Гастарбайтеры

Все цифры приведены без учёта ковидных, сезонных и прочих колебаний, характерных для наших миграционных служб. «Официальную» статистику запутывают периодические «неофициальные» вбросы. Например, в Петербурге – о значительном приросте граждан Таджикистана, прибывших этой весной как с родины, так и из других регионов России.

Многое из того, что нам известно о гастарбайтерах, находится на стыке собственного невежества, среднеазиатской голословности и периодически обостряющихся фобий, порождаемых слухами. Реальность же такова, что после 1991 года о Средней Азии мы знаем не больше, чем о троюродных братьях-сёстрах: либо – ничего, либо домыслы.

Наши присоветские соседи, вообще говоря, не отдалились. Наоборот – на наших улицах их стало больше, чем при Союзе. Общая проблема для всех состоит в том, что суверенизация Средней Азии не привела к образованию там самодостаточных государств, прежде всего, их социальных институтов. Исключений здесь, пожалуй, нет. Даже репутация Казахстана как самого благополучного государства в регионе не спасла эту страну от январских событий. Их повторение не исключено ни в нём самом, ни у соседей. Это относится и к Узбекистану, несмотря на заявленное им улучшение ситуации с трудоустройством. Впрочем, это подтверждается в основном открыточными видами ташкентских строек.

Поэтому разведём политическую географию и социальную политику. Тем более что Ташкент – это витрина среднеазиатского благополучия с советских и даже более ранних времён. А трудоустройство – понятие столь же краеугольное, что и доступ к воде и пастбищам. Оптимистические же реляции часто сродни обещаниям и надеждам. Это особо ощущаешь, когда частник везёт тебя за 100 километров всего за 50 рублей и ностальгические воспоминания о Союзе.

Острейший дефицит рабочих мест при полуразрушенной системе образования особенно на селе, архаичная или депрессивная хозяйственная модель на фоне безудержного роста населения (общий для Средней Азии прирост – более 1 млн человек в год) подводит многих из 76 миллионов жителей региона к выбору одного из трёх вариантов своей судьбы.

Во-первых, трудовая эмиграция в Россию – из-за предпочтительных возможностей трудоустроиться, сохраняющейся исторической общности и не забытого русского языка.

Общий принцип: один гастарбайтер кормит до 10 родственников-односельчан. Это – общегражданский мэйнстрим. Впрочем, расширяется поток мигрантов в Китай, Турцию, некоторые арабские страны, например, Эмираты.

Поясним: голода в том виде, в котором регулярно с ним встречается соседний Афганистан, в Средней Азии нет: залогом тому внутриобщинная система соцподдержки при непритязательности и трезвом образе жизни большинства. Но незабытый советский стандарт предполагает, как минимум, еженедельный семейный плов или шурпу, реже шашлык. На всё это нужно накопить. Правда, дешёвый бензин (особенно в Киргизии) позволяет арендовать чаще минифургоны – для доставки грузов. Много, как мы уже вспомнили, частных такси. Только вряд ли это упрощает жизнь 18-милионной многонациональной Ферганской долины. С её 40-процентной безработицей и репутацией одного из «агрегаторов» исламизма.

Отсюда – второй путь: приспособление к местным условиям. Они обусловлены традиционно «полунатуральным» хозяйством: выпас скота, локальные стройки, перевозки, базары. Неформальная кланово-общинная регламентация распространяется и на общественную жизнь, приближает наиболее «достопочтенных», грамотных и активных земляков к административным лифтам. Активные, но «неудачливые» нередко соблазняются контрабандой и наркотрафиком, часто одно перетекает в другое. Соблазняются чаще с оглядкой, чтобы не попасть под суд и не «спалить» родственников. Но некоторые становятся «профессионалами» – иногда «международного класса».

Клановые, в том числе этносоциальные расколы, характерны для всех среднеазиатских стран. Они дополняются разделением на предпочтительно образованных горожан и «кишлачников».

Кстати, подобный раскол привёл к январским событиям в Казахстане: мамбеты («деревенщина», они же рабочие «на подхвате» и иные обитатели пригородных гетто), плюс оралманы («архаичные» переселенцы из других стран-регионов) выступили против «несправедливо преуспевающих горожан». Похожие расклады характерны для всего региона.

То, что, «в-третьих», представляет собой симбиоз погружения (скорее «заглубления») в религию и всё того же наркотрафика. Его оправдывает потребность «веруя выжить» при внешней «востребованности» и близости (Афганистан!) «исходного продукта». Исламская и обыденная мораль наркобизнесу не препятствуют: «Что делать, если опий, видит Аллах, в сотни раз дороже шафрана? А другого нет».

Рост числа верующих, в том числе, «народных» проповедников-дервишей, подтверждает общерегиональный «запрос» на священнослужителей. Их число ежегодно увеличивается на 3-5 тысяч выпускников медресе, наполовину – из турецких и арабских. Многие ли из них «умеренные» и законопослушные?

Существеннее другое: победа талибов в Афганистане подвела значительную часть среднеазиатских единоверцев ещё к одному расколу, возможно, самому актуальному для нас: пожилые традиционалисты (часто ещё с советским опытом) и, так сказать, молодые «энтузиасты».

Если до августа 2021 года большинство мусульман видели в талибах «единоверную», но несколько экзотическую и национально-замкнутую среду (пуштуны), то сегодня их воспринимают как «законодателей исламской моды», взявших под контроль целую страну. Более того, «победивших Англию, шурави и Америку». Потому что «Аллах Акбар!» Талибы понятнее значительной части среднеазиатов и духовно ближе любых чужестранных работодателей.

Для нас важнее идейно-организационные новации талибов. С конца прошлого года ими взят курс на активную интернационализацию движения за счёт единоверцев во всей Средней Азии, а также китайского Синьцзяна. В поле их зрения не только «свои» сунниты, но и афганские шииты-хазарейцы. Ещё год назад это было немыслимо. На очереди – шииты-исмаилиты Бадахшана, включая таджикских.

Мы подходим к главному: исламистская экспансия, прежде всего в Узбекистан и Таджикистан, может стать заявкой талибов на их международное признание. Как силы, претендующей на геополитическую роль, пусть ситуативную и соподчинённую. Тем более что успехов в строительстве «нового Афганистана» у них нет. Но есть заинтересованность, прежде всего, дальних игроков в том, чтобы «взорвать» мусульманское подбрюшие Евразии. Задача, прямо скажем, выполнимая. Тем более что предпосылок к коллективному отпору со стороны самих среднеазиатов пока не видно.

Теперь о местном для них фоне. Историко-географическая невозможность привычных территориальных разграничений в прежние времена нивелировалась общегосударственным единством.

Сегодня приходится разделять как минимум таджикские, узбекские и киргизские владения. А как разделить гору, если отара в зависимости от сезона и расположения «нужных» пастбищ «циркулирует» вокруг неё по спирали? А источник водоснабжения – один на всех!

Столетиями никого не беспокоил доступ в национальные эксклавы, которые, в свою очередь, редко мононациональны. Чьи они сегодня, если «пришлое большинство» вытеснило «титульное меньшинство» или наоборот? Жива и память о гражданской (межклановой) войне в Таджикистане (1992-93 гг.), межэтических и гражданских столкновениях в киргизских Оше и Узгене (1990), узбекском Андижане (2005): в сумме они «стоили» до двух сотен тысяч жертв со всех сторон.

Поэтому межгосударственные различия дополняются куда более острыми внутринациональными. Таджикский Худжанд – скорее, узбекский. А узбекский Самарканд – во многом наоборот. Помогут ли тут карты, заметьте, с 1893-го до 1989 года? Сегодня подобные вопросы встают ребром, стимулируя отъезд наиболее обозлённых, «проигравших» на своей «исконной» земле.

Мы о нередких приграничных столкновениях по «киргизской» дороге в «таджикский» Ворух. И не только там.

На границах стран Средней Азии происходит более 10 столкновений в год. Многое ли объяснят подробности, которые каждая из сторон трактует по-своему? Относительно новой локальной горячей точкой становится памирский Бадахшан.

Он отличается от остального Таджикистана не только этнически, но и устоявшимися связями с «единокровными» афганскими наркодельцами. А заодно, кстати, особой надеждой на «бобо Нигулая»: Николаем, судя по всему, звали особо запомнившегося памирцам русского освободителя от «зловредных китайцев» и прочих притеснителей начала 1890-х годов.

Парадокс состоит в том, что тогдашнее освобождение может аукнуться нам сегодня. По сумме историко-политических обстоятельств. Тех, которые обострил 1991 год. И может обратить против нас материально и политически стимулируемая исламистская неприкаянность. Стимулируемая, прежде всего, издалека. С приглашением в путь, проторённый не только гастарбайтерами и наркоэкспортёрами, но и религиозными экстремистами. Нужны ли примеры?

Не будем ими пугать. Да, жизненная потребность большинства мигрантов в своей «мирной» репутации останавливает большинство радикалов. Порукой тому внутриобщинная «гигиена», ибо вне «здешней» общины ни один мигрант себя не видит. Другое дело, что исключение может найтись на любое правило.

«Великий отечественный» вопрос: что делать? предполагает, как минимум, четыре конспективных ответа.

Первый: социальная динамика внутри страны требует прояснения, насколько и где нам нужны гастарбайтеры? Не влияют ли они на перспективы собственного трудоспособного населения, привыкающего к разнице заработных плат своим и приезжим? Эти и производные от них различия касаются приоритета социальной политики государства над экономикой - часто местной, если не местечковой.

Второй: принципиальная задача состоит в перенацеливании миграционных потоков на восточные просторы Отечества. Их замкнутость – в качестве по-разному легальной рабочей силы – столичными стройками, рынками, а часто и «забаррикадированными» со всех сторон угодьями нуворишей не соответствует национальным интересам России. Своих «дальневосточных автономий-эмиратов» они не создадут, но для «задержавшегося» там русского населения будут привычнее хотя бы по остаточной исторической памяти, а главнее – «безопаснее» для этнически, социально и политически «не простых» мегаполисов страны.

Третий: следующей по значению задачей видится «советская» интернационализация образовательной практики. По минимуму, это относится к профподготовке уже прибывших мигрантов, в массе малообразованных. В последние годы проявился и такой феномен, как «письменная неграмотность» таджикских гастарбайтеров, сколько-нибудь понятных по языку. Но куда перспективнее широкоохватная подготовка среднеазиатской молодёжи на её родине. По всесторонне – с участием тамошних и здешних общин – признанному контракту. И не менее тщательно оговорённых последствиях за его нарушение. Ныне действующая сеть филиалов наших вузов и прочих «славянских университетов» помогает, в лучшем случае, тысячам. Да и то – с поправкой на местные реалии. А к нам едут миллионы.

Четвёртый: не разобравшись кого, сколько, где и почему мы привечаем в конкретном регионе, бессмысленно строить работу в миграционной сфере, тем более – по пресечению любых по УК правонарушений. Кого убедит аналитика по доминирующим настроениям, межэтническим и прочим «проявлениям» – тому же криминалу, если не уверен в общих цифрах-пропорциях, прежде всего, региональных?

Специалисты миграционной службы считают перспективной помощь со стороны соответствующих среднеазиатских органов, а также тамошних общин. Особенно в пресечении преступности, прежде всего, со стороны молодых и неженатых. Здешние же правоохранители не за всеми могут успеть.

Особенно когда, скажем, петербуржец не может послать по почте лекарство душанбинскому профессору, а тамошний отправитель тем же путём направляет наркоту здешнему получателю, выдавая её за такие же лекарства. Может, всё дело в почте?

Любая степень дискуссионности темы не «отменяет» её насущности в складывающихся политических условиях. Позиция органов власти по каждому ответу должна быть, как минимум, сформулирована.

Но если она станет пунктом плана, то важно, чтобы хватило воли и средств его воплотить в жизнь. Впрочем, что является альтернативой этому?

Борис Подопригора, – востоковед, член Экспертно-аналитического совета при Комитете по делам СНГ, евразийской интеграции и соотечественников ГД ФС РФ