Личное дело генерала Снесарева

Военачальник, крупнейший в новой истории военный теоретик, публицист и педагог, военный географ и востоковед, действительный член Русского географического общества, Герой Труда - это все о нем, об Андрее Евгеньевиче Снесареве.

В нашей истории много белых пятен. Но такого невообразимого количества, как «на закате застоя» вряд ли когда наблюдалось. Предполагал я это и раньше, но особо отчетливо понял, ког­да ровно 25 лет назад получил журналистское задание от редакции военной газеты, где тогда работал, написать о Снесареве. «Хитромудрый Улисс» - член Политбюро А. Яковлев готовил Горбачёва к тому, чтобы уносить ноги из Афганистана. А Снесарев как раз и утверждал, что ни одному завоевателю в мире никогда не суждено покорить эту горную страну. Инструктировал меня генерал КГБ и личный друг Андропова Вячеслав Ервандович Кеворков: «Учтите: материалов об этом царском генерале крайне мало. Но вот вам телефон его дочери. Может быть, она что-то сберегла из отцовского наследия. Если да, то постарайтесь отнестись к нему критически…».

В эн­циклопедии «Гражданская война и военная интервенция и СССР» я нашёл о нем: «...Сов. военачальник. Из семьи священника. Окончил Московский университет и Академию Генштаба. Участник 1-й мировой войны, генерал-лейтенант. В 1917 году избран командиром 9-го армейского корпуса. В мае 1918-го добровольно вступил в Красную Армию, был военным руководителем Сев. Кавказского военного округа. В сентябре-ноябре 1918-го начальник Западного района обороны, в ноябре 1918-го-мае 1919-го командующий Западной (с марта Литовско-Белорусской) армией. С июля 1919-го начальник Академии Генштаба РККА. Затем на научной и преподавательской работе». Перечитал в той же энциклопе­дии все события, в которых так ли иначе должен был принимать участие Снесарев, и... не обнаружил никаких следов его участия. В большой и достаточно подробной статье «Оборона Царицына», включающей три обстоя­тельные схемы, фамилия Снесарева вообще не упоминалась! И такая меня, помнится, досада взяла! В самом деле, несколько лет назад закончил военную академию, но, оказывается, напрочь не знаю истории нашей армии, в которой к тому времени уже дослужился до подполковника и специального военного корреспондента ТАСС при Министерстве обороны СССР! Что же тогда говорить о людях, от армии далёких. Да никто из них понятия не имел кто такой Снесарев.

А ведь он был одним из немногих военачальников, который не просто где-то в чём-то перечил Сталину. Андрей Евгеньевич буквально схлестнулся с Иосифом Виссарионовичем при разработке и проведении, пожалуй, самой крупной оборонительной операции в Гражданской войне.

Этот принципиальный военный конфликт впоследствии и решил участь генерала, опреде­лил забвение его на долгие десятилетия.

Я встретился с Евгенией Андреевной Снесаревой, с которой потом дружил до самой её смерти…

Прежде чем рассказать о царицынской трагедии, есть смысл хотя бы вкратце поведать о послужном списке Снесарева. Это интересно и чисто по-человечески, и еще потому, что такие сведения позволят нам глубже по­стичь смысл и масштаб столкновения русской — совет­ской военной интеллигенции и Сталина.

Происхожде­нием Снесарев, как уже упоминалось, действительно из семьи священника. Но идти по стопам отца категорически отказался и поступил в Московский университет. В 1888 году с блеском его закан­чивает, защитив диссертацию о бесконечно малых вели­чинах. Одни преподаватели советуют ему совершенство­ваться на этом благородном поприще, другие наставники столь же аргументировано склоняют его к лингвистической деятельности. Шутка ли: молодой выпускник столич­ного вуза может свободно говорить и писать на нескольких языках. (Впоследствии он овладеет четырнадцатью языка­ми!). Но как быть с вокальными способностями юноши? Ведь вместе с Собиновым он брал уроки в Московской консерватории, блестяще исполнял лучшие вокальные партии, и дирек­ция Большого театра рассматривала вопрос о зачислении Снесарева в труппу. У него там был даже дебют. Но юноша решает всё по-своему и, движимый патриотически­ми чувствами, поступает в пехотное училище. Семь лет служит в строевой части, затем его зачисляют в Акаде­мию Генштаба. В 1899 году Снесарев по предписанию А. Куропаткина отправляется на несколько месяцев в Индию, где встречается и знакомится с лордом Керзоном. Вплоть до Первой мировой войны А.Е. Снесарев зани­мается изучением среднеазиатского театра военных дей­ствий. Бывает в Афганистане, на Памире, в Англии. Пи­шет книги, статьи, выступает с публичными лекциями, ре­дактирует журнал «Сведения, касающиеся стран, сопре­дельных с Туркестанским военным округом».

В 1904 году женится. Этот факт можно было бы не выделять особо. Но, во-первых, Евгения Васильевна Зайце­ва в долгие годы заточения Снесарева станет его ангелом-хранителем, сбережет многое из творческо­го наследия мужа, вырастит и воспитает шестерых детей! А, во-вторых, уж больно это красноречивый штрих в био­графии моего героя. Представьте себе офицера-красавца, душу изысканного общества; человека, приобретшего уже европейское имя в математике, ориенталистике, географии, военном деле. А теперь вообразите, какую партию мог бы себе составить такой офицер в выс­шем обществе Петербурга. Но Снесарев находит невесту в захо­лустной Оше. Это дочь капитана, начальника Хорогоского погранотряда. Просто всю жизнь он поступал искренне, сообразуясь со своей совестью, порядочностью истинного русского интеллигента.

С первых дней империалистической войны Снесарев на фронте, в армии генерала А. Брусилова. Воюет умело, храбро. Об этом свидетельствует ряд высоких наград, в первую очередь ордена Св. Георгия 3-й и 4-й степени.

…Однажды утром солдаты, находящиеся в окопах пер­вой линии, увидели приближающееся облако желтого газа: противник предпринял газовую атаку. В окопах вспыхнула паника. У русских солдат ещё не было средств химзащиты. Не растерялся только Снесарев: отдал команду раз­жечь костры на брустверах и залечь на дно окопов. Облако ОВ, поднятое дымом, прошло над траншеями. И ни одного пораженного!

Авторитет Снесарева у солдат был столь высок, что летом 1917 года делегаты солдатского комите­та 9-го армейского корпуса единодушно избирают его своим команди­ром. Это единственный случай, чтобы царскому генерал-лейтенанту оказывалось такое доверие.

После Октябрьской революции специальным декретом все крупные ученые государства Российского были взяты на персональный учет и разделены, в зависимости от их научных заслуг, на группы. Андрея Евгеньевича отнесли к высшей категории под литером «А». Его назначают чле­ном Центральной комиссии по улучшению быта ученых, созданной по указанию В.И. Ленина. Худо ли, бедно, но жизнь, быт Снесарева и его семьи в потрясенной революцией стране были налажены. Ос­тавался открытым главный вопрос: с кем быть ему, гене­рал-лейтенанту, обласканному царским режимом, присяг­нувшему этому режиму на верность. «Трудно сразу понять всё происшедшее, - признавался он в письме сослуживцу, - но если рус­ский народ пошел за большевиками, то я с ним. Ведь на­род не ошибается».

«Сим удостоверяется, что предъявитель сего Андрей Евгеньевич Снесарев действительно состоит военным руководителем Северо-Кавказского окружного комиссариа­та по военным делам. Совет Народных Комиссаров предлагает всем правительственным и советским организаци­ям и учреждениям оказывать назначенному лицу всяче­ское содействие по всем делам, связанным с занимаемой должностью. Председатель Совета Народных Комиссаров В. Ульянов (Ленин)».

Так Снесарев вступил в новый, наиболее яркий период своей жизни. Оборона Царицына была его Тулоном, хотя соратники Сталина сделали всё возможное и невозможное, чтобы при­писать исключительно вождю все заслуги по её организации. Прибыв в город на Волге, Снесарев убе­дился, что ни округа, ни фронта не существовало. 29 мая докладывал в Москву: «На охране Грязе-Царицынской железной дороги (это была главная задача округа), и в самом Царицыне находится не более 6 тысяч бойцов при нескольких орудиях и кавалерийских эскадронах: войска в сущности сидят на самой дороге, в вагонах. Связи между ними нет. Участок на север до Алексиково вовсе не охраняется; боеприпасы на исходе; большинство коман­диров, несмотря на горячее стремление, правильно руко­водить частями не могут».

В условиях полной неразберихи Андрей Евгеньевич принимает меры к организации обороны.

Борется против попыток возродить всеобщую вы­борность командного состава и сосредоточить управление войсками в руках комитетов. В короткий срок грамотно и основательно укрепляет линию фронта, создав стабильную оборону на подступах к Царицыну. Тем самым сохраняет продовольственную и нефтяную артерии, не позволив соединиться белогвардейским армиям юга и востока. Всё это были действия глубокого стратега и тактика, который опирался на громадный собственный опыт, на передовые по тому времени выводы и рекомендации военной науки. Он старался во что бы то ни стало оправдать высокое доверие молодой республики, полностью от­давая себе отчёт в том, сколь важная задача на него возложена.

«Защита Царицына, - говорил Снесарев, выступая на чрезвычайном заседании Совета с участием партийных, профсоюзных и военных организаций, - ввиду его теперешнего значения - дело всенародное. Не может быть спора о том, защищать город или нет, весь вопрос в следующем: какие силы необходимы для его защиты и как ими воспользоваться?»

И тут в Царицын прибывает Сталин с мандатом «об­щего руководителя продовольственного дела на юге Рос­сии».

Действия Снесарева, других во­енспецов, имеющие положительные результаты, приписывались отныне вождю, и, наоборот, результаты поражения относились на совесть военных специалистов, которых Сталин презрительно называл «сапожниками». Это неудивительно: его советчиком и наставником по царицын­ской эпопее был Ворошилов, которого Снесарев в докладе Председателю Высшего военного совета Л. Троцкому так охарактеризо­вал: «т. Ворошилов как войсковой начальник не обладает нужными качествами. Он недостаточно проникнут долгом службы и не придерживается элементарных правил командования войсками».

Результат во что бы то ни стало – это было главной целью Сталина. Он и действовал соответственно: «Я буду исправлять эти и многие другие недочеты на местах, — писал Сталин Ленину. — Я принимаю ряд мер и буду принимать впредь до смещения губящих дело чинов и командиров, несмотря на формальные затруднения, которые при необходимости буду ломать. При этом, понятно, что беру на себя всю ответственность перед всеми высшими учреждениями».

Увы, аргументы и доводы Снесарева в пользу основательного укрепления обороны и наращивания усилий для последующего нас­тупления Сталин не хотел и слушать. Его план объ­явил «вредительским» на том основании, что он носит «печать оборончества». Доказательствами себя не утруж­дал, зато, не стесняясь в крепких русских выражениях, поставил «этих сапожников» на свое место. Большинство промолчали, а Снесарев дал отпор. Как это выглядело в подробностях, сейчас уже никто не узнает. Но факт тот, что Сталин с тех пор открыто пренебрегал военруком. В штабах, а потом и по городу вдруг поползли слухи: квартира Снесарева — шпионское гнездо, сам он — ставленник иностранных раз­ведок, глава подпольной белогвардейской организации. До приезда Сталина ничего подобного не наблюдалось. Кстати говоря, Снесарев свободно ходил по фронтовым частям в царской генераль­ской форме, не вызывая у солдат обычного по тому вре­мени озлобления к «золотопогонникам».

Его помнили и любили со времён войны за ум, смелость и справедливость. На замечания о небезопасности ношения генеральского мун­дира Снесарев спокойно отвечал: «Погоны — знак военных заслуг. К тому же меня никто не разжаловал».

Спустя некоторое время Снесарев вынужден был переодеться, только этот шаг слухов не поубавил. А в Москву регулярно летели с виду объективные и дельные донесения: «Военрук Снесарев, по-моему, очень умело саботирует дело очищения линии Котельников — Тихорецкая. Ввиду этого я решил лично выехать на фронт и познакомиться с положением. Взял с собой команду­ющего Ворошилова, технический отряд. Всё это удалось нам сделать вопреки Снесареву, который против ожидания, также поехал на фронт». «Линию, безусловно, можно прочистить в короткий срок, если за броневым поездом двинуть двенадцатиты­сячную армию, стоящую под Гашуном и связанную по ру­кам и ногам распоряжениями Снесарева». «Теперь две просьбы: первая — убрать Снесарева, ко­торый не в силах, не может или не хочет вести войну с контрреволюцией, со своими земляками — казаками (Снесарев родом из Старой Калитвы Воронежской губернии — М. 3.). Может быть, он и хорош на войне с немцами, но в войне с контрреволюцией он — серьезный тормоз, и если линяя до сих пор не прочищена — между прочим, пото­му, и даже главным образом потому, что Снесарев тормо­зит дело. Вторая просьба — дайте нам срочно штук восемь бро­невых автомобилей».

Ленин понимал: без военспецов в войне не победить. Поэтому проявлял сдержанность в отношении этих сообщений.

Тем не менее, когда Снесарев издал боевой приказ, в котором группе Ворошилова (тот уже именовал себя «командую­щим фронтом») отводилась вспомогательная роль, Сталин вмешался, чтобы «предательский» приказ не вступил в силу. Сначала арестовывают работников штаба округа — ближайших помощников Снесарева, а по­том и самого военрука. Этих «сапожников» засадили в трюм баржи и начали действовать «со всей революционной решительностью».

Конфликт между Сталиным и Снесаревым (так назы­ваемое «баржевое дело») разбирала специальная инспек­ция Высшего военного совета, которая подтвердила пра­вомочность большинства действий командующего окру­гом, а главное, спасла его от физической расправы. Снесарева срочно отозвали в Москву, где его деятельность оценили положительно и назначили сначала начальником обороны Западного района, а впоследствии командующим Белорусско-Литовской армией.

Как известно, благополучно закончилась и оборона Царицына. Но успех пришел только тогда, когда начали действовать по-снесаревски - налаживать дисциплину, отстранять самочинных полководцев, учить людей соблюдению субординации, строгой подчиненности, неукоснительному выполнению приказов. При этом под городом на Волге погибло около 60 тысяч красно­армейцев. В значительной степени эти потери были след­ствием необдуманных, скоропалительных действий Ворошилова, Будённого, Кулика, Щаденко, Минина. Кстати, три первых стали затем маршалами, четвёртый – генерал-полковником. И только Минин, утверждавший, что «философию, как орудие эксплуатации, следует выбросить за борт», отошёл от дел в 1927 году и умер пенсионером всесоюзного значения в 80 лет. Вот такие оппоненты были у Снесарева..

Несомненно, в молодости все они обладали горячим стремлением как можно быстрее выполнить революционную задачу, но военных знаний не имели, а учиться у таких полководцев, как Снесарев, полагали ниже своего «пролетарского достоинства».

От таких людей, кстати, и пошло гулять высокомерное: мы академиев не кончали... Это самодовольство неучей очень дорого впоследствии обошлась нашему народу.

В августе 1919 года А.Е. Снесарев был отозван из действующей армии и назначен начальником Академии Генерального штаба РККА. Воздвигнутое наспех новое здание военной науки, далеко ещё не было закончено и, оста­ваясь, образно говоря, в лесах требовало кропотливой достройки и отделки. Андрей Евгеньевич взялся за эту работу с энтузиазмом и рвени­ем. Ему приходилось вести борьбу на два фронта: с пролеткультовцами, которые рьяно отказывались от «лекционной схоластики», и с частью старых профессоров, противящихся обновле­нию программ и методики преподавания. Писал по этому поводу: «Я готов был идти по пути замены пло­хого старого хорошим новым, даже сомнительного прош­лого хотя бы таким сомнительным новым, но я не мог поступиться хорошим и определенно необходимым прош­лым в пользу еще не испытанного хотя бы и обольсти­тельного грядущего».

Снесарев впервые поставил вопрос о глубоком научном осмыслении и изучении тактики и стратегии Гражданской войны. В 1920 году в академии начали читать лекции по этому важнейшему направлению. Они были, по оценке Снесарева, слишком «энциклопедичны», общи, но зна­меновали собой новый шаг в развитии военно-исторической науки. Среди первых профессоров, читавших названный курс был сам начальник академии. Он же начал преподавать ещё один новый курс - «Психология войны». Выступал со статьями по тактике и стратегии. Разработал и прочитал курсы лекций - «Огневая тактика», «Современная стра­тегия». Отрецензировал книги И. Вацетиса по истории военного искусства, А. Свечина - по стратегии, Б. Ша­пошникова - о Генеральном штабе. Снесарев был членом во­енно-исторической комиссии по обобщению опыта первой мировой войны и председателем Главной военно-научной редакции. Перу Снесарева в те годы принадлежат пере­воды военных теоретиков Шлиффена, Бернгарди, Куля, Шварте, Кюльмана, Фалькенгейна, снабжённые его предисловиями и примеча­ниями.

Всего по вопросам тактики и стратегии сохранено 30 печатных работ ученого. В 1921 году он сделал доклад «Генеральный штаб и его назначение», подчеркнув необходимость специальной подготовки лиц, предназначаемых для работы в таком ответственном военном учреждении.

Отдаю себе отчет в том, что перечисление научных трудов Снесарева - не самое занимательное чтиво для человека несведущего, но прошу поверить, что каждая из этих работ по своей ценности и зна­чимости для профессионалов не потеряла значе­ния и по сей день. В них Андрей Евгеньевич предварил многие из теоретических положений, высказанных позд­нее Вацетисом, Свечиным, Шапошниковым. Многие из его взглядов значительно или полностью совпадают с поло­жениями, развитыми в конце 1920-х - середине 1930-х годов в работах Фрунзе, Тухачевского, Иссерсона, Триандафиллова и вошедшими в сокровищницу советской военно-теоре­тической мысли. А ведь он ещё занимался пробле­мами востоковедения, военной географии и военной эко­номики. Так, в трудной борьбе и интенсивной научной деятель­ности проходили «годы утрясок, волнений и проб, годы постройки и создания норм». Возводился лишь первый этаж академического здания, который, конечно же, был далек от совершенства. Но оглядываясь на время, проведенное Андреем Евгеньевичем на таком ответственном посту, можно с уверенно­стью сказать: он сделал всё, что было в его силах, что определялось его воспитанием и образованием для станов­ления российской, советской военной науки. Когда в 1928 году было введено звание Героя Труда, в числе первых оно было присвоено профессору А.Е. Снесареву. Тогда же он стал членом Академии наук.

Но в 1930 году, выдающегося ученого обвиняют в контрреволюционной деятельности. Следует арест по делам так называемого «Русского национального Союза» и «Весна». Всего по ним было арестовано по некоторым данным более 3 тысяч человек. Среди них - А.А. Свечин, П.П . Сытин, Ф.Ф. Новицкий, А.И. Верховский, Ю.К. Гравицкий, В.А. Ольдерогге, В.А. Яблочкин, Н.В. Соллогуб, А.А. Балтийский, М.Д. Бонч-Бруевич, Н.А. Морозов, А.Е. Гутор, А.Х. Базаревский, М.С. Матиясевич, В.Н. Гатовский и другие. Это, впрочем, отдельная тема, но здесь я хочу подчеркнуть, что далеко не все из арестованных были военнослужащими Красной Армии. Более того - не все были и офицерами старой армии. Многих фигурантов (А.А. Свечин, А.Л. Родендорф и др.) в 1932 году освободили и восстановили на командных постах в РККА, хотя по обоим этим делам всем был вынесен приговор к «высшей мере наказания».

Из воспоминаний дочери Снесарева Евгении Андреевны: «Мама писала прошения во все инстанции. Из ВЦИКа ответа не пришло. Ворошилов в приеме ей отказал. Буденный сообщил по телефону: помочь не в силах. Уборевич написал: «Ввиду невозможности помочь, ваша просьба остается без последствий». Мама послала телеграмму и следом письмо Сталину. Ответа мы не получили. Папу отправили в Соловецкий лагерь. Он безропотно нёс свой тяжкий крест. Мы с мамой часто к нему приезжали. Мама добилась, чтобы отца перевели из островной тюрьмы в материковую, где у него появилась возможность работать. Папа начал писать книги «О чём говорят поля сражений» и «Огневую тактику». Спешил работать. Приближалось его 70-летие, здоровье ухудшалось, и быт тому катастрофически способствовал. После первого паралича им занялась комиссия под председательством знаменитого психиатра-невропатолога Оршанского. Вердикт: больной нуждается в особом уходе. Несколько месяцев папа пролежал в ленинградской тюремной больнице. Там его признали инвалидом (не двигались рука и нога) и «досрочно условно» освободили из-под стражи. Дома он перенёс ещё три инсульта и, не дожив трёх лет до конца тюремного срока, умер в московской больнице».

Пробовал я разыскать личное дело генерал-лейте­нанта А.Е. Снесарева. Безуспешно. Кроме справок об освобождении из мест заключения и о реабилитации в 1958 году в столичном военкомате ничего нет.

Трудам военного ученого повезло больше. В архиве востокове­дов АН СССР есть фонд №115 из документов и ма­териалов, сбереженных женой ученого. Здесь около 400 единиц хранения. Поскольку имя Снесарева на долгие годы было предано забвению, его труды не востребовались даже во время ввода и многолетнего пребывания советских войск в Афганистане. Глядишь, своевременное обращение к Снесареву уберегло бы нас от этой катастрофической ошибки...

Мир наш стоит на парадоксах. Вот один из них. Военная академия Гене­рального штаба Вооруженных сил СССР, фундамент ко­торой заложен Андреем Евгеньевичем Снесаревым - блестящим ученым, полководцем и военным энциклопеди­стом, долгое время (до 1992 года) носила имя К. Е. Ворошилова, человека, никако­го отношения не имевшего к военной науке. Если бы я стал перечислять формы сбережения памяти Климента Ефремовича, никакого места мне бы не хватило. А имя Снесарева в наших Вооруженных силах никак не увековечено. Есть, правда, на Ваганьковском кладбище надгробие с надписью: «Профессор, комкор А.Е. Снесарев. 1865—1937. От Министерства обороны СССР».