«Всё хорошо, Россия будет Великой…»

«Всё хорошо, Россия будет Великой. Но как долго ждать и как трудно дождаться...», так  запишет Александр Блок в апреле 1917 года в своей записной книжке. Запись не для публики, не напоказ, для себя, а значит – это искреннее убеждение поэта и это его пророчество, если хотите.

Блок поэт пророческий, как и всякий символист, он всю историю России воспринимает через какие-то тайные и страшные знамения, открывающие ему будущее страны и мира.

Он рождён в «ректорском доме» в Санкт-Петербурге, в элитной высококультурной семье своего деда Андрея Николаевича Бекетова, знаменитого учёного ботаника, ректора Санкт-Петербургского университета. Потом воспитанный в его имении Шахматово под Москвой:

И дверь звенящая балкона

Открылась в розы и в сирень,

И в синий купол небосклона,

И в лень соседних деревень...

Чопорный Петербург, где он учился в гимназии, затем в университете на юридическом отделении три года, а потом неожиданно перешёл на славяно-русское отделение этого университета и там учился ещё пять лет, –так что характер его и свод представлений о мире сформировался в академических стенах, далёких от народной жизни России. А тут ещё и знакомство его с философом-мистиком Владимиром Соловьёвым и его учением о Вечной Женственности. А корнями этого учения были раннехристианские представления о четвёртой ипостаси Бога Софии Премудрости Божьей – женской ипостаси, представления о которой были популярны в Древней Руси, где Софии посвящались главные соборы русской церкви – София в Киеве и София в Новгороде. Впоследствии эти представления были признаны ортодоксальной церковью еретическими, так как противоречили основополагающему догмату православия о Святой и нераздельной Троице. Но они остались поэтам! Настоящие поэты ведь всегда возвышали женщину и естественно, что у юноши Блока это всё вылилось в своеобразный миф о Прекрасной Даме. Первая книга стихов молодого поэта так и называлась «Стихи о Прекрасной Даме».

Вхожу я в тёмные храмы,

Свершаю бедный обряд,

Там жду я Прекрасной Дамы

В сиянии красных лампад.

О, я люблю эти ризы

Молчаливой Вечной Жены,

Тихо бегут по карнизам

Улыбки, сказки и сны...

Почитавшая эти стихи прагматическая публика буржуазной России решила о Блоке, что это какой-то средневековой менестрель, случайно «выпрыгнувший из готического окна», как писала тогдашняя критика. Серьёзно его не восприняли, хотя оценили красочность и вычурность этих стихов. А ведь за ними стояло непреходящее ощущение истинной красоты, той самой красоты, которая спасёт мир, как утверждал суровый и всё познавший в этой жизни ум Фёдора Достоевского.

Но что характерно для юного Блока – он и в раннем своём творчестве никогда не забывал о России, хоть и не знал её, воспринимал поэтически, как некую сказку, но сколько в этой сказке настоящей любви и даже любования этой загадочной для книжного юноше страной!

Ты и во сне необычайна.

Твоей одежды не коснусь.

Дремлю – и за дремотой тайна,

И в тайне – ты почиешь, Русь.

Русь, опоясана реками

И дебрями окружена,

С болотами и журавлями,

И с мутным взором колдуна,

Где разноликие народы

Из края в край, из дола в дол

Ведут ночные хороводы

Под заревом горящих сел...

Вспоминаю один старый советский фильм о войне. Там во время тяжёлого отступления наших войск осенью 1941 года, один командир смотрит на печальные колонны наших отступающих солдат среди дыма и развалин сёл на бесконечных русских равнинах и читает эти блоковские строки. И удивительно – нет никакого диссонанса между поэтической сказкой юного поэта и суровой реальностью. Оттого, видимо, что у юного Александра Блока отношение к Руси, России всё проникнуто любовью и огромной приязнью к этой земле. И это истинное чувство, и это понимается всеми. Да вот и у Юлии Друниной, так много сказавшей горестных, правдивых и жестоких слов о войне написано, что она ушла в «грязную теплушку» от стихов о Прекрасной Даме. Ушла, но ведь именно от этих стихов, значит, эти прекрасные строки породили в ней желание к самопожертвованию во имя любви к России. А это неоценимо. Поэтический образ родной страны так ярко проявлен у Блока и с какой-то щемящей, свойственной ему ноткой признания любви к стране, где...

...все  пути и все распутья

Живой клюкой измождены,

И вихрь, свистящий в голых прутьях,

Поёт преданья старины...

Так - я узнал в моей дремоте

Страны родимой нищету,

И в лоскутах ее лохмотий

Души скрываю наготу.

Тропу печальную, ночную

Я до погоста протоптал,

И там, на кладбище ночуя,

Подолгу песни распевал.

И сам не понял, не измерил,

Кому я песни посвятил,

В какого Бога страстно верил,

Какую девушку любил.

Живую душу укачала,

Русь, на своих просторах, ты,

И вот, она не запятнала

Первоначальной чистоты...

Какой верой в Россию дышат эти романтические строки, какое необычайное признание в любви. В роду у Блока по линии отца были немецкие предки, его пращур был немецким врачом у императрицы Елизаветы Петровны (более подробно о предках и родственниках Блока читайте в воспоминаниях Марии Андреевны Бекетовой, сестры матери Блока). По линии матери, Бекетовой, у него были татарские предки, были у него в предках Черкасовы, но были и русские Карелины, а сам он ощущал себя полностью русским человеком.

Характерно его признание, которое он произнёс, когда вернулся с фронта в марте 1917 года в революционный Петроград: «Хочу послужить русскому народу». Судьба русского народа, всей России всегда волновала поэта.

Тем более, что пророческий дар, присущий многим поэтам, у него был необычайно обострён. Ещё в начале марта 1903 года, наблюдая студенческие волнения, разразившиеся тогда, он спроецировал в своём воображении образ будущего России, который оказался до ужаса верен. 

Всё ли спокойно в народе?
– Нет. Император убит. 
Кто-то о новой свободе 
На площадях говорит. 
– Все ли готовы подняться? 
– Нет. Каменеют и ждут. 
Кто-то велел дожидаться. 
Бродят и песни поют. 
– Кто же поставлен у власти? 
– Власти не хочет народ. 
Дремлют гражданские страсти –
Слышно, что кто-то идёт. 
– Кто ж он, народный смиритель? 
– Тёмен, и зол, и свиреп: 
Инок у входа в обитель 
Видел его – и ослеп. 
Он к неизведанным безднам 
Гонит людей, как стада… 
Посохом гонит железным… 
– Боже! Бежим от Суда!

Стихотворение тем более пророческое, что написано день в день за 14 лет до отречения императора Николая и ровно за полвека до смерти Иосифа Сталина, образ которого легко угадывается за «народным смирителем», который «тёмен и свиреп». Он действительно в иные времена правил «посохом железным». Как всё это мог предвидеть юный певец Прекрасной Дамы?! Но не зря он восемь лет изучал русскую историю в университете и был примерным учеником.

Знание закономерностей русской истории, плюс наблюдательный ум, подмечающей все реалии жизни и склонность, так присущая именно Блоку, вслушиваться в «музыку толпы», которая впоследствии переросла в «музыку революции» – всё это и помогло поэту вывести образ грядущего.

А именно: народный бунт приведёт к устранению императора, после наступит анархия, которую смирит новая сила и стоящий во главе этой силы некий сильный вождь с «посохом железным», который поведёт народ России к «неизведанным безднам». Так всё и случилось в нашей истории. Александр Блок всё это предвидел и не уклонялся от участия в событиях. Во время Первой русской революции его видели шагающего с красным знаменем во главе народной манифестации. Впоследствии это воплотилось у Блока в поэме «Двенадцать» в известные строки о Христе, который «машет красным флагом», идя во главе красногвардейцев. Правда, в последующие годы это увлечение революцией ушло у Блока и сменилось глубоким разочарованием поэта в идеалах народного бунта, и в последнем своём стихотворении от 1921 года, посвящённом Пушкинскому дому, он уже обратится к образу поэта, как  вечному символу русской классической культуры...

Пушкин! Тайную свободу

Пели мы вослед тебе,

Дай нам руку в непогоду,

Помоги в немой борьбе...

Блок понимает, что борьба за русскую культуру становится «немой», свободное слово подавляется новым режимом... Этим, видимо, и объясняется то, что перед своей безвременной кончиной в начале августа 1921 года он отрекается от своего самого яркого произведения, от «Двенадцати» и даже желает уничтожить все её экземпляры. Но поэма «Двенадцать» ценна тем, что в ней запечатлены живые и часто неприглядные картинки послереволюционной действительности. Так мы видим красногвардейца Петруху, который бестрепетно убивает любимую девушку, когда застаёт её с каким-то солдатом на улице. И другие красногвардейцы даже не порицают его за это, они подбадривают его. И Петруха веселеет и восклицает: «Эх, эх, позабавиться не грех!» Жизнь человеческая – это забава для революции? Это всё живые сценки, что подмечает поэт на улицах революционного Петрограда. И в то же время он не осуждает революцию и даже призывает интеллигенцию идти с большевиками в своей известной статье «Интеллигенция и революция», ставя ей в вину её незнание русского народа, что и привело к трагическому противостоянию.

«Что же вы думали? Что революция – идиллия? Что творчество ничего не разрушает на своем пути? Что народ – паинька? Что сотни обыкновенных жуликов, провокаторов, черносотенцев, людей, любящих погреть руки, не постараются ухватить то, что плохо лежит? И, наконец, что так "бескровно" и так "безболезненно" и разрешится вековая распря между "черной" и "белой" костью, между "образованными" и "необразованными", между интеллигенцией и народом?   Не вас ли надо будить теперь от "векового сна"? ...   А лучшие люди говорят: "Мы разочаровались в своем народе"; лучшие люди ехидничают, надсмеиваются, злобствуют, не видят вокруг ничего, кроме хамства и зверства (а человек - тут, рядом); лучшие люди говорят даже: "никакой революции и не было"; те, кто места себе не находил от ненависти к "царизму", готовы опять броситься в его объятия, только бы забыть то, что сейчас происходит; вчерашние "пораженцы" ломают руки над "германским засильем", вчерашние "интернационалисты" плачутся о "Святой Руси"; безбожники от рождения готовы ставить свечки, молясь об одолении врага внешнего и внутреннего».

Блок обвиняет интеллигенцию в незнании русского народа и в нежелании его знать, и потому призывает её «...всем телом, всем сердцем, всем сознанием – слушайте Революцию». Так заканчивается эта его статья от начала 1918 года.

Понятно, что поэт хочет быть с русским народом, даже презирая проклятия со стороны интеллигенции, которая увидела в революции только торжество хамства и бескультурья. Но с годами, прошедшими в условиях разрухи и гражданской войны, видя нарастание репрессий со стороны власти большевиков против образованных слоёв старой русской интеллигенции,

Блок начинает разочаровываться в этой новой действительности, он обращается к образу Пушкина, как к свободной творческой личности, той личности, что является носителем «тайной свободы», то есть свободы духа человеческого, которая и есть залог и надежда на будущее русского народа.

Его не понимали. Старые либеральные интеллигенты, такие как Бунин, называли его «глупым человеком», оттого что он поверил в русский народ, тот народ, что сам Бунин называл «чудью белоглазой» (читайте его «Окаянные дни»), и от которого бежал на благословенный Запад. Большевики видели в его Христе, идущим с красным знаменем, опасную ересь, церковничество, они в Христа не верили, он им не был нужен. Потому часто заменяли последние строки в его «Двенадцати» – «Впереди идёт Христос», на «Впереди идёт матрос». Ну да, «в белом венчике из роз»... Даже бросали поэта в чекистскую тюрьму в начале 1919 года, откуда его вытащил Максим Горький через заступничество перед наркомом Луначарским. Блока избрали главой «Союза поэтов в 1920 году, но он уже явно устал и направление мыслей его изменилось. Внутренне он стал в оппозицию к новому режиму, но не в смысле отрицания революции, ибо видел её историческую неизбежность – оттого и Христос впереди революционеров, а в смысле борьбы за свободу творчества, за духовную свободу человека, которую он и называл «тайной» вслед за Пушкиным.

Кто как не Блок видел действие духа в трагических обстоятельствах русской истории. Разве не этому посвящены его лучшие строки о России в стихах из цикла «На поле Куликовом», стихах, написанных ещё в спокойное время, в 1908 году, но где уже звучит явственно мотив будущих грозных бед, подступающих к русской земле и её народу.

О, Русь моя! Жена моя! До боли

Нам ясен долгий путь!

Наш путь – стрелой татарской древней воли

Пронзил нам грудь.

Наш путь – степной,

Наш путь – в тоске безбрежной,

В твоей тоске, о Русь!

И даже мглы – ночной и зарубежной –

Я не боюсь.

Характерно, что для Блока было неприемлемо удаление его из России, уход за рубеж, также как и для Анны Ахматовой и для Максимилиана Волошина. Волошин же это правильно понял и в своём стихотворении на смерть Блока и Гумилёва написал со всей откровенностью: 

Доконает голод или злоба,

Но судьбы не изберу иной,

Умирать – так умирать с тобой,

И с тобой, как Лазарь,

Встать из гроба.

Но он никогда и не умирал, Александр Александрович Блок, никогда не умирал и не умрёт его провидческая поэзия, его завет нам хранить в себе тайную свободу духа и быть навсегда преданным своей Родине, как бы ни была жестока она к своим сыновьям. С его кончиной и с казнью Гумилёва все почувствовали тогда, в августе 1921 года, что закончился Серебряный век русской поэзии и начинается век Железный, но русская поэзия не умерла и не умрёт во веки, как и великая русская культура, которую так отстаивал Александр Блок.

Фото Культура.рф