Профсоюзы – «школа капитализма»
Для людей, выросших в советское время, слово профсоюзы вызывало две ассоциации. С одной стороны, это были скучные и малопонятные конторы, куда отчисляют какие-то небольшие взносы и где выдают недорогие или бесплатные путевки детям в пионерские лагеря. (Почему те же путевки нельзя выдавать в какой-то другой комнате, было не вполне ясно). Но с другой стороны, после 1980-го появилось еще и понятие «свободных профсоюзов».
О них рассказывали западные «радиоголоса», о них узнавали от приезжих, умудрившихся посетить Польшу в разгар рабочих выступлений. С ними связывали политический протест, сопротивление системе и антикоммунизм. Польское профобъединение «Солидарность» воспринималось, прежде всего, как сила, бросающая вызов государственной партии.
В годы перестройки идея свободных профсоюзов довольно быстро получила распространение на просторах СССР. Массовые шахтерские выступления 1989-го закономерно привели к возникновению Независимого профсоюза горняков. Хотя уже тогда в рабочем движении произошло нечто вроде раскола: часть активистов и лидеров забастовок добилась избрания на руководящие должности в Росуглепрофсоюзе, созданном в рамках старой советской системы, другие же создали себе новую организацию. Официальные российские профсоюзы еще до распада СССР сменили название, окрестив себя Федерацией независимых профсоюзов России, чтобы подчеркнуть, что они, как и вся советская страна, переживают освобождение и обновление.
Парадокс в том, что ни старые, ни новые профсоюзы не имели четкого представления о том, что им предстоит делать, за что бороться и как вести работу.
Старые профсоюзы понимали обновление в необходимости провозгласить независимость от Коммунистической партии. Провозгласили. Но сама партия в скором времени исчезла с политической сцены. По крайней мере, в привычной форме государственного института. Что делать дальше - профсоюзные лидеры не знали. Какие теперь задачи ставить, чего требовать, от кого?
Альтернативные профсоюзы, которые начали, было, бурно расти в начале девяностых, готовились повторить путь польской «Солидарности», объединяя широкие массы для борьбы с коммунистической властью. Но советский порядок стремительно сменился доморощенным капитализмом, который в свою очередь обернулся повсеместным развалом производства.
К этой ситуации профсоюзы были совершенно не готовы. ФНПР на первых порах втягивалась в намечавшееся противостояние между Верховным Советом и президентом Ельциным на стороне депутатов. Но делала это очень неуверенно, нерешительно, и ни в коем случае не выступала как самостоятельная сила с собственными требованиями. Людям от реформ стало сильно нехорошо, это профсоюзные лидеры понимали. Но как изменить положение дел? Дальше невнятных разговоров о необходимости «скорректировать курс реформ» дело не шло. Потом, когда Белый дом расстреляли, руководство ФНПР сменилось, и новые люди, пришедшие во Дворец Труда («Кривой дом» на Ленинском проспекте) предпочли не ссориться с властью. Структура худо-бедно продолжала функционировать, работая сама на себя. Спрос на путевки постепенно падал, зато коммерческая ценность профсоюзной недвижимости росла. Так что жизнь продолжалась.
У альтернативных профсоюзов дела шли еще хуже. Они собирались бороться с коммунистами, а попали в капитализм. И бороться за права наемных работников им теперь предстояло с новыми капиталистами. Но антикоммунистическая и либеральная идеология делала такую борьбу крайне затруднительной. Некоторое время лидеров альтернативных организаций вдохновляла идея борьбы с ФНПР – за профсоюзную собственность. Это было очень в духе времени, когда положено было отнимать и делить - интересно, что эту формулу, приписанную Михаилом Булгаковым большевистским массам, осуществили на практике именно представители новой буржуазии в процессе реставрации капитализма. Легко догадаться, что рядовых членов профсоюза мало волновала борьба за обладание санаториями и гостиницами: рабочие уже прекрасно понимали, что, независимо от исхода противостояния, им все равно ничего не достанется.
За редкими исключениями, альтернативные профсоюзы переживали стагнацию, а иногда и упадок. Вовлечение профсоюзов в политику также имело плачевные результаты для обеих частей профсоюзного движения.
ФНПР, потерпев неудачу при попытке поддержать Верховный Совет, сделала для себя простой вывод: с властью ссориться не надо, а потому понемногу вернулась к роли «приводных ремней».
Только партия теперь другая – вместо КПСС – «Единая Россия». Разница не только в названии. И в том, и в другом случае партия – государственная. Но во втором случае еще и буржуазная.
Что касается альтернативных профсоюзов, то их метало от провозглашения собственной аполитичности к заключению всевозможных, порой совершенно случайных и беспринципных, союзов. Тот политик, который больше обещал, имел шансы на получение поддержки. На практике это вело к одним лишь поражениям. Политический авторитет профсоюзов падал, а партнеры обманывали, проваливались или рассчитывались с лидерами профорганизаций, напрочь забывая об их членах.
По мере того, как Россия осваивалась с новыми правилами игры, все острее вставал вопрос о том, что же представляют собой «настоящие» профсоюзы – в Западной Европе, Северной и Латинской Америке, в Южной Корее, Японии и Африке, наконец.
Во-первых, борьба профсоюзов на Западе состоит не только из забастовок или, наоборот, из переговоров в рамках социального партнерства. Способность компетентно и жестко вести переговоры должна быть увязана с готовностью бастовать и выходить на улицу – не просто тогда, когда «другие средства исчерпаны», а в тот момент, когда это наиболее эффективно с точки зрения решения поставленных задач. Стачка – не акт отчаяния или «последний довод», а просто самый сильный аргумент. Слишком часто его применять нельзя просто потому, что он девальвируется, а люди устают, риск повышается. Но если профсоюз действует, он должен быть готов бастовать.
Между тем, стачка требует организации и подготовки, создания забастовочного фонда. Его формируют именно тогда, когда дела идут более или менее хорошо, когда бастовать еще не надо. К тому же этот фонд создают не только для себя, но и для помощи товарищам. На других предприятиях, в других отраслях, иногда – других странах. Рабочие «Форда» во Всеволожске в полной мере осознали это, когда получили во время стачки финансовую поддержку западных профсоюзов. Но российские профсоюзы собственных стачечных фондов не имеют, а значение солидарности и взаимопомощи осознают на практическом опыте, зачастую – не самом успешном.
Официальные структуры ФНПР, естественно, имеют и средства, и экспертов - юристов, экономистов, пресс-службы, систему обучения кадров - но все эти ресурсы никогда не используются во время трудового конфликта. Даже в тех случаях, когда первичные организации, входящие в ФНПР, вступают в противостояние с работодателем - как это было на Качканарском ГОКе - они по большей части предоставлены сами себе.
У Всероссийской конфедерации труда нет ни собственной экспертной структуры, ни даже нормального бюрократического аппарата.
Юридическая поддержка и обучение обеспечивается добровольными помощниками вроде Центра трудовых прав или Школы трудовой демократии. Однако главная проблема новых профсоюзов все же не в нехватке средств, а в недостатке опыта. В том числе и политического. Построить работоспособную демократическую структуру не так-то просто, особенно когда приходится испытывать постоянное давление извне. Но еще сложнее найти свое место в политической и общественной жизни страны. Интерес к рабочему движению растет, оно снова входит в моду, а вместе с тем появляются и желающие использовать рабочих в качестве разменной монеты политических игр.
Понятное дело, подобное происходило не только у нас. История мирового рабочего движения - это в значительной мере история борьбы за политическую самостоятельность, за создание собственной политической организации. Разумеется, в разных странах ситуация складывалась по-разному. Классическим примером считаются Британия и ее доминионы, где профсоюзы сперва создали комитеты политического представительства, а позднее на их основе сформировались лейбористские партии. Причем раньше всего это произошло в Австралии, затем уже в Англии и позднее всего в Канаде.
Левые авторы сетуют на оппортунизм и реформизм этих лейбористских партий, на то, что к концу ХХ века эти партии были «похищены» у рабочих либеральными элитами - отсюда пресловутый «новый лейборизм» Тони Блэра и ему подобных. Сегодня все больше профсоюзных лидеров в Британии обсуждают возможность разрыва с лейбористами и создания или поддержки новой партии: политические фонды, которые есть в профсоюзах, могут быть перенаправлены по новому адресу. Но не надо забывать, что подобному печальному концу предшествовало почти сто лет истории, в которой были и весьма яркие страницы.
В странах Южной Европы профсоюзные организации и левые партии формировались параллельно, установив прочные и долгосрочные связи. Раскол и соперничество между несколькими левыми партиями был воспроизведен в виде сосуществования нескольких профцентров. Однако не нужно думать, будто именно политические и идеологические разногласия привели к расколу рабочих организаций, те же социальные и культурные причины, которые привели к сосуществованию одновременно нескольких крупных левых партий, породили и сосуществование нескольких профцентров.
В Соединенных Штатах рабочие организации оказались связаны с Демократической партией, с которой работают через своих лоббистов и представителей в конгрессе.
По мнению многих, именно их неспособность создать собственную политическую партию предопределила одновременную слабость и левых, и профсоюзов в США.
Наконец, в Южной Африке существует - и находится у власти - «тройственный союз», состоящий из равноправных членов – Коммунистической партии, Африканского национального конгресса и профцентра КОСАТУ. Это партнерство оказывается весьма драматичным и трудным, но, несмотря на то, что рабочие организации постоянно грозятся покинуть альянс, он сохраняется уже два десятилетия.
Ни один из перечисленных примеров не может считаться идеальным образцом. Однако во всех них есть нечто общее: профсоюзное движение не может не участвовать в политической жизни.
Этот принципиальный вывод понемногу начинают осваивать и рабочие лидеры современной России. Но им еще предстоит проложить свой собственный путь в политику. И, кто знает, быть может, через некоторое время активисты из других стран будут учиться на их образцах.
Борис Кагарлицкий - директор Института глобализации и социальных движений
?>