Геннадий Матишов: «Академический плацдарм на юге России создан»

История знает немало случаев, когда один человек своей страстью, убежденностью и уверенностью в своей правде изменяет ход развития событий, заставляет людей поверить в его идеи и последовать за ним. Таких энтузиастов называют первопроходцами. Наш собеседник - один из них.

Утром его легче всего застать на улице, носящей имя Чехова, в небольшом особняке, где табличка гласит, что здесь находится президиум Южного научного центра РАН. Полуразрушенный дом был передан для Центра десять лет назад местными властями, а теперь, наверное, они с некоторой завистью видят, как он превратился в один из самых уютных домов в Ростове-на Дону. Здесь располагаются не только лаборатории с уникальным оборудованием и конференц-залом, но и оригинальный дворик, приспособленный для общения и кофе-брейков, которые так любят ученые во время перерывов в заседаниях.

Этот дом на улице Чехова стал символом надежды на будущее юга России.

Что может объединять многочисленные народы, живущие между Каспийским и Черным морями? Прошлое? Отчасти. Культура? Она разная…

Чем больше вопросов, тем меньше ответов, удовлетворяющих всех…

И лишь одно бесспорно: у всех народов есть общий язык – язык науки, и он объединяет представителей разных районов Северного Кавказа и юга России. Не так давно они собрались в Ростове-на-Дону, чтобы отметить 10 лет со дня создания Южного научного центра РАН. Из Москвы прилетели почетные гости – два вице-президента Академии, и уже сам этот факт сказал о том, сколь большую роль здешнему Центру придают в столице.

Председатель ЮНЦ РАН академик Матишов не преминул отметить это в нашей беседе:

- Мне, как донскому казаку, приятно, что нам удалось решить ту задачу, которая другим до нас была непосильна. Ректор университета Юрий Жданов, секретари обкомов много раз писали в ЦК партии, говорили, что нужно создавать Южный научный центр Академии наук. Разговоров было много, но дело стояло, ничего не получалось.

- И это понятно. Вокруг было много научных центров - академии наук республик, харьковские институты, да и в Крыму уникальные лаборатории…

- Эти аргументы мне известны… Да и другие причины были – перечислять их не буду. Теперь же ясно, что нам удалось все преодолеть. Возможно, о мощном научном центре говорить рано, но академический плацдарм на юге России создан – и это очевидно! Здесь большие вузы, и наука была как бы при них. Но общей культуры академических исследований не было. Традиций не существовало. И мне кажется, что нам удалось сдвинуть все с мертвой точки. Удалось доказать и показать, что даже в условиях низкого финансирования, определенного невнимания к Академии наук, которое сейчас отчетливо проявляется, можно при желании, при наличии команды энтузиастов кое-что сделать. Причем удалось развить не только привычные для региона естественные направления исследований, но и технические. Этим я горжусь, потому что лично я связан с военно-морским и гражданским флотом, а работа по обороне страны всегда престижна. Сейчас, например, мы занимаемся закрылками боевого вертолета, делаем их более надежными и менее уязвимыми. Эта работа – честь для всего нашего Центра. В ней задействованы наши молодые ученые и опытные профессора. И мы всячески помогаем им.

Или, возьмите, создание люминофоров. 18 часов они светят. Их можно использовать и в подводных лодках, и в космических аппаратах… Достижения есть, и, конечно же, хотелось бы, чтобы их было больше. И мы не стоим на месте – развиваемся, и это считаем своим наивысшим достижением...

- А вот еще одна тема, которой, насколько я знаю, вы сегодня занимаетесь - если бы не Олимпиада в Сочи, то никто бы не обратил особого внимания на то, что у нас на Юге могут быть 5-бальные землетрясения.

- Вы правы. Только в 2012 году здесь произошло шесть землетрясений подряд! Раньше действительно никто не обращал на них внимания, а тут все всполошились. Надо, мол, соответствовать международным стандартам. Наш Центр поставил сейсмические станции, они теперь фиксируют предвестники землетрясений. На самом деле, в этом направлении мы начали работать еще восемь лет назад, и тогда приходилось доказывать, что такие исследования нужны. Выяснилось, что даже в Сальских степях случаются землетрясения, хотя гор там нет. И теперь, когда потребовалось, ученые оказались во всеоружии.

Нам удалось так же проследить процессы, характерные как для северных морей, так и южных…

- Кстати, вас часто называют «хозяином всех морей». Имея в виду Азовское, Черное и, конечно же, Баренцево моря…

- Многие ученые, занимающиеся океанами, начинали с Азовского моря. Здесь проводились первые экспедиции, создавались методики исследований. Тут мелко, тепло и удобно отрабатывать технологии. Когда попадаешь в Баренцево море – самое богатое по рыбным запасам в Европейской части страны, то там учиться уже некогда, надо работать. У той же Земли Франца-Иосифа кто тебя будет учить?! А на Азовском – пожалуйста. Здесь у нас много студентов и аспирантов. Они получают первые навыки морской практики. В Советском Союзе было так: поступил я, к примеру, в Полярный институт. Меня, студента, направляют в рейс. Директора не волнует, справлюсь я или нет. Ему нужно, чтобы я умел делать все – мерить, шкерить, изучать, квотировать дно, измерять температуру и так далее. Я научился всему этому на Азове. Здесь еще до войны ставились любопытные эксперименты. А потому, когда вышли в Мировой океан, то не оказались беспомощными. Казалось бы, занимались там ловлей рыбы, но это было не совсем так. Параллельно изучали флору, фауну, продуктивность океана. Однако вели исследования и в интересах подводного военного флота. Потому-то мы довольно быстро изучили Северную Атлантику.

В низовьях Волги и Дона всегда находились главные рыбные учебные заведения. В Астрахани есть технический университет, раньше был институт, который готовил рыбоводов, ихтиологов, разнообразных специалистов высшей квалификации для рыбного хозяйства. Конечно, на Севере, в океане фауна другая, особенностей своих много, но молодые быстро осваиваются - базовых знаний достаточно, чтобы работать и в Мировом океане.

А вообще, Азовское моребыло когда-то самым богатым в мире по рыбным ресурсам на один квадратный километр площади. Обидно, что постепенно это лидерство оно теряло. Особенно резко рыбные запасы снизились после войны. Надо было кормить народ, а потому брали рыбу в огромном количестве. Квотирование было введено гораздо позже, когда и рыбы-то стало гораздо меньше. Бычка, если мне память не изменяет, вылавливали по 60-70 тысяч тонн. А ведь он – основная кормовая база для осетра. То есть уничтожались и осетровые, и их кормовая база… Рыбные запасы были подорваны, но, с другой стороны, это помогло избежать голода в стране. Ведь в то время животноводства практически не было, его нужно было воссоздавать, а коровы не один год растут… В Азовском море тогда ловили 320-340 тысяч тонн только ценной рыбы – это осетровые, лещ, судак, тарань, чехонь…

А в конце 70-х стало чувствоваться, что рыбы мало. Начали строить рыборазводные заводы, и это, конечно же, помогло восстановить запасы. В советское время все-таки следили за отраслью, не давали ей погибнуть. В данном случае плановая система была полезной.

- А сейчас?

- Заводы одни не работают, другие на ладан дышат. Поднять осетровые на Каспии и Азове, на мой взгляд, уже невозможно. Надо выпускать 300-400 миллионов малька в год. Малька выпускают, а чайки его съедают. Вот такое «воспроизводство». Ну и браконьерство процветает, причем в грандиозном масштабе… Даже говорить об этом не хочется… Позор и беспредел. Все нужно менять коренным образом…

- А на Баренцевом море?

- Оно все же больше, потому, чтобы его обезрыбить, нужно сильно постараться. Генетический фонд рыб в Баренцевом море сохраняется. Нам повезло, что в 90-е годы получился «провал»: плавбазы продали на металлолом, больших пароходов осталось немного, ловить стали мало. В общем, технические возможности добывающих судов резко сократились, и это благотворно сказалось на рыбных запасах. Ну а норвежцы, в отличие от нас, правила лова соблюдают. Таким образом, рыбные ресурсы на севере как бы «заморозились» - ресурсы остались такими же, какими были при Советском Союзе.

- Какими работами в последнее время ваш Центр может особо гордиться?

- Конечно, работами по нашей военной истории. Это же «нераспаханное поле».

­У нас, скажем, с июня 42-го года и до конца августа вообще «пробел» в образовался. В июне мы в очередной раз сдали Харьков, немцы фактически захватили Воронеж, и уже 22 августа они оказались под Гудермесом, где их наконец-то удалось остановить. Бои были страшные. В излучине Дона пять армий попали в плен. Это еще до Сталинграда. Туда немцы пришли только в начале сентября. Ожесточенные бои шли в районе Войска Донского – представляете, насколько мне это было интересно!? Из донских казаков все-таки… Об этом времени в учебниках пишут, мол, немцы стремительно наступали, а мы бежали. Но это не так! И мы показали в наших исследованиях, что все происходило иначе. Для меня было большим открытием – а я ведь немолодой человек! – что мы остановили немцев на севере Чечни. Вместе с сотрудниками института, который там находится, мы побывали на местах боев. Погибших – десятки тысяч! Но об этом молчали…

- Почему?

- Депортация была. И этим все объясняется. На самом деле, Владикавказ – это ведь город-герой! Немцы поначалу хотели через Гудермес прорваться к Баку. Тогда Сталин снял из-под Москвы три бригады морской пехоты, несколько корпусов десантников и перебросил их туда. Немцы шли к Гудермесу чуть ли не парадным строем, а тут им дали такой мощью, что они опомниться долго не могли… В общем, много интересного и малоизвестного…

Во второй половине 42-го года северные конвои уже не шли, да и Япония вступила в войну, а потому поставки по ленд-лизу были затруднены. Остался единственный путь – «Персидский коридор». В Иране мы создали военно-индустриальный плацдарм. Здесь были заводы по сборке автомобилей, самолетов, бомбардировщиков. Еще в 41-м году туда были введены войска. Потом была построена железная дорога между Кизляром и Астраханью. Да и с другой стороны Волги появились рельсы. Создается такое впечатление, что Сталин предчувствовал, что мы можем отступать до Волги… По крайней мере, такое впечатление создается. Решение о строительстве дорог было принято в августе-сентябре 41-го года. К осени 42-го все уже было сделано. Да, рельсы были американские, паровозы американские, но строили наши люди – в основном, калмыки. А конвои Каспийской флотилии… Почему о них так мало известно?.. Когда бываешь в этих местах, то много памятников встречаешь. Но они какие-то некрасивые, невзрачные, поставленные наспех. Их очень много, а потому убеждаешься, что здесь шли жестокие бои. Причем с отборными немецкими частями. Тут, к примеру, воевала дивизия «Викинг». Та самая дивизия, которая взяла Ростов за два дня. Потому-то и появился знаменитый приказ Сталина «Ни шагу назад!». Остановить эти отборные немецкие части было очень трудно. Кстати, они состояли также из норвежцев, бельгийцев, шведов, эстонцев, финнов. Добровольцы умели воевать. Гитлер дал им самую совершенную технику. Дивизию «Викинг» остановили только во Владикавказе… Это был второй Сталинград. Если за Сталинградскую битву было присвоено звание Героя Советского Союза 103 ее участникам, то за битву на Кавказе – 135. Об этом хорошо знали во время войны и после нее, но затем партийные руководители «подправили» историю, чтобы не выглядеть не лучшим образом. Кто же вспоминать хотел об отступлении?! Ну и, конечно, депортация калмыков, чеченцев, ингушей… Мало известно обо всем этом. О той же «Голубой линии», где наши потери составили 840 тысяч человек. Еще в детстве я слышал, что многие наши казаки погибли здесь. Слышал, но не мог себе даже представить, какую цену пришлось заплатить за победу… Мы собрали данные, пишем книгу о боях на излучине Дона. Убежден, она позволит восполнить многие неизвестные страницы истории Великой Отечественной. Я объехал все места боев, посмотрел своими глазами –прошлое там отчетливо видно: сохранились траншеи, укрепления, блиндажи. Встречались и с участниками боев, ветеранами. То время предстало перед глазами отчетливо, детально.

…А вообще-то, историей войны я давно увлекся.В школу я пошел в 52-м году в Кагальнике. Половина мужчин – инвалиды, без рук, без ног. Потом они довольно быстро один за другим стали уходить… Многие из моих родственников погибли… Это я все слышал в детстве. Однако все разговоры о войне, как правило, касались Сталинграда, обороны Москвы, Курской битвы и взятия Берлина. О Доне, о Кавказе говорилось мало. А ведь немцы по нашим местам шли к Персидскому заливу. С двух сторон они прорывались туда – от нас и с Северной Африки. Так что в наших местах было направление главного удара, и это я начал понимать, когда погрузился в историю.

Сегодня, опираясь уже на академическую науку, мы можем быть объективны, исследовать все без политического налета. Мы воссоздаем хронологию событий, день за днем… Одновременно работаем и над книгой по казачеству. Это тоже особая страница нашей истории. Это ведь были очень подготовленные к защите Отечества люди. Воспитывались так. Колоссальный боевой опыт, иные служили всю жизнь. Офицеры брали с собой в походы мальчишек, чтобы те с детства привыкали к боевой жизни. Что лично для меня стало откровением, так это то, что казаки всегда были зажиточны. Фактически это мелкие и средние помещики. Они абсолютно были преданы царю. Последними покинули поле боя в Первую мировую, отошли только после получения приказа из Новочеркасска, остальная же армия сразу разбежалась. Но они были главными противниками советской власти, а потому и принимались соответствующие декреты о ликвидации казачества. Теперь появилась возможность собрать соответствующие цифры, воспроизвести документы, понять, как все это происходило. Насобирали много интересного… Мы создали музей, и он пользуется популярностью, так как объективно отражает малоизвестные страницы истории нашей страны.

- И много в вашем Центре казаков? А, может быть, у вас уже там «войско донское» из академиков?

- Несколько потомственных казаков есть, но до академиков они еще не дослужились. Так что, пожалуй, я пока единственный…

Беседу вел Владимир Губарев