Виктор Липатов: «…время вздохов улетело в эпохой вскрытое окно»

Его не стало ровно 10 лет назад. Вся жизнь Виктора Липатова была связана с журналистикой — он работал в «Московском комсомольце» и «Комсомольской правде», а в 1990 году возглавил журнал «Юность». Это издание, пользовавшееся заслуженной любовью читателей, существовало до него более полувека. И за столь продолжительный срок сменилось всего три главных редактора, три знаковых фигуры: Борис Полевой, Валентин Катаев, Андрей Дементьев. Четвертым стал Виктор Липатов.

Он всегда избегал публичности, никогда не кичился собственным талантом, помогая начинающим поэтам, прозаикам, очеркистам найти свой путь в большую литературу. А между тем сам был великолепным поэтом, его стихотворные сборники находили отклик у читателей и по праву были отмечены многими литературными премиями. Кроме того, он был тонким художественным критиком, автором знаменитой книги «Краски времени», родившейся из газетной рубрики «Этюды о художниках» в «Комсомольской правде». Около пятисот портретов художников разных эпох, русских и зарубежных, вышло из-под его пера. Целой плеяде талантливых молодых мастеров он дал путевку в жизнь.

Его эссе о художниках можно назвать стихами в прозе – до того они написаны темпераментно, красочно, зримо. Основанные на огромном научном материале, очерки эти становились новым словом в искусствознании и имели большое значение для формирования эстетического вкуса у молодежи, воспитания у нее уважения к богатству мировой культуры.

Этот «художнический» стиль наложил свой отпечаток на журнал «Юность» времен Липатова (а руководил он им без малого двадцать лет), сделав его по-своему неповторимым. В редакции с давних пор висит на стене штурвал корабля. И, уже умудренный годами и опытом, главный редактор Виктор Липатов говорил о его назначении: «Наш журнал, как труженик-тягач, проводит корабли отечественной словесности на большую воду в открытое море мировой литературы».

Поэзию же Виктора Липатова называют исповедальной, и в то же время – поэзией фантастического реализма. «Его поэзия событийна тем, что она случается. Это не только мастер слова, но человек, проживший и прочувствовавший каждое свое стихотворение. Более того, это тот интеллектуальный заряд, который предполагает глубокое знание... », – писал литературовед Вячеслав Недошивин.

А известный критик Инна Ростовцева так отзывалась о его поэтическом творчестве: «”Сочиняя” себя и сохраняя при этом верность “романтическим цветам” русской поэзии – гумилевско-тихоновско-мартыновской традиции: “Миры как вихри. Звезды как цветы”, – лирический герой Виктора Липатова тем не менее задает вполне земные и одновременно важные в философском отношении вопросы о человеке – о смысле и цели человеческого существования на земле».

Десятки открытых в журнале имен прозаиков и поэтов (отсюда в его творчестве столько посвящений), сотни очерков о художниках и тысячи, без преувеличения, добрых – и зачастую незаметных другим – дел.

Скромность, душевность, доброжелательность и подлинная образованность (являлся членом редколлегии «Московской энциклопедии») снискали ему высокое уважение у широкой творческой аудитории.

Высокая судьба, безупречный авторитет, моральный эталон – вот итог прожитых им 72 лет…

***

А что – поэзии взволнованный обман

В неволе жизни больно нужен?

Как позабытый талисман,

Он днесь случайно обнаружен.

Небрежно брошен на весы,

Где мелкой розницы продажа,

Чтоб в одинокие часы

Звучала небылью пропажа.

Стонали, плакали стихи, –

И пусть актерствовали ложно,

Но чьи-то рушились грехи,

А кто-то думал: жить возможно.

А кто-то сам искал в душе

Подобье рифм, припрыжки строчек...

И не разнузданным уже

Ему казался быстрый почерк.

Курился сладостный обман,

Жгли жизнь карманные витии,

И в серый суетный туман

Вплетали кудри завитые.

Жива поэзия, жива.

И, разнося в пивнушке пиво,

От прежней славы кружева

Поправит плечиком игриво.

Кричали люди: сгинет тьма.

Для книг напокупали «стенки»

И в крупноблочные дома

Снесли увядшие «нетленки».

Цвети, пусть чахлый, но цветок.

Подобье дальних вспышек сада.

Благоуханье смятых строк

И смысла бледная помада.

***

                                        Константину Симонову

Дни мчались непрозрачны и лихи.

И вряд ли кто-то их переиначит.

Он написал бессмертные стихи,

Все остальное ничего не значит.

Как упивался скачкой, – что драгун, –

Заглядываясь хамски на монашек.

Как он лукавил, как любил деньгу.

Как добивался орденских медяшек.

Как тосковал, слоняясь между стен,

И жизнь казалась дамой посторонней.

Рыдал, шутил, но вместе с тем

Выкидывал он номер свой коронный.

Чтоб показать недремлющим рабам,

Тащившим добычу в скоропостижный улей,

Крутил он револьверный барабан

С единственной, но смертоносной пулей.

Чу! Выстрел. Порохом пахнуло и прошло.

А он стоял с улыбкой пилигрима,

Чтоб до тупицы каждого дошло:

Он был готов, судьба стреляет мимо.

Но не стреляли мимо на войне.

И он, безумно труся, проклиная,

Без нужд особых рисковал вдвойне.

А пушки били, жижа кровяная

Текла, и опускался тяжкий смрад.

Он выдержал и не был оцарапан.

Бравировал: «Не создан тот снаряд,

Чтоб я упал, осколками закапан».

Достиг постов, построил знатный дом.

Гулял неистово, как будто в раз последний.

Как будто бы Гоморра и Содом, –

Пустяшные, не гаснущие сплетни.

Считал себя алмазом среди руд.

И хвастал тем, какой он многоликий.

А временами бил себя он в грудь

И каялся: мол, грешник я великий.

Порой искал в себе исток причин,

Слывя желанно притчей во языцех.

Его любили женщины. Мужчин

Делил на храбрецов и пустолицых.

О нем нагородили чепухи.

Кричали: по нему тюряга плачет.

Он написал бессмертные стихи,

Все остальное ничего не значит.

***

Огни, огни, да хаты, хаты.

Да, мы с тобою виноваты,

Что эта тихая долина

Покрыта снегом. У овина

Три лошади жуют сухмень.

А в хате пахнет тьмяно хмель.

Та хата с краю, где старуха

Живет. Седа. Туга на ухо.

Но жадно помнит старину

И непреложную вину

Пред теми, кто точил здесь косы,

Курил тугие папиросы,

Плясал по кругу до утра,

Уже потом кричал «Ура!»

И в гарь летел по злым болотам.

Он был и скифом, и сколотом,

Он был славянской крови сын.

Среди берез, дубов, осин

Сложил он голову лихую.

Другие, с маршами, ликуя,

Прошли парадом боевым.

А за порогом болевым

Она вслед прошлому крестилась,

Надеясь лишь на Божью милость,

И, немца помня волчью масть,

Советскую прощала власть

За то, что были просты весны

Да пеленали перевесла

От солнца звонкие снопы.

И вот остался зов тропы

К такому верному кладбищу,

Ее родных людей жилищу.

Сюда приходит, свечку жжет

И слушает, как лошадь ржет,

Как дальне мукает корова,

Как у ее родного крова,

Надежду радости даря,

Враз занимается заря,

Тепло ладошкой расстилая.

И эта жизнь, почти былая,

Уже старухе не сродни,

Прости, Господь, и сохрани.

Огни, огни, да хаты, хаты.

Да дни идут, как чьи-то сваты.

Склонимся мы в поклоне низком.

Прости ты нас, седая мать,

Что чаще думаем о близком

И станем жарко обнимать

Случайную среди случайных.

И горло драть, и пировать,

А после скуки встреч нечаянных

Святую землю целовать.

* * *

Вокруг стреляют тех и этих.

По трупам бегает война.

И не нуждается в поэтах

Разворошенная страна.

Бомжи копаются в огрызках.

Уходят дети в беспризор.

И группы на блестящих дисках

Записывают лай и ор.

Все так же страстно пахнет роза.

Все так же чуден небосвод.

И ты, моя ночная греза,

Поешь о радостях свобод.

Ушла в века пора романтик,

Осыпалась, как маков цвет.

В музейной тьме застывший антик

Поэтом прежних лет воспет.

В картинки глянцевых изданий

Натужно вперился народ.

В архитектуре новых зданий

Во всю эклектика орет.

Открыты взорам порношопы.

Путаны стаями торчат.

Мы стали частью той Европы,

Где деньги зеленью горчат.

И ты, моя ночная греза,

Твердишь в застывшем полусне,

Что только жизненная проза

Необходима новизне;

Что время вздохов улетело

В эпохой вскрытое окно.

И то давно заледенело,

Что было яростно красно.

***

Я рассказать тебе хотел...

Но, шелестя шелками крыл,

Тут падший ангел пролетел

И черной тенью нас накрыл

Но я зажег свечу в отмест.

Задул он. Стала ночь лиха.

И ты расплакалась во тьме,

Боясь смятенья и греха.

***

Путь от неба к земле проводя,

Дождь в звенящую крышу лупит.

Есть огромная нежность дождя,

Он скользит, обнимает, он любит.

День недолгий свой доживая,

Ручейком дождь бежит по окну.

Пахнет чистым вода дождевая.

Ты поймай хоть слезинку одну.

Жизнь как пугало с огорода,

Дождик брызнул, росток пророс.

Ты пойми: это плачет природа

От избытка, от счастья, от гроз.

Она плачет, и тут же смеется,

Мягко радугу в небо взметя.

Поворачивается и толчется,

Как под женским сердцем дитя.

***

Комочек серый – воробей,

Ко мне метнулся, попрошайка,

И поодаль уселась стайка

Среди решетчатых ветвей.

Просил поесть мой малый брат,

Но не принес ему я булку,

Я просто вышел на прогулку

Вдали от зла и от добра.

А он, как будто ненароком,

Все подлетал и подлетал

И словно жизнь мою листал

Смолистой капелькою ока.

Слово

                                          Владимиру Максимову

В горах, покрытых небесами,

Где человек вооружен,

И громогласными басами

Гроз непрестанных окружен,

Я долго рыл в надежде злата

И слово вырыл наконец,

Как знак могущества и лада,

Как цепь разрозненных колец.

Я молот опустил на слово –

Металл оживший заискрил,

И слово искривилось клёво,

Проклюнулись фрагменты крыл.

А я огнем прошел по слову

И выжег жалкое дотла.

И дымом вздыбилась полова,

И сталь калилась добела.

Но я плеснул водой на буквы,

Они шипели, как змея.

Потом сверкнули и набухли,

И стали лаять на меня.

И в этом неуемном гаме

Был виден прорисень стиха.

Я слово подморозил льдами,

Потом одел его в меха.

Коня подвел ему лихого,

Подбросил резко в небеса –

И крыльями взорвалось слово,

И воплотилось в образа.

Мир окружающий сгустился

И загрозил добром и злом.

Я на колени опустился

И бил пылающим челом.