частям — башней, траками, катками и в разные стороны. Боекомплект у него около 30 зарядов, находящийся под башней, и все эти 30 снарядов одновременно освободили всю сокрытую в них злую энергию. Ой ля-ля, даже одного из этих 30 хватило бы чтобы разнести в клочья наш боевой лимузин, а здесь их 30. Когда дым и пыль рассеялись, впереди кроме груды кирпича — ни-че-го.

Стоим. нас трое: водитель, башенный стрелок, я и еще жалобно урчащий двигателем наш восьмиколесный боевой конь.

Из задумчивости выводит пулевая дробь по броне. Не сговариваемся, закуриваем почти синхронно... Впереди завал, задний ход возможен, но нереален. Зеркал заднего вида нет. Выход наружу исключен, дождь, свинцовый дождь.

Вдруг стало тихо, и как-то спокойно. Три люка есть, а выхода нет. И музыки у нас тоже нет, ну это на тот случай, ежели того... А в том, что это "того" скоро нагрянет, сомнений почти нет. Вопрос времени: когда «духи» найдут «шайтан-трубу», чтобы отправить нас вслед за танком. Ага, накося! Точно также не получится. У нас нечему взрываться, чтобы так улететь.    А вот гореть придется, и даже если уже не живыми, все равно больно...

Хитрю. Наматываю трос люка на руку. Значит так, взрыв, я теряю сознание временно или навсегда и ... Открывающийся люк выбрасывает меня. Живого или едва живого, но изнутри наружу, подальше от огня.

Доволен своей изобретательностью. Что еще не успел сделать? Судорожно вспоминаю всех кого обидел хоть немножко, хоть чуть-чуть, хоть словом, хоть молчанием. Вспоминаю поименно, прошу простить. Через пару секунд боюсь не успею этого сделать. Не знаю, как можно более рачительно использовать оставшиеся крохи жизни. Однако, успел. Попрощался со всеми.

Сигарета докурена. Водитель приподнял бронеплиту:

— Они... Наши... Нам машут.

— Точно наши?

Вероятность 50 на 50. Но это же уже что-то. Стремянку в преисподнюю еще не убрали, но это уже лучше, чем ничего.

— С второй передачи тронешься?

— Ага.

— А с третьей?

Заминка, понятно.

— Давай со второй, газ полный!

Наш железный конь тоже ощутил выпавший шанс. Прыжок через груду бетонно-кирпичного хлама, неустойчивое приземление и рывок вперед. Через простреливаемую площадь, на которой исчез танк, БТР пронесся, как «феррари». Дальше все было как в ускоренном кино. Нормальное течение времени вернулось только у подъезда, откуда — о удача! — выглядывали такие родные, чумазые лица. Через минуту течение время снова ускорилось. Бойцы принесли бездыханное тело своего ротного. Чтобы освободить место в БТРе, из машины полетели коробки боекомплекта.

И вот Женька внутри, с трудом узнаю его: запавшие глазницы, натянутая на скулах кожа... Эту маску смерти детально описал еще Гиппократ. Сомнений не было, жизнь не только что покинула его. Но это у меня сомнений нет. Его же боевые товарищи верят в его бессмертие, как верил Женька в них, верил до последнего, уже получив предельную дозу свинца.

— Доктор, делай укол! — отчаянно, требовательно кричит пулеметчик. Демонстративно достаю шприц, склоняюсь над телом. Нет, запаха смерти нет, есть запах пороховой гари и пыли. Этот запах у всех живых, мертвых или почти мертвых. Рефлекторно рука ищет запястье, пульс. Она, его рука, уже остыла, и ничто и никогда не наполнит ее теплом. Не оборачиваясь, повысив голос:

— Раненые еще есть?

— Есть.

Этот, который "еще", пришел сам, придерживая левую руку у груди. Тяжело забрался в БТР.

— Куда ранен?

— В руку...

— Ну рука это ничего, до свадьбы заживет...

Однако уверенность насчет возможной скорой свадьбе почти исчезла. Раненый тяжело дышал, он не смог выговорить свою фамилию. Залезаю в его внутренний карман, извлекаю военный билет. Он весь в дырках, пробит... Артефакт для музейной экспозиции ... Пуля где-то в груди, прошла в сантиметре от сердца. Вот оно, военное счастье. Но оно может и не продолжиться... Сколько уже их вот так ушло в мир теней, ушло у меня на руках, на глазах. И никого не задержишь... Сейчас у нас есть максимум час. Если срочно не вывезти парня в медсанбат, он тоже уйдет.

— Выходим, из города выходим! — почти кричу. А сейчас не ночь, а очень даже ясный день. И ползать, летать, ездить - играть в рулетку, русскую рулетку. Но парнишка пока еще очень живой и даже сидит самостоятельно.

— Эвакуируем!

Иное решение — смертельный приговор. Он же выиграл первую схватку со смертью, вторую сыграем вместе. Выигрыш или проигрыш на всех один. Все всё поняли.

Едем. Всего-то полтора километра по этим коварным улицам, где целятся из каждой подворотни. Грозный город, не зря его так назвали.

Я выбираюсь на крышу «броника», усаживаюсь на башню, закуриваю на виду у «духов».

— Вперед! — Командую водителю. Он недоуменно таращит на меня глаза. Не может понять, почему я не прячусь под броню.

— Вперед!!!

Двинулись. Потому и не прячусь, чтобы выиграть в рулетку. У меня такие расклады:

1. Санитарная сумка на боку, чеченцы видят красный крест. Обычно это мало кого останавливает... Но... Может быть.

2. Беру на понты. Вот еду и курю. А вы стреляйте в безоружного. «Удивить — победить!»

3. А если будут стрелять, то не попадут. Может быть.

4. А если попадут, то не убьют, а ранят. Может быть.

5. А если убьют, так убьют, и об этом уже не пожалеешь.

Как медленно едет БТР. Или мне так кажется? Да ведь улица вся завалена обломками, не разгонишься... Вот уже треть проехали. Пустили очередь над головой. Пугают? Нервы проверяют? Но им явно нравится, что кто-то так нагло не боится их пуль. Или оттягивают момент напоследок. Игра кошки с мышкой? Однако едем. И проехали. Сигарету докурил до фильтра и даже не заметил.

Парень остался жив. Из тылового района его успели переправить в клинический госпиталь на борту «вертушки».

Не знаю его имени, не знаю его дальнейшую судьбу. И свадьба у него, наверное, была, и дети сегодня уже почти большие. На память о том дне остались: у меня – седина, обнаруженная через пару дней, как мазок белой краски. А у него шрам на левой половине груди.

Парнишка, мы выиграли с тобой право жизни не только для себя, но и для твоих детей. Будь счастлив!»

***

В январе 1995 года российские войска сменили тактику — теперь вместо массового применения бронетехники вводили в бой маневренные десантно-штурмовые группы, при поддержке  артиллерии и авиации. В Грозном вновь завязались ожесточённые уличные бои.

Две группировки двинулись к Президентскому дворцу и к 9 января заняли здание нефтяного института и грозненский аэропорт. К 19 января обе группировки встретились в центре Грозного и захватили Президентский дворец. Однако отряды чеченских сепаратистов отошли за реку Сунжа и заняли оборону на площади Минутка. Несмотря на успешное наступление, российские войска контролировали на тот момент только около трети города.

К началу февраля численность войск была повышена до 70 000 человек. Новым командующим объединенной группировки стал генерал Анатолий Куликов. Только 3 февраля удалось блокировать Грозный с юга. А через шесть суток российские подразделения перерезали федеральную трассу Ростов-Баку.

13 февраля в старинной казачьей станице Слепцовской прошли переговоры между командующим ОГВ Анатолием Куликовым и начальником главного штаба чеченских боевиков Асланом Масхадовым, именовавшим себя начальником Генерального штаба Вооруженных Сил Чечни.

В Слепцовской было заключено временное перемирие. Обе стороны обменялись списками военнопленных, договорились о вывозе погибших и раненых с улиц города.

Победных салютов в Москве не было...