Сверхдержава: вступление

В статье «Россия - страна несчастных»(ГлобалРус, 03.12.2004) Юрий Аммосов поднял тему болезненную и мало обсуждаемую. Основной его тезис – что русские не нация – довольно старый. В англоязычном мире эта идея, наряду с ориентализмом, врожденной любовью к тирании, порке, рабству, сращению церкви с государством и прочими российскими пороками, является одним из столпов академической русофобии. Пожалуй, единственное замечание - или, скорее, улыбку – вызвал сам выбор слов, например, «Из всех народов мира, только русские не успели пройти трансформацию в нацию». Тут противопоставляются слова-близнецы – народ и нация. Первое слово русское, славянское, с корнем “род”, а второе – латинизм, с корнем “nat”, переводящимся как... род. По-настоящему понять, нация ли русский народ, можно только сравнив их, русских, с другими народами на других языках. Без такого сравнения оценка бессмысленна. И тут проявляется вся коварность языковой ловушки, в которой мы оказались.

На польский язык, скажем, сию фразу, как и на многие другие европейские языки, перевести просто невозможно. По-польски нация будет... narod, а польская нация - narod polski. Заявление, что народ – не нация, родственно таким утверждениям, что, де, принимать лекарство нужно орально, но к устам не подносить и в рот ни в коем случае не брать, что маклеров на работе не держим, только брокеры остались, что наш паркинг – не стоянка, а также – как мне, нисколько не смущаясь, ответили по телефону в одной питерской конторе – «у нас вам тут не контора, а офис!». Вспоминается один известный мне случай, когда переводчик «перевел» обратно с английского формулу графа Уварова «Православие, Самодержавие, Народность» как «Ортодоксальность, Автократия, Национальность» (и да ведь, по-английски уваровский рецепт традиционно воспроизводится как Orthodoxy, Autocracy, and Nationality). Ирония нашего положения очевидна – национализм европейского посола, тот самый национализм, которого не хватает русским, вращается вокруг языка и его чистоты. Хоть есть нации (или народы), обходящиеся без единого языка, они, скорее, исключение из правил, и язык остается одним из основ национализма. Язык стал связующим раствором немецкого национализма. Французы, периодически впадая в паранойю, берегут чистоту своего языка. А финны – такие оголтелые языковые шовинисты, что придумали замену "незаменимым" импортным словам, таким как ресторан, телефон и спорт, и, самое интересное, предпочитают свои слова чужим.

Нация ли русские? Судя по пренебрежению к языку и языковой путанице, характерной для колониальных, но не устоявшихся европейских народов, ответ далеко не очевиден. В 1996 году английский историк Джеффри Хоскинг (Geoffrey Hosking) опубликовал толстую книгу Russia - People and Empire, 1552 - 1917, переведенную на русский в 2000 году. Джеффри Хоскинг, профессор Школы славянских и восточноевропейских исследований при Лондонском университете и эксперт по вопросам национализма, считает, что русские – не народ, то есть не нация. Для этого им не хватает солидарности друг с другом, общего сознания, и, хоть он этого и не договаривает, объединяющей ненависти к врагам. Да и врагов, к несчастью, нет. А ведь все формы европейского национализма зародились при присутствии врага, которого можно было ненавидеть, или, по крайней мере, угнетать. При формировании финского национализма в 20-е годы таким врагом были сделаны русские. Финский национализм – это успешный проект создания национального государства, а не спонтанное явление. Для австрийцев, у которых языкового элемента в национализме нет (то самое исключение из правила, хотя и не совсем полное; австрийцы гордятся своими диалектами), если верить историку Австрии Брук-Шепарду (Gordon Brook-Shepherd), врагом, своеобразным идолом наоборот, не для поклонения, а для выражения общей ненависти, то есть, катализатором образования национализма, явились в начале века итальянцы и южные славяне. Естественно, для ирландского национализма примеренным врагом была Британская империя, а национализм англичан сформировался, наоборот, во многом именно как угнетателей и душителей. Кто знает, может, и получится «создать» добрый национализм совершенно без врага, но пока эта затея нигде не удалась. США, и без того хищник плотоядный, периодически вынуждены скармливать пламени своего национализма новых врагов.

У Хоскинга есть объяснение, почему русские люди сидят по своим норам, дрожа и не высовывая нос. Империя, ради сохранения самой себя и удержания чуждых народов в псевдофеодальной зависимости, душила русский народ и подавляла ростки русского национализма (тенденция эта достигла апогея в советское время). Хоскинг считает, что Российская Империя была противоположностью Империи Британской. Британская Империя оставалась всегда расистской, граница между своими и чужими никогда не стиралась, и таким образом империя стала ключом в образовании особой английской нации (или народа). Английские подданные Империи никогда не задавались вопросом о равенстве с покоренными, потому что сама постановка вопроса была бы оскорбительна. Французская империя включала элемент равенства и обещание лучшей жизни при офранцуживании, но ставила тому условием ассимиляцию во французскую культуру и безоговорочное принятия французского языка. Учебники истории для африканцев и вьетнамцев, начинавшиеся словами “Nos ancetres les Gaulois ...” - не анекдот. Насколько Франция и французские националисты были успешными в этом занятии, можно оценить, вспомнив, что они ухитрились полностью ассимилировать исторические народы и извести их языки, например, прованский (Provancal, langue d’Oc), имевшие совсем недавно, в эпоху Возрождения, собственную развитую литературу (справедливости ради стоит заметить, что это почти удалось англичанам в Ирландии, Шотландии и Уэльсе). Франция законодательно уже в 1539 (указ Ordonnance de Villers-Cotterкts) закрепила исключительность и превосходство французского языка. Сравним это с Российской Империей. Язык подданных не входил в государственные интересы, и политика ассимиляции не проводилась (за исключением нескольких слабых попыток при Александре III). Русские не имели никаких преимуществ перед другими народами. Хуже того, Российской Империи, на свою и нашу голову, удалось создать народы с письменными языками там, где их раньше в помине не было. Российские власти (а потом и власть советская) были готовы нянчиться с любым зарождающимся национализмом, кроме русского. Русский национализм вызывал у Империи беспокойство, а у советских властей – страх.

В своей книге 1996 года Хоскинг в качестве доказательство раздвоения народа и государства пишет: «В русском языке существуют два прилагательных: "русский" и "российский". Первое употребляется со словом "народ", второе – со словом "империя"». Хотя наблюдение замечательное и очень даже верное, тут Джеффри Хоскинг (как и Юрий Аммосов с нацией-народом) попал впросак из-за богатства русского языка. У нас мирно соседствуют российский и русский, германский и немецкий (Германская империя и немецкий язык), финляндский и финский (первое прилагательное относится к государству, а второе к этнической принадлежность и языку), и так далее.

По Хоскингу, русские однозначно не нация и не народ, но могут им стать, если избавятся от империи (или – если продолжить его мысль до несимпатичного, хотя и логичного конца, что он сам боится произнести, но к чему клонит – если заставят себя вести как имперские хозяева).

Другое мнение у француза Эммануэля Тодда (Emmanuel Todd), историка, демографа и экономиста и, пожалуй, одного из самых ярких мыслителей современного мира. В отличие от Джеффри Хоскинга, Тодд считает, что русские – народ, нация, но особая. Он выделяет два типа нации. В первом преобладает обособленность (строгое деление «свой-чужой»), которая ведет к этническому национализму, чья основа – племя. Вторая модель, по его определению, «вселенская», тут любой может стать «своим», если он отвечает определенным критериям, например, языковым и религиозным. Национализм в таких обществах обычно притупленный и образуется вокруг государства и его институтов. Древние Афины, Англия, Германия, Япония – относятся к первому типу. Древний Рим, Россия, Франция, Китай – принадлежат второй, «вселенской» модели. Анализ Тодда основан на обычаях, связанных с передачей наследства, а также на том, как родители относятся к детям. В первом типе народов дети изначально видятся как неравные, предпочтение отдается первенцу. Во втором типе – родители считают всех своих детей равными.

Анализируя демографические данные десятилетий и столетий, рождаемость и смертность, и совмещая их с другими факторами, Эммануэль Тодд построил в 70-е и 80-е годы модель предсказуемости поведения общества в будущем. Один из его выводов: уменьшающаяся рождаемость ведет к модернизации, а также, в современном мире, к росту демократизации и изменению национализма. Франция являлась, по терминологии Тодда, империей “вселенского” типа. Однако демографический провал, в котором она оказалась, и мобильность чужаков (явление, кстати, очевидное в крупных городах России) изменили характер французского национализма. Это же, утверждает Тодд, неизбежно произойдет и в России, а также ее ожидает демократизация и восстановление роли полновесной великой державы.

Пророчества Тодда о России могут и сбыться.

В далеком 1976 году он издал книжку, известную специалистам, но на которую широкая публика, по понятным причинам, не обратила внимания. Книга называлась La Chute Finale – «Последнее падение» (полное название La chute finale, essai sur la decomposition de la sphere sovietique). Эммануэль Тодд, анализируя падающую рождаемость и другие факторы (образование, потребление) в Советском Союзе, сделал несколько поразительных выводов (за что его тогда немного и пожурили), основной из них – что Советской Союз находится в состоянии необратимого упадка и что жить СССР осталось немного, всего лет 15-20.

К слову о предсказаниях. Спустя 26 лет, Эммануэль Тодд издал своеобразное продолжение первой книги. Французское название работы - Apres l’Empire: essai sur la decomposition du systeme americain. На немецком книга вышла под куда более лаконичным заголовком: “Weltmacht USA. Ein Nachruf.”

Если перевести на русский – «Сверхдержава США. Некролог».