Иван Стаднюк: исповедь без покаяния

С детских лет хорошо знаю его биографию и его творчество, потому что Иван Фотиевич родился и вырос в селе Кордышевка на моей Виннитчине. Фильмы "Артист из Кохановки", "Максим Перепелица", "Ключи от неба" для жителей городов и весей нашей области всегда были классикой: подоляне, от мала до велика, знали, что их автор - земляк. А для всякого "щирого хохла" земляк, что твой родственник. Собственно, так и меня всегда воспринимал незабвенной памяти Иван Фотиевич.

О всякой поездке на родину я ему докладывал регулярно и обстоятельно. Он хорошо знал все наше, постоянно меняющееся, областное руководство и потому тем для разговоров у нас всегда хватало с избытком. Вообще к понятию "малой родины" он относился душевно, почти трепетно. Казалось, по-детски радовался, когда односельчане избрали его почетным гражданином Кордышивки (по-русски правильно - Кордышевка, но Стаднюк "и" на "е" никогда не менял), хотя к тому времени он уже был почетным гражданином Смоленска.

Дав мне поручение, интересовался: "К завтрашнему дню успеешь сделать?" - "Это вряд ли, Иван Фотиевич, тут же работы почти на печатный лист" - "Эх, хилый нынче пишущий народец пошёл, - досадовал он. - Да я в твои годы мог за ночь пару печатных листов наворочать!". Что было сущей правдой. Работоспособностью, как впрочем и пробивными качествами характера Стаднюк отличался.

Безо всяких связей и протекции он сумел, исключительно благодаря собственному упорству, трудолюбию, пробиться сначала в службе, а потом и в литературе на самые высокие командные посты – был секретарем правления Союза писателей СССР.

Всяких других должностей, почетных званий и всевозможных премий тоже имел целый ворох. (Одних орденов – 10!) И по жизни умел всегда создать комфорт не только для себя, но и для окружающих. Жил в престижном районе Москвы, на улице Правды, дачу имел в Переделкино и всю сознательную жизнь ездил на служебной машине. Но примечательно то, что постоянно работая локтями, загребая в своей лодке налево и направо, Иван Фотиевич умудрялся не попадать на «рифы» - никого не задевать, не задирать, и потому не прослыл рвачом, корыстолюбцем, ловчилой или прохвостом, которых в советской литературе в ту пору было более, чем предостаточно. У большинства людей, знавших его, дружбой его дороживших, Стаднюк оставил о себе память добрую. Он знал, что надо писать, как надо жить и служить в советской стране и всегда точно колебался вместе с линией партии.

Здоровьем обладал отменным, несмотря на всевозможные передряги военного быта, почти двадцатилетней службы и не самый аскетический образ жизни. Был завзятым рыбаком и охотником. Особенно любил "ходить на кабана". А какая же настоящая охота обходилась в те времена без обильных возлияний? Курил тоже очень много, иногда зажигая сигарету от не потухшей предыдущей, но при этом врачам никогда не кланялся, даже считал унизительным для себя им кланяться. Такая деталь. В восемьдесят четвертом или восемьдесят пятом году – точнее уже не помню - умерла его жена. Иван Фотиевич женился на статной красавице Наталии, преподавательнице немецкого языка, старше которой был на... двадцать восемь лет! И ничего, прожил с ней оставшуюся жизнь в ладу и согласии.

А буквально накануне своей смерти выпустил еще и автобиографическую книгу "Исповедь сталиниста". Этот последний литературный труд земляка делался практически на моих глазах, в некотором роде даже с моим участием (многие страницы книги я ему печатал, вычитывал) поэтому с него и начну.

- Скажу тебе честно: устал я от трагического и кровавого материала. Да и ощутил некоторую оглушенность от появившихся "новых концепций" о минувшей войне. Посему решил на время остановиться и оглянуться в свое личное прошлое, облегчить память и душу, написать о том, что меня волновало и потрясало не только в связи с войной, но и в связи с тяжкими проблемами довоенной, послевоенной жизни да и о том, что сейчас озадачивает. Это будет попытка исповеди, но без покаяния.

- Иван Фотиевич, а разве так бывает, чтобы "исповедь" да без "покаяния"?

- А почему бы и нет? Я же не академик Самсонов, который в своё время до небес славил Сталина, а теперь доказывает, что у Верховного Главнокомандующего не было ни полководческих способностей, ни таланта государственного деятеля. На мой взгляд, Сталин - фигура исторически чрезвычайно сложная, до невероятности противоречивая, но гениальная, неотделимая ни от истории нашей страны, ни от нашего народа-победителя. Сейчас многие литераторы активно ведут "археологические" и целенаправленные раскопки в своих архивах и давно забытых публикациях. Поддался этому модному влиянию и я, но ничего значительного залежавшегося в ящиках своих столов, к сожалению, не нашел. Зато обнаружил оригинальную рукопись первой книги романа "Люди не ангелы", опубликованной в 1962 году. Вчитался в многочисленные цензурные сокращения, вспомнил, как под дружескую диктовку редактора отдела литературы журнала "Нева" сам "обкладывал ватой" всё то трагическое и тяжкое, что произошло с Украиной в 30-е годы, и о чём я написал. Вспомнил также пережитые страхи, когда опубликованный роман читался по "Голосу Америки" и издавался в Англии, ФРГ. Но не сожалею ни о чём, ибо, известно, "дорого яичко к Христову дню".

Ведь это была первая в советской литературе книга, в которой прозвучала, пусть местами в усеченном виде, но правда о страшном голоде, разрухе в деревне и о жесточайших репрессиях среди крестьянства.

- Даже несмотря на то, что вы многое из своей прошлой жизни пересмотрели, вас по-прежнему считают писателем "групповым", даже "сталинистом". Что думаете по этому поводу?

- Не всё так просто в этой жизни. Вот я одиннадцать лет проработал секретарем Московской писательской организации. В моих руках было многое: издания, литературные вечера, квартиры, путевки, машины, поездки за границу. И скольким людям по этой части я помог, этого даже вспомнить невозможно! Делил ли я при этом писательский люд на "своих" и "чужих"? Нет такого греха на душу не брал. Хотя, разумеется, как и всякий пишущий, я имел свои пристрастия, приятия или неприятия и даже неприязнь к отдельным произведениям, критикам, ученым. Так и меня многие не жаловали. Иные критики на дух не переносят моих романов" Война" и "Москва, 41-й". А между тем я тебе так скажу: сейчас в нашей стране мало кто знает – да почти никто - о событиях 41-го года столько, сколько знаю я. Естественно, поэтому у меня и иное отношение к Сталину, как к полководцу и дипломату, чем у людей, которые стараются списать на него все ошибки того сложного периода, в том числе собственные или своих близких. А ошибок и злодеяний у Сталина хватало и без нынешних домыслов всяких шарлатанов от истории. И для меня смешно выглядят те "правдолюбцы" и критики, которые «драконят» мои романы за якобы содержащуюся в них апологетику Сталина. Меж тем я вождя никогда «живьём» не видел. Его образ и характер, как государственного и военного деятеля периода Отечественной войны, сложились в моем воображении под впечатлением печатных и устных суждений самых выдающихся наших полководцев, руководителей промышленности, ученых, политиков, дипломатов, чтимых во всём цивилизованном мире. Они звучали после смерти Сталина, да и сейчас звучат. В них – непустое славословие, а оценка конкретных (верных или ошибочных – другой вопрос) деяний вождя и их последствий. А со сколькими документами мне пришлось работать! И потом, скажи мне на милость, почему я не должен верить Жукову, Василевскому, Мерецкову, Коневу, Рокоссовскому, Штеменко, Хрулеву, Шахурину, Исакову, Кузнецову, Сабурову, Громыко? Но верить шустрым Волкогонову, Радзинскому, плодовитым братьям Медведевым. Наконец, учти: более двадцати лет (точнее – 23 года) я встречался с Молотовым, даже по рюмке с ним не единожды пропускал. Вот он был для меня своеобразной академией в постижении хода и исхода самой страшной в истории человечества войны. Хотя и ему преданно в рот не смотрел, никогда не переча. Например, у нас с ним не было единомыслия в крестьянском вопросе. Он категорически не одобрял, скажем, моего романа "Люди не ангелы", как осуждал и книги о деревне Михаила Алексеева, Сергея Крутилина. Ну и что? Этот великий сподвижник Сталина имел право на свою собственную позицию. И она никогда не была дилетантской, уж поверь мне.

..."Сталинист, сталинист"! А ты хочешь сказать, что Черчилль, Гопкинс, Гарриман, Бивербук и многие другие крупные западные политики, восторженно отзывавшиеся о Сталине, тоже были сталинистами?

Или как тебе мнение немецких журналистов, однажды атаковавших меня в Дагомысе. Они искренне удивлялись: вот Советский Союз разгромил самую первоклассную армию в мире, склонил на свою сторону бывших врагов, выкорчевал даже корни фашизма, а теперь ваши же писатели и историки пытаются доказать всему миру, что в то время во главе ваших же вооруженных сил стоял недоумок. Как же нам, немцам, к этому относиться?!

Естественно, я объяснил им, как и подобает коммунисту, разделяющему политику партии, что культ личности Сталина принёс нашему народу большие бедствия. Впрочем, бедствия эти появились, пожалуй, с момента Октябрьской революции. Ведь она насмерть разделила тысячи и тысячи людей. Разве уехавшие за рубеж белогвардейцы стали друзьями советской власти? А рассеянные по стране бывшие помещики, кулаки, купцы, домовладельцы, заводчики? Естественно, они ждали, когда рухнет советская власть, иные создавали антисоветские организации, попадались на диверсиях, на антисоветских лозунгах. Все это способствовало разгулу репрессий, которые со временем обрели чудовищные, неуправляемые размеры и никаких оправданий иметь не могут. Помню, стал свидетелем разговора на охоте секретаря одного райкома партии с начальником райотдела НКВД: в соседнем, мол, районе нашли двадцать врагов народа, а у нас что, нет? Ищи как следует! И такое ведь было. Но при всём том я тебе так скажу: вот китайцы, они молодцы. Они постановили: в деяниях Мао Дзэдуна было 30 процентов неправильного. Остальное – верное. И закрыли тему. А у нас сейчас серьёзные люди стесняются называть Сталина полководцем, выигравшим войну против Гитлера. Ну может ли быть большая идеологическая нелепость?

Да, разумеется, мы должны знать, откуда и почему взялись те "тройки", свирепствовавшие в районах, областях, крупных городах, воинских соединениях. Чьим решением им была дана власть над жизнями ни в чем неповинных людей? Как поднималась рука у руководителей наркоматов и творческих союзов писать резолюции-согласия об арестах тысяч людей?

Нам нужны не только констатации, общие изложения трагических фактов и ситуаций, но и серьезные, глубокие, вдумчивые объяснения причин происходившего. Мы вправе знать всю правду.

А её сейчас все больше приспосабливают под температуру момента. Спрашивается, зачем столь вопиющая дезинформация? А чтобы элементарно обгадить самые трагические страницы нашей истории. Сегодняшний лживый «разоблачительный» раж, а порой и намеренная фальсификация фактов, способствуют дестабилизации обстановки в стране, в нашей армии. А иначе, откуда столько гнусной лжи?

По разрешению ЦК партии я работал в архивах ГКО, Генерального штаба, Ставки Верховного Главнокомандования. Сталиным и членами политбюро была проделана титаническая работа в начальный период войны. О конструктивной деятельности вождя в тот период сказано в воспоминаниях буквально всех (до единого!) наших военачальников. Неоценима роль Сталина и в создании антигитлеровской коалиции, второго фронта.

Я почему так много тебе об этом говорю? Да потому, что нельзя смаковать лишь горькие моменты из нашей истории. Это принижает, умаляет значение наших побед и в войне, и в мирной жизни. И если мы сами позволяем себе цинично лгать о собственной войне и нашей Победе, то что же тогда говорить о наших недругах? Они же будут на корню изничтожать величайший, беспримерный подвиг советского народа. Дивлюсь: неужели эта истина не доходит до людей?

...Ушел из жизни Иван Фотиевич, успев хлебнуть всех «прелестей» постперестроечного бардака. Во всяком случае, вопиющее лицемерие Кравчука и хамское поведение Чорновила захватить успел. А всё, что происходило на Украине его волновало по-настоящему и в не меньшей степени, чем в России. Собственно, развал Союза и весь последующий ельцинский бред Стаднюка в какой-то степени и доконали, потому что на здоровье и вообще на жизненный фарт природа ему, как уже говорилось, откровенно не поскупилась.

Но то, что из-под его ног так стремительно и потому пугающе непонятно уходила его личная творческая Атлантида, - это писателя и свело в могилу внезапно и скоропостижно.

Есть в романе "Война" - лучшем, что написал Стаднюк - одно примечательное авторское рассуждение: "Тяжкое то было время. К нему часто будут обращать взор летописцы, философы, златоусты всех континентов. Найдутся среди них и такие, которые позволят себе судить о событиях тех дней без должного понимания их сложной трагичности и рассматривать их с позиций некоего философско-исторического дальтонизма. А иные, стыдливо позабыв о бывших своих верованиях и публичных утверждениях, станут искать маятник "нового" времени и нередко скрип флюгера на чужой крыше принимать за голос истины. Эти люди при определенных гарантиях безопасности для себя, когда страх за свое благополучие не смущает их сердца, скоры на первое слово и на сомнительное дело. Они ревностно начнут высекать своими перьями искры из колеса истории и выдавать их за лучи правды".

Хорошо сказал земляк…

Из воспоминаний И.Ф. Стаднюка

«Мне часто задают вопрос, как родился образ Максима Перепелицы. Черты этого веселого хлопца носят многие мои герои, включая Петра Маринина и Мишу Иванюту. Как ни странно, но схема образа Перепелицы родилась в сумятице мыслей, вызванных тем, что я увидел и пережил в первых пограничных боях 1941 года. В самых безнадежных, смертельно опасных ситуациях наши рядовые воины, равняясь на командиров и политработников, проявляли немыслимое упорство, самоотречение, храбрость и стойкость. Кажется, порой они больше, чем противника, боялись выглядеть со стороны робкими, нерешительными. А когда после критической ситуации наступали минуты затишья, находились заводилы и начиналось веселье: смеялись над мнимыми и истинными нелепостями - у кого какое было выражение лица во время штыковой схватки (тут же копировали), как, кто и что кричал в атаке, как увертывался от танка или закрывался каской от свистящей над головой бомбы... А когда вновь приближался бой, люди суровели, понимая неотвратимость опасности и собираясь с силами, чтобы выстоять.

Где берется у солдат эта неистощимая нравственная твердость? Можно, конечно, много рассуждать о влиянии на характеры наших людей советского общественного строя, советской идеологии и так далее. Но ведь очень много дает человеку и служба в армии в мирных условиях. Я сам был до войны рядовым солдатом, потом курсантом полковой школы, курсантом военного училища и на себе ощутил влияние казармы, красноармейского коллектива, влияние всего уклада жизни, каждая минута которой регламентирована уставами, наставлениями, инструкциями и приказами. Почти зримо слетала с меня "гражданская шелуха", и я видел, как постепенно менялись характеры моих сослуживцев; среди них многие несли в себе что-то от Максима Перепелицы, которому как литературному образу еще предстояло родиться. И если вначале казарменные весельчаки потешались над недостатками своих товарищей, не щадили и себя, дабы повеселить друзей, иногда валяли дурака и на занятиях, то со временем это их качество приобретало иную направленность - оно уже помогало в службе и в учебе.

Вот и задумал я в начале 50-х годов проследить на примере одного героя, поначалу хвастуна, балагура и проказника, как выковывается в армейских условиях тот самый характер, который в бою делает человека несгибаемым.

У каждого человека есть на земле места, которые всегда живут в его сердце. Есть места милые, волнующие тем, что человек родился там, впервые ощутил ослепляющую красоту подсолнечного мира, впервые сказал самое дорогое слово "мама", испытал первые волнения юности... А есть места, ставшие частью твоей души потому, что с ними связаны тяжкие испытания в твоей жизни, связано рождение в тебе воистину великих чувств человека и гражданина, когда в их совокупности с силой взрыва встает на первый план чувство долга.

Вот таким, вторым для меня местом на земле, второй моей родиной является Белоруссия, где я получил первое литературное крещение, а потом первое боевое.

...7 и 8 мая 1941 года. Зал в Доме командиров Западного Особого военного округа в Минске. В президиуме - Якуб Колас, Янка Купала, Кондрат Крапива и другие выдающиеся деятели литературы Белоруссии, представители командования, а в зале - красноармейцы, курсанты полковых школ и военных училищ, сержанты, молодые командиры и политработники. Все они - начинающие литераторы, сделавшие первые шаги на трудной стезе прозы, поэзии или драматургии. Это было окружное совещание молодых красноармейских писателей. Правду сказать, слово "писатель" для большинства из нас было определение довольно условное, ибо я, например, тогда курсант Смоленского военно-политического училища, или известный, ныне уже покойный, военный прозаик Геннадий Семенихин, тогда замполитрука, к тому времени напечатали всего лишь по нескольку рассказов. Однако совещание было для нас огромнейшим событием, ибо с высокой трибуны мы услышали оценку своих первых произведений, услышали наставления мастеров белорусской литературы... Никто из нас, участников этого совещания, не ведал тогда, что стоим мы на пороге великих и тяжких испытаний и что не скоро постигнутое здесь станет нашим творческим подспорьем. Многим вообще не пришлось больше браться за перо...

В белорусской земле покоится прах моих погибших боевых побратимов. Дважды и я пролил там кровь - на Березине и Друти. А как забыть холодившие душу горькие вопросы белорусских крестьян: "Куда вы отступаете?.." Как потушить в памяти их укоряющие, тоскливые взгляды?.. И не забыть знобкого восторга наших победных контратак, не забыть трепетной радости, когда на груди засверкал первый боевой орден за бои в Белоруссии... В моем архиве бережно хранится документ, свидетельствующий о том, что крестьяне деревни Боровая Дзержинского района Минской области избрали меня своим почетным гражданином. Близ этой деревни в ночь на 28 июня 1941 года наша часть вступила в бой с крупным немецким десантом.

Ну и не могу не сказать о родном мне Смоленске, где стал членом КПСС, где в военно-политическом училище постигал не только марксистско-ленинскую теорию, но и военные знания, приобретал физическую закалку; верю, что именно все это помогло мне остаться самим собой в первых боях близ границы, сдюжить все тяжкое, что выпало на нашу долю в трудные месяцы боев на Смоленских возвышенностях летом 1941 года, а затем пройти по дорогам войны до Победы. И как самой высокой оказанной мне честью, бесценной духовной наградой горжусь тем, что мне присвоено звание Почетного гражданина Смоленска.

Писать и говорить обо всем этом мне как-то не очень удобно, наверно, из-за врожденной крестьянской застенчивости, но умолчать тоже нелегко, ибо характер хвастуна Максима Перепелицы, пусть и не в большей мере, но слеплен мной и из черт собственного характера.

Так случилось, что со времен окончания войны я живу мыслями и чувствами, взявшими начало там, среди полей, лесов и лугов Белоруссии и Смоленщины, и уже больше двух десятков лет работаю над эпопеей о войне. Пока написаны и опубликованы три книги романа "Война", роман "Москва, 41-й", в стадии завершения роман "Москва, 41 - 42-й". Не знаю, хватит ли сил закончить все задуманное. Так, роман "Люди не ангелы" я писал пять лет. Первую книгу "Войны" - три года, вторую - четыре, третью - пять лет. На их издание тоже потрачено в общей сложности три года... А ведь кроме литературного труда не уклоняюсь и от других обязанностей - общественных и служебных, не порываю связей с родной армией, которой служу верой и правдой. И есть у меня родная Винничина и маленькое село там Кордышивка. И есть внуки - Иван, Оксана, Алеша и Оля. Да-да, я уже давненько четырежды дед…».