Столетие
ПОИСК НА САЙТЕ
29 марта 2024
Писатель с душой поэта

Писатель с душой поэта

14 июля – ровно полвека, как не стало Константина Паустовского
Татьяна Корсакова
14.07.2018
Писатель с душой поэта

Каждый читатель выбирает кумира, естественно, по себе. У меня это Паустовский – первый, и оставшийся со мной на всю жизнь. Мое собственное постижение жизни шло чуть быстрее того, что я черпала из книг Паустовского, он постепенно становился моей опорой, моей поддержкой…

Прозаик, а тем паче поэт, – уникальные профессии. Но прозаик, который весь свой поэтический дар вложил в прозу, – больше, чем прозаик. Он – уникум! Вот таким и был Константин Паустовский, «два в одном», писатель с душой поэта, поистине хранитель русского слова.

Константин Георгиевич родился в Москве в 1892 году, в то невероятно урожайное на литературные таланты десятилетие, которое невесть как, разом, подарило миру Михаила Булгакова, Бориса Пастернака, Марину Цветаеву, Андрея Платонова, Исаака Бабеля, Виталия Бианки, Илью Ильфа, Юрия Олешу, Владимира Набокова, Эрнеста Хемингуэя, Сергея Есенина, Осипа Мандельштама, Бертольда Брехта, Владимира Маяковского, Агату Кристи, Михаила Зощенко, Эриха Марию Ремарка, Валентина Катаева, Джона Толкиена… – то есть самых разных авторов, произведениями которых до сих пор зачитываются миллионы людей, больших и маленьких.

Константин Паустовский отличался тем, что с детства заявлял о желании стать писателем. Понятно, можно мечтать стать врачом, летчиком, пожарным, поваром, переводчиком. Но для писательства нужен опыт!

Маленький Костя набирал его стремительно: благодаря каждому, пусть небольшому, путешествию, которые обожал, благодаря каждой беседе с отцом, каждому сидению над любимыми географическими картами, случайному взгляду на сверкающий звездами небосвод, бегству от суховея на дедушкином хуторе, благодаря каждой встрече с обездоленными киевлянами, жившими в халупках на соседнем пустыре. Жизнь заботливо дарила ему впечатления, а Константину оставалось только запоминать их и осмысливать.

Но писать Паустовский стал не спеша. Словно выверял интонацию, слушал себя. Много путешествовал, работал, кем придется. Потом ему была подброшена судьбой профессия, которая включала в себя как необходимый элемент поездки и впечатления, – журналистика.

С помощью редакций и издательств Паустовскому удалось поездить по стране. Помимо репортажей он написал такие основательные вещи, как повести «Кара-Бугаз», «Колхида», «Черное море», «Судьба Шарля Лонсевиля», «Северная повесть». Большой интерес читателей вызвали его произведения «Романтики», «Блистающие облака», «Дым отечества», повести о художниках и писателях.

Отдельно стоит в перечне книг Паустовского его «Золотая роза». Это рассказ об особенностях писательского труда и одновременно ода русскому слову.

Главную свою книгу – «Повесть о жизни» К.Г. Паустовский писал долго. В ней и говорок «отпетого» еврейского извозчика-балагулы, который согласился перевезти гимназиста Костю по плотине через бурлящее половодье реки Рось к умирающему отцу, и лето 1917 года, когда «за несколько месяцев Россия выговорила все, о чем молчала целые столетия», и начало «неведомого века» совсем другой России.

Особенно удавались писателю рассказы. Один из них, вошедший позднее в «Повесть о жизни», – «Корчма на Брагинке», высоко ценил любимый писатель Константина Георгиевича, Нобелевский лауреат Иван Алексеевич Бунин.

записка.jpgНа прошлогодней выставке в музее А.С. Пушкина, посвященной 125-летию со дня рождения К.Г. Паустовского, можно было видеть эту записку Бунина.

Паустовский и сам был дважды номинирован на Нобелевскую премию по литературе. Но первый раз взбунтовалось Советское правительство и премию в 1965 году дали М.А. Шолохову. В момент второй номинации, в 1967 году, некий западный литературный критик недооценил творчество К. Паустовского, и премию вручили гватемальцу Мигелю Астуриусу.

Зато его творчество полюбила близкая к литературным кругам, знаменитая немецкая и американская актриса Марлен Дитрих, вставшая на колени перед уже больным писателем во время своего визита в Москву. Паустовского любят и ценят миллионы читателей в мире. Хотя как его тончайший русский язык понимают, например, во Франции, не очень ясно – ведь слово «омут» на французский вроде бы и не переводится…

Равнозначны творчеству Паустовского и его оценки как человека. Он чрезвычайно достойно, без окололитературной суеты прожил свою жизнь. Но всегда заступался за страдающих от несправедливости коллег, спас от увольнения режиссера Юрия Любимова, умолял премьер-министра СССР Алексея Косыгина, надеясь на взаимопонимание, «не губить культурные ценности нашей страны», словом, «изо всех сил пытался остаться и поэтому остался самим собой», как о том писал его литературный секретарь Валерий Дружбинский.

Творчество русского писателя Паустовского, похожее на волшебство, всегда будет завораживать людей. 

…Я родилась в Саратове. Бог дал Саратову Кумысную поляну. Ну, не саму поляну как место для лечения и увеселения горожан, а хороший лес дал над городом, в котором эта поляна людьми и конями вытопталась, – лес на холмах настолько огромных, что никто и не называет их холмами, а только горами. Лысая гора, Лопатина гора, Вишневая, а по-над Волгой – Соколовая… Мягкие отроги Приволжской возвышенности застыли над прибрежной долиной Сары Атав («красивым урочищем» на тюркском, давшим, по одной из версий, имя всему городу), как последняя, утомившаяся от собственной ярости волна цунами. А что? Кто знает, может быть, это ледник волок с севера не отдельные валуны, а целые горы? Волок-волок к большой реке, да и устал, оставил покатую полосу земли от гор до волн шириной вёрст с шесть-семь: нате, живите, лисы, волки, зайцы, люди.

От нашего дома до грибного леса было километра два-три по прямой – всего ничего. Только при этом надо было подняться до половины высоты Останкинской башни. Высоконько. Но мы шли. Каждое лето детства.

Выходили пораньше, по холодку. Постепенно взбирались все выше и выше по горе. И наступал момент, всегда торжественный, когда мы выходили на лысогорское плато и тут же разворачивались в сторону города. Каждый искал свой переулок, свой дом и сад при нем, которые видны были, как на ладони, и я тоже искала, хотя каждое лето ритуал повторялся. И до сих пор я ищу дом, где живу, уже на виртуальных интерактивных картах. Потому что нет для человека ничего дороже того места, где ему уютно и спокойно, где он, никого не боясь и не стесняясь, может свернуться на постели калачиком, – точно так же, как сворачивался в маме еще до рождения.

Сверху Саратов казался не просто зеленым, а пушисто-зеленым и очень аккуратным. И каково же мне было однажды вычитать у любимого Паустовского весьма своеобразное мнение о моем родном городе!

Он сразу вводил нас в уют, чистоту и некую даже святость по-человечески устроенного дома. Именно поэтому он дальше написал не о «какой-то там» Софье Тихоновне, к которой привел его попить горячего молочка саратовский мальчишка, а о милой застенчивой старушке, вся жизнь которой была наполнена ожиданием приезда сына, петербургского актера, заезжавшего к ней раз в году на недельку-другую то на пути в Минеральные Воды, то с Минеральных вод.

И написал это Паустовский такими словами, что реальная Софья Тихоновна, жившая в маленьком домике на Бабушкином взвозе в Саратове за полтора-два года до Октябрьской революции, стала небольшим собирательным образом всех русских матерей. А может, и не только русских, которые всё ждут и ждут своих сыновей и дочек – то едущих мимо с курорта, то где-то воюющих солдатами или медсестрами, то еще студентов, шальных и забывчивых, думая при этом кротко, не обижаясь на судьбу, и с упованием на Бога: «Слава тебе Господи, что есть, кого ждать». И в который раз моют, перетирают какую-нибудь вещицу (вроде крупной раскрашенной гальки из Симеиза), «только потому, что за эти мимолетные семь дней в длинном году она могла понадобиться сыну».

Я это знаю, потому что и моя мама так же ждала меня, когда я приезжала из Московского университета на каникулы в Саратов, – до блеска вымыв дом, расстелив белую скатерть на большом столе и поставив на него красивую вазу с только что сорванными яблоками из нашего сада.

Паустовского, до мозга костей русского писателя, в котором между тем слились лишь польская, украинская и турецкая кровь, можно цитировать бесконечно. Тем более что сказал он о моем родном городе в той главе «Повести о жизни», в которой писал о своих путешествиях по России в тыловом санитарном поезде, развозившем раненых ближе к их родным местам, и о своей любви к России и русским:

«В те годы, во время службы моей на санитарном поезде, я впервые ощутил себя русским до последней прожилки. Я как бы растворился в народном разливе, среди солдат, рабочих, крестьян, мастеровых. От этого было очень уверенно на душе. Даже война (Первая Мировая – Т.К.) не бросала никакой тревожной тени на эту уверенность. "Велик Бог земли русской, — любил говорить Николаша Руднев. — Велик гений русского народа! Никто не сможет согнуть нас в бараний рог. Будущее — за нами!" — Я соглашался с Рудневым».

Константин Георгиевич неназойливо, как никто другой, незаметно для нас и даже, наверное, для себя делал нам, читателям, инъекцию русскости.

И одновременно – прививочный укол против того пафосного патриотизма, который порой хуже предательства, поскольку у кого-то от навязчивости может вызвать и обратную реакцию.

Мы, девочки-школьницы вместе с моим дедом – донским казаком, церковным регентом и педагогом, пристально вглядывались тем временем с Лысой горы в нашу одину – Саратов, как и гость Паустовский.

Люди моего поколения очень много читали еще маленькими, до школы. Книги наших классиков учили правильному отношению с людьми и природой, тому как надо вести себя в лесу, на лугу, на реке и на озере. Разница с Паустовским была в том, что в тех книгах о природе человек присутствовал как наблюдатель или ученый-наблюдатель. У Паустовского же всегда присутствует человек как таковой, и «паустовскую» природу мы всегда воспринимаем через этого человека, умного, и тонкого, и, главное, действующего.

Точнее, так: у Паустовского природа – это всегда синоним Родины.

Сохранение чистого поленовского пейзажа, любимого ландшафта Паустовского, поселившегося над речкой Таруской, впадающей в Оку, продолжил Поленов-внук, Федор Дмитриевич Поленов, депутат Верховного совета СССР, с которым я была хорошо знакома и про которого писала; ему многое удалось сделать.

Из «Повести о жизни», большого, шестикнижного, но, по сути, незавершенного повествования, мы помним Костю Паустовского, реального студента Московского университета, который добровольно (мог ведь продолжать учиться и одновременно работать водителем трамвая в тыловой взъерошенной Москве) ушел на фронт Первой Мировой войны, вернее, уехал на фронтовом санитарном поезде, передвижном госпитале, где оперировали эвакуированных с поля боя  раненых. Кто только не писал о кровавых ужасах войны! А санитар Костя ежедневно, а то и по нескольку раз в день, сам мыл и чистил операционные, открытые купе и коридоры этого поезда, хороня на остановках ампутированные конечности, вымывая из вагонов кровь, плевки и прочие субстанции жизнедеятельности испуганных, страдающих русских крестьян, рабочих, обывателей, внезапно вырванных из мирной жизни и отправленных на фронт, – но при этом успевал намертво запоминать или, когда удавалось, записывать впечатления, чтобы потом правдиво, но всегда поэтически, без нарочитого настаивания на ужасающих подробностях, рассказать о невероятно любимой им России и ее людях.

Говорят, он был каким-то странным. Вроде бы и не певцом советского строя – но и не борцом.

Вообще русская литература последних двух столетий – это всегда взгляд на русскую жизнь разными «зрениями», с разных сторон. Оттого эта жизнь наша, описанная разными темпераментами, и предстает выпукло, объемно. Россию XX века описывали разные писатели. Реалистический фантаст и фантастический реалист Михаил Булгаков, товарищ Паустовского по знаменитой киевской гимназии. Изящный наблюдатель Юрий Олеша. Соцреалист Шолохов – всего на четверть казак, но создавший ценнейшую казачью эпопею. Ироничный и талантливый Валентин Катаев. Одаренные талантом видеть жизнь без прикрас Виктор Астафьев, Валентин Распутин и Василий Белов…

Паустовский среди всех, пожалуй, – самый чистый Творец. Он успел зафиксировать лучшее в русском мире и противостоять тому, что этому миру мешало.

Что, тот обходчик, который рассказывал ему о своих раздумьях над триадой «род – родник – родина», ни разу в жизни не выругался?

Или так уж была идеальна биография Аркадия Гайдара, друга Паустовского?

А почему Паустовский не писал о кровавых ужасах последней войны?

А потому что да, были запредельные области жизни, для описания которых Константину Георгиевичу попросту не хватало слов. Фашизм, например. Или любая нечеловеческая политика как таковая. Это было, видимо, для него не то, что непростительным преступлением, а чем-то невообразимым, тем, что недоступно для осмысления. Для этого ему не хватало  цинизма и отстраненности. Размышления больного на голову, пострадавшего в гражданскую войну, геолога Шацкого о флюидах фашизма, которые идут из девонских известняков под Ливнами, легко объяснялось его шизофренией. Но фашизм реальный – итальянский, германский, венгерский и прочий – чем Паустовский мог объяснить? А то, что стала позволять себе советская власть, которую он поначалу так горячо, вместе с народом, поддерживал, – чем? А нарушения природного равновесия в любимых им лесах и лугах, описанные в письмах из Тарусы, в «Ильинском омуте»?

Слава Богу, что нам осталась после Паустовского, вернее, нам досталась «Повесть о жизни» – великая летопись о жизни страны в XX веке, какую не о каждой стране прочтешь, но и не каждый народ прошел через такое. Да что там – ни один не прошел.

Так что его, конечно, следует называть совестью нации, как не без основания называли на Руси гениально, от Бога пишущих людей…

Специально для «Столетия»


Эксклюзив
28.03.2024
Владимир Малышев
Книга митрополита Тихона (Шевкунова) о российской катастрофе февраля 1917 года
Фоторепортаж
26.03.2024
Подготовила Мария Максимова
В Доме Российского исторического общества проходит выставка, посвященная истории ордена Святого Георгия


* Экстремистские и террористические организации, запрещенные в Российской Федерации: американская компания Meta и принадлежащие ей соцсети Instagram и Facebook, «Правый сектор», «Украинская повстанческая армия» (УПА), «Исламское государство» (ИГ, ИГИЛ), «Джабхат Фатх аш-Шам» (бывшая «Джабхат ан-Нусра», «Джебхат ан-Нусра»), Национал-Большевистская партия (НБП), «Аль-Каида», «УНА-УНСО», «ОУН», С14 (Сич, укр. Січ), «Талибан», «Меджлис крымско-татарского народа», «Свидетели Иеговы», «Мизантропик Дивижн», «Братство» Корчинского, «Артподготовка», «Тризуб им. Степана Бандеры», нацбатальон «Азов», «НСО», «Славянский союз», «Формат-18», «Хизб ут-Тахрир», «Фонд борьбы с коррупцией» (ФБК) – организация-иноагент, признанная экстремистской, запрещена в РФ и ликвидирована по решению суда; её основатель Алексей Навальный включён в перечень террористов и экстремистов и др..

*Организации и граждане, признанные Минюстом РФ иноагентами: Международное историко-просветительское, благотворительное и правозащитное общество «Мемориал», Аналитический центр Юрия Левады, фонд «В защиту прав заключённых», «Институт глобализации и социальных движений», «Благотворительный фонд охраны здоровья и защиты прав граждан», «Центр независимых социологических исследований», Голос Америки, Радио Свободная Европа/Радио Свобода, телеканал «Настоящее время», Кавказ.Реалии, Крым.Реалии, Сибирь.Реалии, правозащитник Лев Пономарёв, журналисты Людмила Савицкая и Сергей Маркелов, главред газеты «Псковская губерния» Денис Камалягин, художница-акционистка и фемактивистка Дарья Апахончич и др..