Красных джип патриотизма

Красный джип – это символ новой патриотической буржуазности, которая проторила дорожку от безвестного нищего патриота до “тушинского вора” Б.Березовского.

Это и символ нового общения между постмодернистом “Ad marginem” и оппозиционным конспирологом “Господином Гексогеном”; символ нового союзничества, при котором до чрезмерной близости сходятся мнения, например, партии Ющенко и газеты “Завтра” в вопросе о том, действительно ли чеченцы, захватившие заложников в Москве, являются террористами? Подобные примеры можно множить, но все они только подтвердят правило, что крайние оппозиционеры находят согласие, независимо от политических убеждений и вероисповедания (использующегося только как система доказательств).

Удобнее было бы занять позицию либералов: дескать, в наше время неизбежно существует “много правд” и “много истин”. Но будем все же придерживаться русской точки зрения: истине противостоит только ложь. Следовательно, всякая политическая независимость отправляет нас к зависимости какого-либо иного рода, например, денежной.

Самый скверный итог любой нынешней оппозиционности, так часто меняющей очертания и переступающей определенные самой же для себя границы, состоит в том, что люди, внимающие оппозиционерам, попросту “слепнут для действительности”. Слепнут так же, как бывшие читатели “Московского комсомольца”, газеты, “интеллектуальный уровень” которой им стал не под силу, и они перебежали к новым изданиям типа “Жизни” или “Дня”, где побольше картинок и поменьше текста. Для такой среды яркая, гневная, безответственная на слова и дела оппозиция – тоже “крутое явление”, тоже праздник жизни, где можно оттянуться, заменив красивое потребление “праведным” возбуждением.

Давно заметно, что патриотические оппозиционеры все больше двигаются в сторону своего внедрения в молодежную субкультуру: то борются с “Идущими вместе”, защищая Сорокина, то поддерживают своей компьютерной бритоголовостью двух наказанных скинов, то посыпают голову пеплом оттого, что столь ничтожен интерес к герою дня Лимонову с его “Мертвыми книгами”. Вот и приехал красный джип к восторженной и податливой к шуму, гневу и протесту аудитории. Не повторяет ли он попросту путь европейских “левых”, чей хорошо срежиссированный протест давно уже дает неплохую финансовую прибыль?

Но нельзя не видеть и неизбежности такого движения. Всякая оппозиция рано или поздно умирает: был “советский проект”, говорили о “большом стиле”, о “красной империи” и т.д. Какое-то время бегали с идеей “консерватизма” и “консервативного вызова”. Но идеи мельчают и забалтываются, пространство сужается, да и надоедает быть маргиналами. И сколько бы “разоблачений” спецслужб и прочих государственных органов не делали, сколько бы само государство и власть не обругивали, все равно хочется влияния, хотя бы и через “тушинского вора”.

Но проблема в том, что это только на столичных газетных страницах реальность быстро течет и изменяется. Люди, живущие этими идеями, так быстро не меняются. Публика устает, приспосабливается “жить с огорода”, начинает ценить “простые вещи”. Не говоря уже о том, что, по мере воцерковления, читающие “Завтра” или «День литературы», отходят от этих газет. За публику приходится бороться, но еще очевиднее, что приходится бороться просто за себя, чтобы оставаться на поверхности “литературного процесса”.

Теперь пришел черед “культурным взрывам”. Их главный инициатор в лево-радикальной среде – Владимир Бондаренко. Но осуществлять задуманное ему все время что-нибудь мешает. Он так часто подвержен игровому азарту, что не замечает аберрации личного сознания. Одно время он усиленно пропагандировал идею пассионарного взрыва 1937 года, выраженного в особой рождаемости гениев, что вполне оправдывало репрессии; но тут же устрашился элементарного наказания Сорокина за культурное растление, пугая масштабной политической угрозой всех без разбору писателей. Он мог сообщить отечественному читателю о гонениях на постмодернистов американской официальной пропаганды, но тут же “находил” отечественных “христианских постмодернистов” и быстренько устраивал на них свои маленькие “гонения”, не заметив даже, что занял-то именно ту позицию, о которой только что говорил с осуждающим беспокойством.

Издаваемому им “Дню литературы” кажется, что газета сегодня в авангарде культуры. На самом же деле оно в хвосте у тех, кто задает модный тон. Требование “культурного взрыва” было и выдвинуто, и осуществлено в среде постмодернистов. Тех самых, которыми были “взорваны” язык, классика, идеология, иерархия, порядок, традиция как удерживающие начала. И вот это требование переместилось в культурное пространство, называемое “радикально-патриотическим”. К примеру, Бондаренко однажды сочинил статью про “нечто такое русское (в виде “национального упыря”, – К.К.), что и в зле своем помимо воли своей противостоит всем мировым порядкам”. Но вот Виктор Ерофеев уже давно свою “концепцию зла” изложил в предисловии к сборнику “Русские цветы зла”, а в “Жизни с идиотом” представил героев, противостоящих всякой культурной норме.

Александр Проханов в цикле романов разрабатывает новую для себя “конспирологическую” идею, тогда как на Западе она уже стала очередным культуртрегерским мифом, принадлежностью масскультуры. “На смену Великому Преступнику пришел Великий Конспиратор”, - торжественно заявляют западные интеллектуалы. Так что зря патриоты удивляются, что Проханова на книжных развалах продают рядом с Марининой и Доценко. Может и помимо своей воли, но он уже “вписался в поворот”.

Бондаренко пафосно вещает о “мире разумного убийства”, о “мире надвигающегося террора, лишь предрекаемого интуитивными, наиболее метафизическими писателями”, а европейские литературные критики давно видят “террор как отчаянную попытку создать тотальное произведение искусства из людских тел”. Такое вот развитие “эстетической идеи”.

Конечно же, в “Дне литературы” много темного, сочиненного наспех. Слова часто используются “поперек смысла” (если Проханов “метафизический писатель”, то что же тогда есть метафизика?!). Но очевидно одно: “День литературы” все больше сворачивает на дорожку левой экстремы Запада. Красный лик все больше преобразуется в морду красного джипа.

…Характерной чертой “экстремальной культуры” является всесокрушающий гнев одних авторов (типа отрицательницы А.Витухновской) и бодренькая эклектика других. Одни любят проявить себя в деспотии формы и в хулиганстве языка, другие явно испытывают затрудненность в языковом выражении. У назначившего себя в лидеры “рискового поколения” новых реалистов Сергея Шаргунова, кажется, напрочь отсутствует элементарный эстетический слух, если он способен в якобы художественном произведении написать: “Послушай, читатель, ну это так прикольно стоять над этими двумя головами, и знать, что они обе были твои, с красными и розовыми губами”.

Экстремальная культура упрямо стремится к созданию “словесной реальности”, которая бы обеспечивала “дело революции”. Но поскольку “дело революции” все больше становится позиционной игрой, то параметры экстремальной культуры задаются элементарным прагматизмом. В “Дне литературы”, очевидно, считают, что ведут умную политику, печатая Свириденкова, Сенчина, Шаргунова, “оттягивая” их от либеральных изданий. Но на самом-то деле этим ребяткам абсолютно все равно, где печататься.

Я помню Шаргунова в ту пору, когда он, как сам вспоминает, “даже прислуживал в алтаре” и “шел впереди пасхального крестного хода”. И мне грустно смотреть на то, что он с собой делает, излишне хлопотливо беспокоясь о том, как он выглядит. Я действительно не припомню в литературе (кроме модернистов начала прошлого века) таких бесцеремонных самоаттестаций, таких манерных самолюбований: “Когда я заявил” о “новом реализме”...; “Смелые публицистические заявления, те раскованные тексты, которые принадлежат мне”; “Я прекрасно знаю всю православную традицию”; “У меня... идет некое проповедничество”. Право, так и хочется повторить слова классика: “Слишком много собой интересуетесь, молодой человек”.

Шаргунова с комфортом разместят в “красном джипе”, как, впрочем, и в белом, и в черном (туда же уместятся “костлявая” Денежкина, “тяжеловес” Сенчин и не имеющий пока обозначения юный Свириденков). Его будут с удовольствием использовать в качестве попутчика.

Так за что же стоит Бондаренко, за что стоят “экстремальные рисковые реалисты”? После их статей и самоаттестаций можно сказать только одно – отнюдь не за то, за что стою я или Алексей Шорохов, не вмещающийся в “красный джип” (он “почти сектантски”, по Бондаренко, “фанатично исполняет обряды”, что костью в горле стоит у неспособного к такой мере труда патриотического критика), Олег Павлов, уже написавший классическую “Казенную сказку” (вот уж кто джип-то развалит своим богатырством), смелая и одаренная Лидия Сычева, чистый в письме и ясный в мыслях Юрий Самарин, искренняя Ирина Репьева, основательный и точный Виктор Никитин и многие другие.

…Требование русской точки зрения, национальной самостоятельности сегодня не только развело нас с “новыми варварами” и “экстремальными оппозиционерами” на приличное расстояние друг от друга. Вопрос ведь в том, как конкретно в критике, в творчестве реализуется русская точка зрения.

Именно в ответе на вопрос: “В чем проявляется русская точка зрения?” станет ясна цена шаргуновско-бондаренковского “строительства новой литературы”. Строители предлагают закрыть глаза на пакости Сорокина, чтобы увидеть в нем бунтующего оппозиционера, забыть похабщину Лимонова, чтобы сделать из него “нового мученика”. Вот это-то как раз и не является нашей точкой зрения, в которой, повторю, правде противостоит не полуправда, не часть правды, а кривда-ложь. Не для уяснения христианского подвига называют “мучеником” Лимонова, а для подмены одного другим в весьма шаткой концепции патриотизма, насильно соединенной с экстремизмом (зато сознательная верность христианским корням вызывает базарное раздражение, - Бондаренко никогда не поймет реальной религиозности Шорохова, зато всегда поддержит словесную “эстетическую религиозность” Шаргунова). Чем-то все это напоминает Вл. Соловьева, который писал, что такой-то был “безбожник и нехристь”, но все же “заслужил себе место в святцах христианского человечества”.

В реальной оппозиции к “Дню литературы” стоят сегодня века традиционной русской культуры. Стоят и напоминают, что “новации в области формы вообще не характерны для русской духовности” (Н.П.Ильин), что русская литература могла быть разгульной, удалой, порывистой, но никогда не была агрессивно вне- и сверхчеловечной. Никогда прицел литературы не был так холодно-рассчетливо направлен на человека, взятого в качестве объекта маргинального опыта или “культурного мэйнстрима” – будь то мамлеевский профессор, научающий убивать только “стратегических изменителей мира”, или шаргуновский Шаргунов (герой романа “Ура!”), обретающийся то в “мидовских домах”, то в молодежных клубах. “Черный квадрат” Малевича радикально преобразован в “Черную икону” Витухновской.

Таков оппозиционный “культурный итог”.

Капитолина Кокшенева