Богема Северного флота

Понятия «богема» и «флот» не совместимы – они полярны, они совершенно исключают друг друга. Какая богема может существовать в условиях суровой дисциплины атомного флота в Арктике?.. И тем не менее: на Северном флоте существовала своя богема, весьма, конечно, отличная от той, что прожигала жизнь в российских столицах.

Мы создавали свои шедевры в условиях заполярных гарнизонов и отдаленных военно-морских баз, втискивая творчество в редкие просветы между дежурствами, вахтами, походами и прочими служебными делами.

Нас было по меньшей мере семеро, это:

– заядлый библиофил, знаток литературы, собиратель экслибрисов полковник из авиации флота Владимир Лобурев;

– военный журналист, краевед, капитан 3 ранга Владимир Жданов;

– великолепный фотохудожник капитан 2 ранга Владимир Теселкин;

– художник и график капитан 3 ранга Владимир Мухачев.

К этим четырем Владимирам следует причислить Леонида, Евгения и Николая, то есть капитана 3 ранга Леонида Климченко, талантливого поэта и не менее талантливого – а впрочем, тут нет никакой мерной линейки – поэта капитан-лейтенанта Евгения Гулидова. Самым молодым в «семерке» был автор этих строк, тогда – капитан-лейтенант, писавший свои первые морские рассказы, пьесы, киносценарии.

Кто же назвал нас «богемой»? Какой-то ушлый политрабочий навесил на нас всех один ярлык. Мол, чего с них взять – богема она и есть богема. В это слово он вложил все свое презрение к тем, чья жизнь выходила за рамки типового времяпровождения.

Ну, богема так богема! Богема в самом общем и творческом смысле этого слова. Все мы были офицерами примерно одних или весьма близких званий, все носили в кармане партбилеты – тут особо не разгуляешься и не развернешься. И все же – наша «великолепная семерка» во многом задавала тон духовной жизни Северного флота, придавленной неизбывными служебными заботами, боевой подготовкой, партполитработой, бесконечными полярными днями и ночами.

Мы не составляли никаких деклараций.

Декларация у нас была одна: мы, то есть каждый из нас, любили Север, Флот, море, свои корабли… Любили и по-своему воплощали эту любовь в гравюры, стихи, повести, фотокартины… Нам претил казенный пафос, барабанный агитпроп Главпура, казарменная романтика военной печати.

Искали свое, пытались выйти на новые уровни…

Половина нашей когорты была обитателями прочного корпуса – подводниками. И то, что мы пытались выразить из глубины отсеков пером и штихелем, было своего рода «окопной правдой». Да, о подводниках, о моряках-североморцах писалось и снималось много. Но это был взгляд со стороны, с берега. Мы же знали и видели изнутри много больше. И потому так важно было передать это и донести до читающего сообщества, до страны в целом. Разумеется, никто из нас не ставил перед собой таких глобальных задач, не мечтал о всесоюзной известности. Каждый делал то, что мог. «Каждый пишет, как он дышит». Мы: и Климченко, и Мухачев, и я – дышали одним и тем же лодочным воздухом, северными ветрами и морскими шквалами. И все, что мы писали, снимали, изображали – все проникнуто этим северофлотским дыханием. Ходили на подводных лодках и Володя Жданов, и Владимир Теселкин. И, пожалуй, лучше его, Теселкина, никто не снимал тогда наши первые атомоходы. Именно его фотографии подпитывали и творчество Мухачева: строгие очертания кораблей на теселкинских снимках нередко переходили в четкую графику мухачевских линогравюр. Так в одной связке они держались до самых последних своих лет.

Почти у всей «богемы» было инженерное образование. Исключение составляли лишь мы со Ждановым да Женя Гулидов – чистые гуманитарии.

А еще не было среди нас земляков: Лобурев – минчанин, Теселкин – питерец, Жданов – из Самары, Гулидов – из Казахстана, Климченко – ростовчанин, Мухачев – севастополец. Отечеством нам было Заполярье.

Разумеется, мы были очень разными, что не мешало нам исповедовать любовь к искусствам и всем горним проявления человеческого духа. Мы служили в разных частях и гарнизонах: Жданов был посткором «Красной звезды» на КСФ. Теселкин возглавлял гражданскую оборону Северного флота, Леня Климченко, Володя Мухачев и я служили на подводных лодках в Полярном (Климченко и Мухачев на атомоходах). Лобурев был командиром спецбазы авиации Северного флота и носил погоны с голубыми просветами. Дальше всех от нас в пространстве отстоял Мухачев – он служил в Гремихе. Чтобы выбраться оттуда в столицу Северного флота – в Североморск - надо было почти двое суток идти морем на пассажирском лайнере вроде «Клавдии Еланской». И тем не менее мы искали общения друг с другом. Встречались при каждом удобном случае: вдвоем, втроем, а то все разом на так называемых «книжных балах» в Североморском клубе любителей книги. Создал этот клуб и проводил незабываемые вечера полковник Владимир Васильевич Лобурев. По службе он имел дело с ядерным оружием, и может быть, поэтому вкладывал всю душу, иссушенную режимными правилами, в книжные празднества. Покидая Североморск в 1984 году, он подарил более двух тысяч своих книг матросской библиотеке.

На какое-то время музой нашей богемы стала актриса Нона Терентьева, бывавшая на Северном флоте со своими выступлениями и посетившая даже такой отдаленный гарнизон, как «город летающих собак» - Гремиху, славившуюся своими фирменными шквальными ветрами. Теселкин сделал серию ее великолепных портретов. Мухачев запечатлел «советскую Марлен Дитрих» на полотне. Нонна Терентьева, в отличие от иных кинодив, обладала недюжинным интеллектом, широкой эрудицией, истинной одухотворенностью. А дальше все, как в фильме «Сердца трех».

Но это особая песня…

Да, нас было семеро, и все мы были под «колпаком у Мюллера». Под Мюллером надо понимать бдительные партийно-политические органы флота и еще более бдительные особые отделы, то есть представители КГБ в ВМФ.

Каждый из нас ощущал на себе пристальный взгляд «товарищей из органов», но вели они по отношению к нам довольно тактично. Больше всех их тревожил Владимир Теселкин, который посылал свои фотоработы на международные конкурсы, в том числе и в «натовские страны», в стан такого наивероятнейшего противника, как США и получал оттуда – из Англии и Мексики, из Японии и Франции – золотые медали, наивысшие конкурсные награды. Его не раз приглашали на собеседования к начальнику особого отдела Северного флота.

– Вы, советский офицер, живущий к тому же в закрытом гарнизоне, регулярно отправляете свои фотографии в страны НАТО.

– Так я же в международных конкурсах участвую. И снимки, прежде чем отправлять туда, всегда вашим сотрудникам показываю.

– Тем не менее, выбирайте – либо служба, либо фотоконкурсы…

После долгих прений сошлись на том, что отныне в Североморске никакого фотографа Теселкина больше не будет, но в международных конкурсах будет участвовать некто Витов из Мурманска (свой псевдоним он составил из первых букв имени, отчества и фамилии).

Так Владимиру Теселкину пришлось заново добывать себе славу на зарубежных вернисажах. И он ее добыл. Свыше двухсот наград удостоен он на 600 фотоконкурсах.

Высшую степень мирового признания Владимир получил в новогоднюю ночь 1983 года, когда Международная федерация фотоискусства под эгидой ЮНЕСКО ФИАП присвоила ему почетное звание «фотохудожник-экселенц».

«Экселенц» – значит «превосходный». В СССР он был третьим обладателем столь высокого титула. После отсоединения Прибалтики, Владимир Теселкин оставался единственным в России фотохудожником-экселенц. Но независимо от всяких званий, творчество этого мастера – национальное достояние страны. Увы, до сих пор неоцененное и ничем не защищенное.

За мной тоже присматривали: матросы говорили мне, что наш «поручик Кольцов» (прозвище бригадного особиста) постоянно интересуется, о чем я говорю на политзанятиях. Его внимание особенно обострилось после событий на БПК «Сторожевой», где замполит Валерий Саблин поднял экипаж против брежневской партократии.

Но в целом на нашу творческую деятельность и на наше неформальное общение партийно-политические органы смотрели сквозь пальцы.

Больше всего начальство благоволило к Володе Мухачеву. Его работы нравились всем. Первую выставку работ молодого офицера-графика в Североморске посетил сам Главнокомандующий Военно-Морским флотом СССР, Адмирал флота Советского Союза С.Г. Горшков. И это несмотря на то, что художник пребывал всего лишь в звании капитан-лейтенанта. И командующий Северным флотом адмирал Г.М. Егоров тоже покровительствовал флотскому таланту. Мухачев был извлечен из дыры гремиханского гарнизона и определен сначала на службу в Североморск, а потом переведен в Москву начальником рекламно-издательского центра ЦСКА под начало вице-адмирала Н.А. Шашкова.

Капитан 2 ранга Владимир Теселкин тоже не остался без высокого покровительства. Именно он создал великолепную портретную галерею северных флотоводцев: адмиралов Лобова, Егорова, Чернавина и главкома Горшкова. Семьи этих адмиралов хранят эти портреты на самом видном месте. А дочь покойного Егорова попросила выбить фотопортрет отца, сделанный Теселкиным, на мраморной плите.

При первой возможности Теселкин ушел с флота, снял погоны и целиком отдался фотографическому искусству. В небольшой фотостудии на Сенной площади (ныне Спасский переулок) он продолжал создавать свои шедевры. Но теперь уже на его «полотнах» главенствовали не корабли и олени, а женщины, женские портреты, женские тела, снятые так, что даже закоренелый ханжа не смог бы ни к чему придраться. Самый трудный жанр фотоискусства – ню – был освоен им столь же талантливо, что и пейзажная съемка, военная маринистика.

Замечен был в кругах Главпура и замполит атомохода К-143 Леонид Климченко. Я много рассказывал о нем своему бывшему шефу по «Красной звезде» редактору отдела литературы и искусства полковнику-инженеру Владимиру Жукову, да и в отделе боевой подготовки ВМФ его хорошо знали. Так или иначе, но Леня после окончания Литинститута был переведен в штат редакции «Красной Звезды» и назначен постоянным корреспондентом на Тихоокеанском флоте. Там он задружил с нашим соратником и единомышленником на далеком Тихоокеанском флоте капитаном 2 ранга Владимиром Тыцких, замечательным стихотворцем, шагнувшем в большую поэзию из отсеков дизельной подводной лодки.

Перевод Климченко в «Красную звезду» оказался роковым.Как и все настоящие поэты, он предсказал свою судьбу в стихах:

Когда последний песенный куплет

я допою над берегом любимым, –

последний раз сойдётся клином свет

на парусе, что пролетает мимо.

Я был и под волной и на волне,

и в царстве тёмных смут и истин ложных,

когда, казалось, счастье невозможно,

я счастлив был. Не плачьте обо мне.

Коль будет суждено сгореть в огне,

мой прах горячий над полынь-травою,

над скудною отеческой землёю

развейте и не плачьте обо мне.

«Коль будет суждено сгореть в огне»… Мороз по коже пробегает от этих слов. В огне он и сгорел – в чудовищном пороховом пламени, которое вспыхнуло в первой башне главного калибра крейсера «Адмирал Сенявин».

Именно там и находился Леонид Климченко по долгу военного газетчика. Во время стрельбы произошел затяжной выстрел, замковой раньше времени открыл замок, и картуз с порохом, лежавший на лотке подачи, воспламенился…

Это случилось 13 июня 1978 года. Флагманский крейсер Тихоокеанского флота "Адмирал Сенявин" в заливе Петра Великого вел артиллерийские стрельбы главным калибром. На девятом залпе корабль содрогнулся от мощного внутреннего взрыва. Полминуты из всех щелей носовой башни било яростное пламя. В перегрузочных отделениях погибло 37 человек. Когда тяжело обожженного Климченко вынесли на палубу, он еще был жив. Но прожил всего несколько минут… Его похоронили в братской могиле моряков в бухте Стрелок. Леня погиб в расцвете сил и творческой зрелости. Печатался во многих флотских сборниках, но выпустить при жизни отдельной авторской книги стихотворений не успел…

Володя Жданов… Весельчак, балагур, человек неуемной любознательности, искатель приключений он обладал потрясающей способностью влипать в какие-то невероятные истории, после которых начальство не знало, что с ним делать и как распорядиться его судьбой. Вступил в Гремихе в какое-то тайное общество. Погорел. К тому же у него не сложилась семейная жизнь. Признаться, мало у кого из наших она складывалась счастливо… Жданов, человек с горящей душой, буквально бредил Севером. Собирал бутылочную почту, обошел и изъездил весь Терский берег, ходил на шлюпках в Варзугу, собирал поморский фольклор, изучал жизнь лопарей…

В Североморске, на квартире у Володи Жданова, чаще всего и проходили наши встречи. Приезжали к нему на «рюмку чая» кто как мог – по возможности. И всегда грелись у его семейного камелька, в его музееподобном кабинете. Тем более, что и его жена Люба всегда была радушна и гостеприимна. Женя Гулидов и Леня Климченко читали здесь свои новые стихи. А сам хозяин восседал на гигантском позвонке кита с кружкой глинтвейна. Именно у Жданова я свел дружбу с Владимиром Теселкиным, который хоть и поглядывал на нас, кап-леев, свысока из-под своих больших звезд капитана 2 ранга, тем не менее весьма дорожил нашим мнением о своих работах.

Однажды мы со Ждановым приехали на Зеленый Мыс, где находилось корабельное кладбище. Там стояла списанная «на иголки» подводная лодка «Лира». Разумеется, мы забрались в нее и чуть не погибли от скопившихся там ядовитых газов. Выбрались полуживые, помогая друг другу. Год спустя я написал рассказ об этом приключении, который был опубликован в «Литературной России», после чего началось долголетнее сотрудничество с этой газетой.

Моя служба на Северном флоте закончилась вполне благополучно – переводом в родную «Красную звезду», в отдел боевой подготовки ВМФ, а потом я и вовсе ушел на вольные писательские хлеба.

Рано или поздно «богема Северного флота» рассеялась по городам и весям. Но самое главное, не растерялись мы и после того, как сняли погоны. Оба Владимира – Теселкин и Жданов – осели в Питере, а Лобурев, Мухачев и я – в град-столице. Теперь встречались намного чаще, чем в годы службы. Оказавшись в Москве втроем – Мухачев, Лобурев и я – не забыли наше былое братство и продолжили его на более высоком уровне.

Наш старший друг Владимир Васильевич Лобурев осуществил в Москве свою давнюю мечту: основал единственный в мире музей экслибриса. И где – в самом центре столицы на Пушечной улице!

Именно там мы теперь стали собираться на общие празднества. Но подлинной «кают-компанией Северного флота» стала двухъярусная мастерская Мухачева, расположенная в цоколе Нового Гостиного двора в Хрустальном переулке. Это почти рядом с Красной площадью. Здесь у радушного хозяина перебывало множество интересных людей – коллег-художников, спортсменов, кинооператоров, литераторов, граверов, литейщиков... А всякий знакомый офицер-северянин, едучи проездом через Москву, всегда мог найти под старинными сводами и приют, и ночлег.

В лихие и голодноватые 90-е годы в мастерской у Мухачева можно было перехватить, бегая по делам, тарелку флотского борща, который варил колоритный бородач, напоминавший отставного пирата. На самом деле, это был бывший старшина-североморец, прижившийся при мастерской. Каким-то ветром занесло его в Москву, жить ему было негде, вот и обитал он у Мухачева, помогая ему по хозяйству, охраняя помещение по ночам.

Володя Мухачев стал для меня кем-то вроде названого брата. Он оформлял мою первую книгу в «Молодой гвардии» – «Соль на погонах», и вторую – «Море многопалубное»… Написал мой портрет с дельфином в обнимку «Братья по разуму», помог отчеканить «Бизертский крест», отлил памятную медаль в память о моем отце… Всех добрых дел, сделанных для меня, и не перечислишь здесь. Собственно, именно так – с душой и готовностью помочь в любом деле – относился он ко всем друзьям, кто нуждался в его поддержке. Я, чем мог, отзывался на мухачевские благодеяния: писал рецензии на его работы, знакомил его с нужными людьми, а однажды привел к нему в мастерскую вице-президента СССР Руцкого.

Незадолго до безвременной кончины Мухачев получил приглашение от мэра японского города Мацуяма побывать в далекой стране. За этим приглашением стояло патриотическое деяние художника. Дело в том, что в годы Русско-японской войны в Мацуяме располагались госпитали для русских военнопленных. Многие могилы умерших от ран порт-артурских офицеров, солдат, казаков, матросов остались безымянными.

Мухачев изготовил за свой счет медные таблички, где по-русски и по-японски были начертаны имена защитников порт-артурской твердыни. Кроме того, Владимир Петрович доставил туда и бронзовый бюст командира эскадренного броненосца "Пересвет" капитана 1 ранга В. Бойсмана.

Памятник был торжественно установлен на могиле героя. После этого мэр Мацуямы присвоил флотскому художнику звание почетного гражданина.

Очень часто приезжал к нам и Володя Теселкин, как, впрочем, и мы наведывались к нему в Питер. Там, в переулочке у Сенной площади, в бывшей дворницкой Союз художников выделил ему фотостудию. Как и в мастерской Мухачева, в ней тоже можно было скоротать ночь на диванчике, накрывшись старой шинелью. Студия была завалена всякой рухлядью, которая служила и утварью, и реквизитом для съемок. Деревенские лапти соседствовали с адмиральской фуражкой, корабельный штурвал с медным самоваром, старинный буфет отгораживал рабочий стол мастера, заваленный альбомами, коробками с негативами, лупами, книгами, безделушками… Теселкин выживал, подрабатывая в соседнем кафе охранником, снимал портфолио, выезжал на заказную съемку, печатал календари, давал уроки фотомастерства, вертелся-крутился, но все же не забывал о высоком искусстве. Так, он отснял великолепную портретную серию балерины Майи Плисецкой. Разглядывая снимки, она призналась, что это были лучшие фотопортреты в ее жизни. Именно в эти немилосердные времена Теселкин выпустил несколько фотоальбомов и по-прежнему брал призы на всевозможных выставках. Я писал предисловия к его изданиям, помогал с заказчиками.

Судьба у русского художника Теселкина тоже русская, горькая… Три жестоких «не» довлеют над ней сегодня: НЕ востребован в России, НЕ известен на родине, НЕ вознагражден Отечеством. Даже альбом с его шедеврами до сих пор не выпущен в свет.

Поразительно, как он вообще не сломался, не спился. Ведь там, на Новой Земле, где он служил на ядерном полигоне лейтенантом, после каждого визита в эпицентр атомного взрыва, надо было пить спирт. Считалось, что алкоголь выводит из крови радионуклиды.

– Мы жили на старом эсминце, переоборудованном под плавказарму, – вспоминал Владимир Иванович, – и каждый вечер дневальный по офицерскому кубрику расставлял на столе стопки желтого от ржавчины «коньячного» спирта. Для иных эта пагуба оказалась пострашнее радиации. У меня же была фотография…

Да, его спасла невенчаная на Парнасе муза светописи. Как фронтовая санитарка вытаскивает с поля боя раненых, так и она, святая к творчеству любовь, вытащила его и из ядерного кратера, и из водоворота бездонного русского пьянства, окружавшего нас всех…

Еще идут старинные часы… Идут они в осиротевшем кабинете Владимира Теселкина. Часы непростые – корабельные. Когда-то их подарил Владимиру Ивановичу командир печально известной на Северном флоте атомной подводной лодки К-19, прозванной за ядерную аварию и гибельные пожары «Хиросимой». По долгу службы Теселкин занимался дезактивацией ее отсеков.

Время от времени заставал у него в студии на Сенной Володю Жданова, который жил на два города – в Питере и Мурманске, занимаясь каким-то бизнесом, который, по всей вероятности, и сгубил его. Не та у него была натура, чтобы деньги заколачивать. В последний раз, когда мы сидели в студийном полуподвальчике, Жданов грустно сказал мне, поднимая рюмку:

– Я свое перо утопил в стакане. Я это знаю. И уже ничего не могу поделать. А ты пиши, за всех нас! За себя и за того парня. То есть за меня…

Да он и сам написал немало: «Подводный дневник», «Зеленая аптека Заполярья», фотоальбом «Краснознаменный Северный», десятки статей на краеведческие темы. На слова Владимира Жданова композитор Игорь Лученок написал песню о старинном поморском селе Умба и песню «Северный флот».

Володя Жданов покинул сей бренный мир 13 марта 2005 года. Спустя несколько лет, уходя на Северный полюс с экипажем атомного ледокола «50 лет Победы», я заглянул в мурманский городской музей. Среди прочих экспонатов в глаза бросился деревянный поклонный крест, привезенный из глубин Кольского полуострова. Табличка сообщала, что этот крест нашел и доставил в музей краевед Владимир Жданов. Так я получил от него благословение на дальний поход туда, куда всегда рвалась его душа.

Евгений Гулидов после службы ушел в одиночное плавание и обосновался в Пензе. Как не жаль, но мы потеряли с ним связь. По рождению – москвич, по юности – казахстанец, Гулидов начал флотскую службу матросом-комендором на Черноморском флоте, а завершил - капитаном 2 ранга на Северном. Заочно окончив Львовское высшее военно-политическое училище, многие годы работал в газете «На страже Заполярья».

В этой же газете публиковал свои первые поэтические опыты тогда матрос, а впоследствии замечательный русский поэт Николай Рубцов. В их стихах есть нечто схожее, они пропитаны сдержанной горечью, особой душевной силой.

Стихи Гулидова читал не только Северный флот, но и Севастополь, и Камчатка, и Кронштадт, и Балтийск, и Владивосток…

Поэты долго не живут. Вот и жизнь Евгения оборвалась на 56-м году в Пензе летом 1999 года.

А потом, по великой оплошности московских врачей, мы потеряли Володю Мухачева. В новогоднюю ночь в одной из московских больниц ему вкололи просроченный инсулин, и 31 декабря 1997 года Володи не стало. Поминали его за большими столами, накрытыми в музее экслибриса на Пушечной.

В солидном возрасте почил в бозе и сам создатель уникального музея, старейшина «богемной семерки» Владимир Лобурев.

В 2010 году после долгой и продолжительной болезни скончался в Питере предпоследний из «богемцев» Владимир Теселкин.

«Богема Северного флота» ушла из жизни довольно рано. Кого сгубила радиация, кого «зеленый змий»… Но все они - Владимир Лобурев, Владимир Теселкин, Владимир Мухачев, Владимир Жданов, Леонид Климченко, Евгений Гулидов – оставили свой немеркнущий творческий след в духовной жизни Северного флота.

Где-то в архивах КГБ желтеют доносы на нас, слава богу, невостребованные… Но не пожухли добрые дела, сотворенные «богемой Северного флота»: они остались в мраморе и на полотнах, на книжных страницах и музейных стендах, в памяти моряков.

Из всей семерки ныне я остался один. С ужасом открыл это на днях, с горечью понял, как задолжал им всем, ведь о каждом из них следовало бы написать книгу. «Друзей моих прекрасные черты», – как быстро размываются они волнами времени…