Интересно, что бы он сказал сегодня?

Щедрая жизнь подарила мне замечательно-тёплые отношения с великим и мудрым клоуном Никулиным, которые продолжались четверть века. Мы познакомились, когда я был старшим лейтенантом, а хоронил его, став седым полковником.

Стесняюсь назвать те отношения дружбой, несмотря на то, что мне этого очень хочется. Во всяком случае, я бы не соврал: Юрий Владимирович всегда задушевно и по-доброму ко мне относился, что его жена и сын всегда подтвердят. Во многом, наверное, потому, что мы оба с ним были из ПВО, пэвэошники, а, может, просто из-за того, что он симпатизировал мне как военному человеку. К людям в форме он вообще относился благоговейно.

...Часто думаю: в чём же был секрет невероятной популярности Никулина? Да, разумеется, в том, что Юрий Владимирович сыграл в кино несколько десятков различных ролей. И ещё в том, что на арене цирка он выступал «сегодня и ежедневно» без малого четыре десятилетия. Его славе поспособствовали и литературное, художническое дарования артиста (собственную автобиографическую книгу «Почти серьёзно…» оформил доброй сотней своих же рисунков); и его врожденное чувство юмора; и поразительная его коммуникабельность: в любой компании он сразу становился своим человеком и лидером. Причем, без малейшего к тому напряжения.

Все это так, но главное, мне кажется, в другом - Никулин никогда не отделял себя от своего народа. Народ воевал, и он воевал, народ созидал и он созидал, созидал по-своему, ему одному доступными средствами.

Играя, скажем, на экране роль Балбеса, он и в жизни выступал против таких балбесов; изображая пьяниц, он клеймил пьянство задолго до печально известных партийных мер и постановлений; исполнив роли Глазычева, Лопатина, он ратовал за таких, как его герои, людей - добрых, смелых, отзывчивых, благородных.

А ещё он никогда не лукавил, не юлил и не лицемерил ни перед рядовыми зрителями, ни перед властями предержащими. Редко кому из нас удавалось идти по жизни с таким спокойным, несуетным достоинством, как Никулину. А жизнь ведь у него за плечами была далеко непростой. В армию его призвали в 1939 году, служил вблизи границы с Финляндией. «Шинель на мне болталась как на палке – рассказывал он мне, - был страшно худющим и длинным. Сапоги на ходу сползали с ног. Когда старшина Войтенко заставлял меня пройти строевым шагом, ребята хватались за животы и покатывались со смеху. Меня же это злило не на шутку. И если выдержал насмешки товарищей, как теперь говорят, не закомплексовал, то только благодаря спасительному чувству юмора. На шутки отвечал шутками. Так что все скоро поняли: со мной лучше не связываться.

Потом началась финская кампания. Мне было тогда восемнадцать, только в душе я ощущал себя гораздо старше. Перед боем отнёс политруку заявление: «Хочу идти в бой комсомольцем...» И ведь написал искренне, по душевному движению, никто меня не заставлял. Думалось: а вдруг пуля сразит, и умру беспартийным - это ж какой позор! – вот какими категориями мыслили».

Не успели отойти от потрясений финской кампании, как началась Великая Отечественная. Полагал - на пару недель, а оказалось на долгих четыре года. Всю войну провел, защищая блокадный Ленинград.

«Понимаешь, Михаил, какая память шутка капризная. Ей не прикажешь: это береги, а то забудь. И если откровенно, не самое лучшее она иногда сохраняет, - говорил он мне. - Порой я кажусь себе старым австралийцем, который сошел с ума, потому что, купив новый бумеранг, никак не мог отделаться от старого. Я сейчас вспоминаю войну, свою долголетнюю службу - все-таки почти восемь лет тянул лямку, - ей-богу, как детство. С какой-то светлой печалью вспоминаю. Страшное, горькое, ужасное временем сгладилось, отдалилось и почти скрылось, а Победа осталась. Сознание о честно выполненной на фронте работе осталось. Фронтовая дружба всегда при мне, какая-то беззаветная, почти фанатическая верность присяге - тоже со мной.

Если бы можно всё лучшее из моей фронтовой жизни собрать, как-то вычленить или обобщить, то это будут такие высоты, до которых я, пожалуй, в последующей жизни никогда и не поднимался, хотя лодырем не был и трудился, не покладая рук.

А память о войне всегда при мне. Когда я вижу кусок хлеба, брошенный на землю, сразу вспоминаю блокаду и свое тогдашнее ощущение, что никогда больше не удастся досыта наесться.

Случается, страх свой на той войне вспоминаю. Никогда не забуду, как под городом Тарту прямо на нашу батарею шли фашистские танки. Шли в лоб. Это нечто другое, чем бомбежка. Когда у тебя на глазах стремительно увеличиваются стальная махина, понимаешь, какое это крохотное расстояние - тысяча метров. Сколько лет прошло с той поры, а и сейчас во сне, бывает, вижу: фашисты наступают, а мы зарыты в землю и никто не стреляет. И просыпаюсь в поту. С каждым годом возвращаться в свою фронтовую молодость все грустнее и тяжелее.

Кстати сказать, поначалу, например, я сожалел, что отказался сняться у Столпера в роли Серпилина. А увидел Папанова-Серпилина и понял: я бы так не смог. Была возможность сыграть роль Юры Деточкина в «Берегись автомобиля», ведь это я рассказал Рязанову и Брагинскому такую оригинальную историю. Не получилось. Не думаю, что без моего участия фильм пострадал. Я даже не в претензии на то, что авторы ленты нигде не обозначили того момента, что идея-то моя. Нет, тщеславие у меня развито слабо. И, может быть, поэтому прихожу к не очень для себя утешительному выводу: на роль Лопатина мне не следовало бы соглашаться...»

Помнится, когда я такое услышал из уст Юрия Владимировича, чуть было не потерял дар речи. Ведь фильм «20 дней без войны» по К. Симонову тогда с оглушительным успехом прошёл по экранам страны. Игра Никулина и Гурченко критикой была признана великолепной. И вдруг такое необычное признание главного героя:

- Понимаешь, в чем тут дело, - пояснял Никулин. - Герман работает «под хронику», его картины проникнуты духом того времени, о котором идёт речь и это достойно всяческих похвал. Но нас-то с Людой Гурченко, с нашей элементарной узнаваемостью, люди никак не соотносят с той порой. Это просто невозможно. Тут хоть наизнанку вывернись, но всё равно у зрителя останется хоть крохотное, но недоверие. Нет, надо было Герману найти на главные роли артистов с периферии, и тогда бы его «документализм» сработал по полной программе.

Но поскольку я уже соблазнился ролью, не имею права задним числом казаться умнее, чем есть на самом деле. И вообще, может быть, я ошибаюсь...

Теперь мало кто помнит, что Никулин более тридцати лет проработал вместе со своим партнёром Михаилом Шуйдиным, достигнув редкого с ним взаимопонимания. Столь продолжительное совместное творчество можно объяснить, конечно, многими обстоятельствами - верностью цирку, похожими взглядами на определенные жизненные явления, наконец, просто психологической совместимостью, хотя, случалось, артисты спорили до хрипоты, до ругани.

Однако в решающей степени их единило, наверное, то, что оба прошли войну от первого до последнего дня. Шуйдин служил в танковых войсках. В одном из боев получил тяжелейшее ранение. Даже видавшие виды фронтовые врачи не рассчитывали, что он останется в живых. А он выжил. И еще воевал, и еще горел в танке. Не все, наверное, знают, что бессменный партнер Никулина был почти слепой и по арене цирка передвигался едва ли не на ощупь. Михаил Иванович однажды признался: «Знаешь, тёзка, если бы не Юрка, меня бы никто на пушечный выстрел не допустил к арене. Я на него молиться буду до самой гробовой доски!»

Тогда подумалось: какое же надо было иметь мужество этим двум фронтовикам, чтобы не просто найти свое место в жизни, но и приносить своим смехом людям радость.

Как и всякий мудрый человек, Никулин почти всегда сомневался, не рубил с плеча, был терпеливым и снисходительным. Однажды мы с ним поехали на открытие "Горбачев центра" на Ленинградском проспекте. Тусовка собралась настолько крутая, что даже Никулин в ней затерялся. В жуткой тесноте мы выпили по паре рюмок коньяку, и Никулин предложил поехать на Цветной бульвар. Уже в его служебном мерседесе, я спросил Юрия Владимировича:

- Как считаете, у Горбачева есть будущее?

- Не сомневайся, - ответил, - этот человек без будущего не останется. «За бугром» ему ещё памятники будут ставить.

А после паузы добавил:

- Хотя, правда и то, что современники никогда не могли дать верной оценки своим государственным лидерам.

...Меня всегда подкупала простая, не показная, но сильная любовь, которую через всю жизнь (а прожили они вместе 47 лет!) Никулин пронес к своей жене Татьяне. Татьяна Николаевна тоже сильно любила мужа, до самой его смерти ревновала, и не удивительно - и в пожилом возрасте Юрий Владимирович пользовался фантастическим успехом у женщин. Мне, порой, казалось, что он обладал каким-то магнетизмом на прекрасный пол. В семьдесят пять говорил:

- У меня возраст - ни туда, ни сюда. Когда вижу на экране Любовь Орлову, сожалею, что не старше на двадцать лет. Когда общаюсь с Наташей Андрейченко, мне обидно, что не моложе на те же двадцать лет.

В цирке Юрий Владимирович спал в кабинете на диване, если чувствовал недомогание или усталость. На дверях вывешивалась табличка: «Никулин отдыхает». А цирковые шушукались: «Тихо, Дед спит!» (В цирке все его называли Дедом, ещё имел кличку «ЮВ»)

Юрий Владимирович отличался поразительной неприхотливостью в еде, одежде, в быту. Туфли никогда не носил со шнурками. В одном и том же костюме мог ходить годами. И не потому, что жалел денег на покупку нового. Просто любил постоянство - одежду поношенную, удобную, неказистую, простых неброских расцветок. Но цветы жене Тане носил до последних своих дней.

Любил жить на подмосковной даче. Внуков Юрку и Максимку любил. Просто души в них не чаял. О сыне говорил:

- Он вырос без моего вмешательства. Я в молодости так часто на гастроли ездил, что Максим однажды поздоровался, когда я вернулся с очередной поездки: «Здравствуй, дядя!» Но мужик способный, потолковее меня будет как руководитель. Я поэтому со спокойным сердцем могу оставить на него цирк. И с умом, и с сердцем у парня все в порядке.

Утро в их семье всегда начиналось с повелительного и зычного пожелания Татьяны Николаевны:

- Юра! Умираю без кофе!

Никулин неспеша брел на кухню, готовил жене и себе заморский напиток по собственному особому рецепту. Потом уже делались все прочие дела. При этом Юрий Владимирович мог заметить:

- Самое главное, Тань, определить, кто сегодня будет хозяином: я или мой радикулит.

Новелла, сыгранная им в фильме Л. Гайдая «Деловые люди» по О. Генри еще в 1963 году, сыграла с ним злую шутку: всю жизнь он мучился спиной. Однажды его так прихватило, что пришлось срочно ехать на уколы.

- Спускаю я штаны, - рассказывал потом, - точь-в-точь, как в «Кавказской пленнице», а медсестра восторженно произносит: «Ой! Первый раз вижу такого артиста в лицо!»

Юрий Владимирович любил макароны с котлетами и анекдоты. Рассказывал последние виртуозно и мастерски. Причем главное достоинство Никулина-рассказчика состояло в том, что он всегда вспоминал байку в нужном месте и в нужное время. Да и сам любил что-нибудь отчебучить.

...Однажды в самолете, летевшем в Японию, Юрий Владимирович подозвал стюардессу и на полном серьезе спросил: «А как будет по-английски «Я хочу попросить политического убежища»? Испуганная девушка тут же метнулась в пилотскую кабину. Появились сначала второй пилот, потом сам командир корабля и стали со смешанными чувствами испуга и удивления разубеждать Никулина: не делайте, мол, опрометчивого шага. Кто-то из пассажиров не удержался от смеха, и Юрию Владимировичу пришлось признаться: пошутил я, ребята.

Командир чуть не заплакал: «То есть, как это пошутили? Да я из-за ваших шуточек запросил посадку в Ташкенте. Что же мне теперь делать?».

…Когда я стал редактором журнала «Вестник противовоздушной обороны», то предложил Никулину вести рубрику анекдотов. Почти не раздумывая, он отклонил мое предложение. Необыкновенно совестливый и щепетильный человек, Никулин стал доказывать, что из этических соображений не может пойти на сотрудничество, поскольку в то время вел подобную рубрику в «Огоньке» Виталия Коротича.

- Ну, ты сам подумай, зачем мне на два фронта работать. Неровен час, люди ещё скажут, что я деньгу заколачиваю.

Вот это постоянное стремление соизмерять свои поступки с мнением окружающих не покидало его до последнего вздоха. Я же тогда стал убеждать артиста, что такие подозрения никому даже в голову не смогут прийти.

- Юрий Владимирович, да кто ж вас осудит за то, что хоть как-то скрасите службу воинов - своих однополчан.

- А, пожалуй, ты прав. И Толе Вобликову будет приятно, - согласился Никулин и почти три года добросовестно давал байки для журнального юмористического раздела, носившего название «Мы с Никулиным вдвоем...». (Генерал-полковник Анатолий Васильевич Вобликов долгое время был начальником тыла Войск ПВО. Уволившись в запас, уехал в Белоруссию. С Никулиным они воевали в одном полку. С тех пор дружили).

Когда мы презентовали в Доме кинематографистов женский выпуск «Вестника ПВО», Юрий Владимирович сильно занемог. Зная об этом, я даже не осмелился его вторично просить посетить наше торжество. Каково же было мое удивление, когда Никулин, бережно поддерживаемый женой, появился-таки в дверях Дома кино. В перерыве Татьяна Николаевна рассказала:

- Я не хотела его пускать. Не послушал меня. Наглотался лекарств, велел подать парадный пиджак и заставил собраться. Надо, говорит, ребят поддержать, да и Вобликову обещал, что приду.

Он вышел на сцену, поздравлял сотрудников журнала и всех воинов ПВО. Несколько анекдотов рассказал. Слушая его, я аж прослезился. Ну, кто бы еще из артистов, с куда меньшей славой, повел себя так по-человечески замечательно и трогательно!

...Напротив парадного входа в новый цирк на Цветном бульваре стоит бронзовая скульптура: Никулин в клоунском костюме выходит из «Запорожца» 91-63 ЮАР. Именно в такой машине снималась знаменитая тройка Трус, Балбес, Бывалый из кинофильма «Кавказская пленница». Так великий артист и клоун заслуженно увековечен в бронзе. Но мало кто сейчас помнит, что не будь Никулина, столица не имела бы такого циркового сооружения мирового уровня. По этому поводу сам он рассказывал:

- О моих мытарствах, связанных с реконструкцией цирка, можно было бы написать книгу. Месяцами я обивал пороги Госплана, Минфина, Госкомтруда. Собирал различные визы. Во многих министерствах выступал с концертами - агитировал, просил, требовал помочь цирку. Дело между тем не продвигалось. И тогда меня осенило: обратиться за помощью к тогдашнему председателю Совета Министров СССР Николаю Ивановичу Рыжкову. На прием к нему я взял с собой дрессировщицу Ирину Бугримову и клоуна Олега Попова. И вот навстречу нам выходит Николай Иванович. Стали беседовать. А я сильно волнуюсь: о главном - ни слова. Подловил момент и говорю: «Николай Иванович, я просил три с половиной минуты. Теперь боюсь, что мы не успеем решить проблему. В вашей приемной столько народу» - «А мы уже всё решили, - отвечает Николай Иванович. - Вот сейчас я при вас и подпишу бумаги».

Ты знаешь: меня мало волнуют политика и политики, но Николая Ивановича мы всегда будем считать крестным отцом нашего старого, а теперь уже и нового московского цирка.

Политикой он и в самом деле не любил заниматься. Но его усиленно и нахраписто к этому понуждали. Во время президентских выборов 1996 года помощники Ельцина мертвой хваткой вцепились в клоуна.

Знали, ушлые, что поддержка Никулина - такая гиря, которая перевесит сотни иных их пустопорожних мероприятий. Какой-то доброхот даже написал гигантское полотно, на котором были изображены целующиеся Ельцин и Никулин. Леониду Якубовичу пришлось продавать эту помпезную картину с аукциона. При мне он позвонил Никулину:

- Дядя Юра, я только что продал вас вместе с президентом за три тысячи долларов. Причем, торгуясь, уточнил: президент справа.

- Наш президент всегда справа и уже давно продан, - грустно заметил Никулин.

К концу жизни он всё больше и больше разочаровывался и в самом Ельцине, и в той жуткой политике, которую насаждала в стране так называемая Семья. Не раз повторял, что так долго длиться не может. Должен прийти человек, который душой и сердцем болел бы за государство. Интересно, что бы он сказал сегодня?