Столетие
ПОИСК НА САЙТЕ
28 марта 2024
«Я изнемогаю без русского языка...»

«Я изнемогаю без русского языка...»

Исполнилось 150 лет со дня рождения Александра Куприна
Валерий Бурт
09.09.2020
«Я изнемогаю без русского языка...»

Стоял себе и стоял уездный городок Наровчат в Пензенской губернии. Был он маленький, невзрачный, постоянно выгоравший от пожаров. О нем была сложена поговорка «Наровчат – одни колышки торчат» – видимо, потому, что не случалось в нем никаких памятных событий. И все же 150 лет назад таковое свершилось – здесь 7 сентября 1870 года родился выдающийся русский писатель Александр Куприн. Лев Толстой называл его «настоящим художником, громадным талантом».

Вот другое свидетельство литературного гения, записанное его секретарем Петром Сергеенко: «Вечером вышел Лев Николаевич к чаю оживленный и заговорил о Куприне, которого прочитал почти всю книжку. Был доволен Куприным.

– Особенно хороши два маленьких рассказа: «Allez!» и «Поздний гость»... «Allez!» – прелестный рассказ… Как все у него сжато. И прекрасно. И как он не забывает, что и мостовая блестела, и все подробности…».

Иван Бунин, который славился суровостью оценок, с живостью относился к прозе Куприна и тем, «что преобладает в них: силой, яркостью повествований, его метким и без излишества щедрым языком…».

За свою первую публикацию – рассказ «Последний дебют», напечатанный в журнале «Русский сатирический листок», 19-летний юнкер Куприн получил в придачу к небольшому гонорару большой нагоняй от начальства. Командир роты отправил молодого человека на двое суток в карцер – за недостойное для будущего офицера «бумагомарание».

Любопытно, какова была судьба того командира? Вспоминал ли он спустя годы, когда слава Куприна разлилась по России, кого он отправил на гауптвахту? Или офицер потерял юнкера из виду и не подозревал, что знаменитый писатель Куприн, тот самый молодой человек, отправленный им когда-то на хлеб и воду…

Прошло время. Подпоручик Куприн, командированный после окончания Александровского военного училища в глухомань провинциального Проскурова Подольской губернии, не знал, куда деваться от гложущей тоски. Этот украинский городок и его нравы он описал в повести «Поединок», сделавшей ему имя.

Мелькали кутежи, скандалы. И – любовные истории, «потому, что было принято молодым офицерам непременно крутить роман». Не обходилось без опасных приключений, ведь Куприн был крепкий, кряжистый, обладавший необузданным нравом. Однажды он, рассвирепев, швырнул в реку околоточного надзирателя (!).

Но это не единственный случай проявления буйного характера писателя. Были и другие, причем, в изобилии. Одному господину Куприн разорвал жилет, облив горячим кофе. Второму сунул за пазуху котлету, третьего отправил «купаться» в бассейн с рыбами. Совершая свои «художества», Куприн находился в изрядном подпитии…

Гражданскому господину, возможно, подобные художества сошли бы с рук. Но военному так резвиться не пристало. И военная карьера Куприна рухнула. Вероятно, к счастью, ибо останься он армии, поглотила бы его рутина бесконечных построений, маршировок. Обрюзг бы Александр Иванович, отупел, да и, возможно, банально бы спился…

В начале 1894 года отставной поручик Куприн, c тощим багажом и четырьмя рублями в кармане, покинул полк. «Я очутился, писал он в автобиографии, – в совсем неизвестном мне городе, – это был Киев, – без денег, без родных, без, знакомств, словом, в положении институтки-смолянки, которую ни с того, ни с сего завели бы ночью в дебри Олонецких лесов и оставили без одежды, пищи и компаса. Вдобавок самое тяжелое было то, что у меня не было никаких знаний ни научных, ни житейских...».  

Он берется за работу в газетах «Киевское слово» и «Киевлянин» в качестве репортера, получая по полторы-две копейки за строчку. Но работает истово, от души.

Спустя много лет спустя, будучи известным писателем, Куприн прочел в петроградской школе журнализма лекцию «О репортерах и газете», в которой сказал следующее: «Публика еще продолжает думать, что репортер – газетный строчило либо происшественник. А рецензент, корреспондент, даже иногда беллетрист – разве они не такие же репортеры? Конечно, такие же. Разница чисто индивидуальная. Все они должны видеть все, знать все, уметь все и писать обо всем. Только один делает это вяло, а другой с увлечением, один ограничивается своей деревушкой – своим уголком в газете, а другой хочет объять весь мир. Разница в слоге, в богатстве языка, в манере писать, разница в любовном отношении к объекту своего писания».

На какое-то время Куприн бросает репортерство. Он пробует одну профессию за другой – был суфлером, актером в театральной труппе, псаломщиком в храме и лесным объездчиком, корректором и управляющим имением. Учился на зубного техника, поднимался в небо на воздушном шаре, и летал на аэроплане, спускался с водолазами под воду…

Неутомимый Куприн с упоением путешествовал по России: перед его глазами мелькали Москва, Одесса, Житомир, Таганрог, Ростов, Ялта. Наконец, он приезжает в Санкт-Петербург. Именно здесь Куприн по-настоящему понял, что его призвание – литература. Он становится постоянным автором известных петербургских журналов – «Русское­ богатство»,­ «Мир Божий», «Журнал для всех». Появляются рассказы Куприна «Болото», «Конокрады», «Белый пудель»

Писал Александр Иванович ярко, размашисто, без натуги. Заполнял бумажные листы легким, стремительным почерком. Ему не требовался удобный письменный стол, мягкое кресло – он сочинял в любой обстановке, примостившись, например, к вагонному окну или пристроившись на уголке трактирного стола.

И это при том что писатель был вдумчив, тщательно искал слова, старательно выписывал образы. Проза Куприна – тонкая и добрая, особенно это ощущается, когда речь идет о природе, любви, обо всем чистом и светлом, что есть в мире. 

К слову, Куприн писал и стихи – неплохие, но лишь для друзей и знакомых. Рифмы у него были на все случаи жизни, в основном это басни, эпиграммы, пародии. Возможно, сказалось влияние приятеля, поэта-острослова Саши Черного...

Куприн пристально вглядывался в жизнь, запоминая все – и важные детали, и мелочи. Спокойной жизни не признавал, часто спешил на поиски сюжетов.

Он мог целый день провести в цыганском таборе или, по словам Корнея Чуковского, представлял, что «осанистый тамбовский помещик, с которым на днях познакомился у стойки в ресторане Доминика, есть на самом деле прославленный шулер, и он решит проверить свой домысел и просидит, не сходя со стула, в прокуренном притоне картежников семь или восемь часов, следя за каждым движением заподозренного им игрока».

Куприн был весьма любознательным, он интересовался абсолютно всем: разбирался в лошадях и собаках, мог с упоением рассказывать о рыбах, деревьях, разбирался в птицах, пчелах, самоцветах и драгоценных камнях.

Александра Ивановича тянуло к людям отчаянным, рисковым, играющим с обстоятельствами и судьбой – артистам, летчикам, военным – сам же из их породы! – циркачам, контрабандистам. Разумеется, Куприн не ограничивался описанием человека, его поступков, но и изрядно приправлял сочинение своей неуемной фантазией. Впрочем, она не бросалась в глаза – читатель вполне мог подумать, что это – подлинный реализм.

У писателя есть блестящий рассказ «Штабс-капитан Рыбников». Это портрет японского разведчика, скрывающегося под личиной русского офицера. Писатель действительно знавал военного с такой фамилией. Он был очень похож на жителя Страны восходящего солнца – желтолицый, раскосый. Но ни японцем, ни, тем более, шпионом тот служивый, конечно, не был. Куприн же сделал из своего персонажа вражеского разведчика, наделил его тонким умом, интуицией. Японец органично вошел в образ простоватого пехотного офицера из провинции, однако проницательный журналист Щавинский, коллекционер «редких и странных проявлений человеческого духа», распознал его…

Разливалась по России слава Куприна, множились слухи о его приключениях. Да и шутил он изрядно. Вот пример. В Одессе к нему пришел журналист с просьбой об интервью. Куприн посмотрел на него и согласился. Однако назначил встречу не в трактире или кофейне, а в… бане. Голый интервьюер в облаках пара задавал вопросы писателю, а такой же нагой Куприн на них отвечал. Завершив беседу, журналист и писатель отхлестали друга намыленными вениками.

Один из приятелей Куприна, Антон Богомолец, удивленно спросил, как у него возникала столь необычная идея. «У репортера были такие грязные волосы, ногти и уши, что нужно было воспользоваться редкой возможностью снять с него копоть и пыль», – с улыбкой ответил Александр Иванович.

Бунин, который высоко оценивал талант Куприна, был недоволен его образом жизни: «Чем больше я узнавал его, тем все больше думал, что нет никакой надежды на его мало-мальски правильную, обыденную жизнь, на планомерную литературную работу: мотал он свое здоровье, свои силы и способности с расточительностью невероятной, жил, где попало и как попало, с бесшабашностью человека, которому все трын-трава...».

Однако есть сомнения, что Александру Ивановичу с его широкой натурой и добротой было все равно, как живет ближний.

Да и известно, что он помогал многим, даже совершенно незнакомым людям. Было в нем «много доброты, отходчивости, застенчивости, часто принимавшей какую-то даже жалостную форму».

Однажды писателю пожаловалась пожилая женщина, что ее нещадно колотит сын – громадного роста биндюжник. Куприн разыскал его в порту и, несмотря на риск быть избитым самому, высказал гиганту столько возмущенных, негодующих слов, что тот поклялся больше не измываться над матерью.

В 1919 году Куприн с семьей эмигрировал из России. Писателю еще не было пятидесяти, казалось, он успешно продолжит свою литературную эпопею. Увы, в Париже, куда он прибыл, перо его затупилось – виной тому было расставание с родиной. К тому же ухватила за горло безысходная бедность.

Об этом Куприн с горечью писал своему знакомому: «Сейчас мои дела рогожные. Ах, если бы Вы знали, какой это тяжкий труд, какое унижение, какая горечь писать ради насущного хлеба, ради пары штанов, пачки папирос... Правда, иногда ласковый привет читателя умилит, обрадует, поддержит морально, да без него и страшно было бы жить, думая, что, вот, возвел ты многоэтажную постройку, работу всей жизни – а она никому не нужна. И плохой советчик в одинокие минуты бедность».

В другом письме – Илье Репину – Куприн едва не рыдал: «Чем дальше я отхожу во времени от Родины, тем болезненнее о ней скучаю и тем глубже люблю... Знаете ли, чего мне не хватает? Это двух-трех минут с половым из Любимовского уезда, с зарайским извозчиком, с тульским банщиком, с владимирским плотником, с мещерским каменщиком. Я изнемогаю без русского языка...».

В отличие от отца, дочь Куприна Ксения, ставшая манекенщицей в парижском Доме модели Поля Пуаре, преуспевала. Ее имя замелькало в газетах после успешных гастролей по Европе и съемок в нескольких фильмах. Однажды шофер такси, русский эмигрант, который вез писателя и его знакомого, услышав знакомую фамилию, насторожился. Не утерпел, спросил восторженно: «Так вы отец знаменитой Кисы Куприной?» Писатель рассердился: «Дожил… Стал отцом "знаменитой дочери"».

Спустя почти двадцать лет после отъезда из России, в мае 1937 года, писатель вернулся на родину. Впрочем, это была уже совсем другая страна. Да и Александр Иванович сильно изменился – постарел, его организм, прежде сильный, был опутан тяжелой болезнью.

Бунин негодовал: «Он не уехал в Россию, – его туда увезли, уже совсем больного, впавшего в младенчество».

По сути, так и было. Куприн в Париже совсем зачах, да и с деньгами было напряженно. А в СССР обещали бесплатную квартиру, дачу и прочие блага. В конце концов, Куприна и его супругу Елизавету Морицовну привезли в советское консульство в Париже, и вручили красные паспорта с визами и билеты до Москвы…

«Елизавета Морицовна Куприна увезла на родину своего больного старого мужа, – писала Тэффи. – Она выбилась из сил, изыскивая средства спасти его от безысходной нищеты… Всеми уважаемый, всеми без исключения любимый, знаменитейший русский писатель не мог больше работать, потому что был очень, очень болен, и все об этом знали».

В «Правде» появилась короткая заметка: «31 мая в Москву прибыл вернувшийся из эмиграции на родину известный русский дореволюционный писатель Александр Иванович. Его встречали представители писательской общественности и советской печати».

Шел мрачный 1937 год. Известно, что творилось в СССР, но они окунулись в безмятежную, чем-то похожую на дореволюционную, жизнь. Чету Куприных отвезли в подмосковное Голицыно, где им приготовили дом. Писатель вылез из автомобиля, оглядел строй солдат, готовых его приветствовать и вдруг выкрикнул командиру: «Здравия желаю, господин унтер-офицер!» Его мягко поправили.

В гостиной был накрыт стол с дымящимся самоваром. «Как вам нравится новая советская родина?» – спросил один из репортеров. «Ммм... Здесь пышечки дают», – ответил Куприн и, не обращая внимания на остальных, принялся пить чай.

Газеты пестрели высказываниями Куприна. Говорил ли он хоть что-нибудь сам или все они были выдуманы? Говорят, их сочиняли сталинские пропагандисты по известным идеологическим лекалам: «…Я сам лишил себя возможности деятельно участвовать в работе по возрождению моей родины…», «я остро чувствую и осознаю свою тяжкую вину перед русским народом…», «я давно уже рвался в Советскую Россию, так как, находясь среди эмигрантов, не испытывал других чувств, кроме тоски и тягостной оторванности».

Судьба отмерила Куприну меньше полутора лет после возвращения из эмиграции. Вечный покой он обрел на Литераторских мостках Волковского кладбища Ленинграда – ныне Санкт-Петербурга, рядом с могилой Ивана Тургенева.

Через четыре года после смерти супруга в Гатчине покинула сей мир вдова писателя Елизавета Морицовна. Она до последнего дня работала над творческим наследием Александра Ивановича.

В заключение уместно привести строки Константина Паустовского: «Мы должны быть благодарны Куприну за все – за его глубокую человечность, за его тончайший талант, за никогда не умиравшую в нем способность загораться от самого незначительного соприкосновения с поэзией и свободно и легко писать об этом и, наконец, за любовь к своей стране, за непоколебимую веру в счастье своего народа».


Специально для «Столетия»


Эксклюзив
28.03.2024
Владимир Малышев
Книга митрополита Тихона (Шевкунова) о российской катастрофе февраля 1917 года
Фоторепортаж
26.03.2024
Подготовила Мария Максимова
В Доме Российского исторического общества проходит выставка, посвященная истории ордена Святого Георгия


* Экстремистские и террористические организации, запрещенные в Российской Федерации: американская компания Meta и принадлежащие ей соцсети Instagram и Facebook, «Правый сектор», «Украинская повстанческая армия» (УПА), «Исламское государство» (ИГ, ИГИЛ), «Джабхат Фатх аш-Шам» (бывшая «Джабхат ан-Нусра», «Джебхат ан-Нусра»), Национал-Большевистская партия (НБП), «Аль-Каида», «УНА-УНСО», «ОУН», С14 (Сич, укр. Січ), «Талибан», «Меджлис крымско-татарского народа», «Свидетели Иеговы», «Мизантропик Дивижн», «Братство» Корчинского, «Артподготовка», «Тризуб им. Степана Бандеры», нацбатальон «Азов», «НСО», «Славянский союз», «Формат-18», «Хизб ут-Тахрир», «Фонд борьбы с коррупцией» (ФБК) – организация-иноагент, признанная экстремистской, запрещена в РФ и ликвидирована по решению суда; её основатель Алексей Навальный включён в перечень террористов и экстремистов и др..

*Организации и граждане, признанные Минюстом РФ иноагентами: Международное историко-просветительское, благотворительное и правозащитное общество «Мемориал», Аналитический центр Юрия Левады, фонд «В защиту прав заключённых», «Институт глобализации и социальных движений», «Благотворительный фонд охраны здоровья и защиты прав граждан», «Центр независимых социологических исследований», Голос Америки, Радио Свободная Европа/Радио Свобода, телеканал «Настоящее время», Кавказ.Реалии, Крым.Реалии, Сибирь.Реалии, правозащитник Лев Пономарёв, журналисты Людмила Савицкая и Сергей Маркелов, главред газеты «Псковская губерния» Денис Камалягин, художница-акционистка и фемактивистка Дарья Апахончич и др..