Он сообщил о войне первым

Когда началась война выдающийся советский военно-морской начальник, адмирал Николай Кузнецов занимал пост наркома ВМФ. Тогда ему было всего 34 года. 18 июня 1941 года он приказал привести советский флот в состоянии готовности № 2. На исходе 21 июня по его приказу была введена готовность № 1. В результате 22 июня гитлеровской авиации не удалось уничтожить ни одного советского корабля.

В своих воспоминаниях «Крутые повороты. Из записок адмирала», которые были изданы лишь много лет спустя после его смерти, уже опальный тогда Кузнецов писал:

«Когда в 3 ч 07 мин 22 июня самолеты противника совершили налет на Севастополь, я немедленно по телефону получил сообщение об этом и об отражении атаки немцев. Мое донесение правительству было первым докладом о начавшейся войне. Вспоминаю, как недоверчиво отнеслись сначала к моему сообщению о фактическом налете авиации немцев…»

Родился будущий выдающийся флотоводец 24 июля 1904 года в селе Медведки Архангельской губернии в крестьянской семье. В 11 лет остался без отца, и заботы о нем взял на себя старший брат, живший в Архангельске. Коля работал рассыльным в порту Архангельска, а затем решил поступить на службу во флот. Тогда ему было всего 15, но он приписал себе два лишних года и был принят в Северо-Двинскую военную речную флотилию. Через четыре года способного матроса отправили на учебу в Военно-морское училище имени Фрунзе. Крестьянский парень закончил его с отличием, получив право самостоятельно выбрать место службы. Он выбрал крейсер «Червона Украина». Там он опять проявил себя с самой лучшей стороны и его отправили на обучение в Военно-морскую академию. После ее окончания он получил должность старшего помощника командира крейсера «Красный Кавказ», а вскоре стал командиром все той же «Червоной Украины». 

В 1936 году будущего адмирала направили в Испанию, где вовсю пылала Гражданская война, под именем военного советника Николаса Лепанто. Он отвечал за подготовку операции республиканского флота и прием грузов из СССР. За Испанию Кузнецов был удостоен ордена Ленина и ордена Красного Знамени. 

После возвращения его карьера развивалась стремительно — Кузнецова назначили заместителем командующего Тихоокеанского флота, а вскоре он занял пост командующего, руководил оказанием поддержки советским войска в боях у озера Хасан. А в марте 1939 года Кузнецов уже заместитель Наркома ВМФ, а в апреле — нарком. Такое в те бурные годы было обычным делом. Два предшественника Николая Кузнецова на посту наркома были расстреляны, большая чистка прошла не только во флоте, но и в армии.

Он был уверен, что война с Германией вот-вот начнется и сумел вести дела так, что перед ее началом наибольшая готовность была у флота. Кузнецов отдал смелый приказ сбивать немецкие самолеты-нарушители, вторгающиеся в воздушное пространство СССР. Сталин, который счел, что так он провоцирует немцев, потребовал немедленно отменить приказ. Тогда нарком, носивший к тому времени недавно введенное звание адмирала, издал другой приказ — сажать гитлеровские самолеты принудительно.

В ходе Великой Отечественной войны советский флот и его нарком внесли свой большой вклад в победу над Германией и Японией. В сентябре 1945 года Николаю Кузнецову было присвоено звание Героя Советского Союза. 

Он был одним из немногих, кто осмеливался возражать Сталину. А однажды, когда тот отверг его предложение, смело заявил: «Если я не пригоден, то прошу меня снять...». «Когда надо будет, уберем», — сухо ответил Сталин. 

«В один из дней весной 1946 года, — вспоминает об этом эпизоде в своих мемуарах Кузнецов, — у меня состоялся разговор со Сталиным по телефону. Он предложил разделить Балтийский флот на два. Сначала я, как всегда, попросил время подумать, а потом, дня через два, ответил ему, что считаю это неправильным. Театр небольшой и с оперативной точки зрения неделимый. Сталин, как выяснилось позднее, остался моей позицией недоволен, но тогда, ничего не сказав, повесил трубку. Я еще не догадывался, что «быть грозе».

И гроза разразилась. В январе 1947 года Кузнецова сняли с поста Главкома ВМС и назначили начальником Управления военно-морских учебных заведений. А в 1948 году его вместе с группой других флотских начальников отдали под суд по надуманному обвинению в выдаче якобы секретных военных чертежей и карт США и Великобритании. Несмотря на абсурдность обвинения, всех подсудимых признали виновными. Кузнецов оказался единственным, кого, с учетом прежних заслуг, оставили на свободе. Понизив в должности, его назначили заместителем Главнокомандующего войсками Дальнего Востока по военно-морским силам.

Однако летом 1951 года в его судьбе снова произошел крутой поворот: Кузнецова назначили Военно-морским министром СССР. А после смерти Сталина и прихода к власти Хрущева с Кузнецова сняли судимость и вновь присвоили ему звание адмирала. 

Он требовал начать строительство авианосцев, стал инициатором начала работы над проектом первой советской атомной субмарины, говорил о необходимости заниматься созданием крейсеров с ракетным вооружением. 

Но у Кузнецова не сложились отношения с министром обороны Георгием Жуковым. А когда на севастопольском рейде при загадочных обстоятельствах взорвался и затонул линкор «Новороссийск», то это использовали как предлог — его отстранили от должности. Хотя Кузнецов в этот момент болел и никак не мог нести ответственности за эту трагедию. Оказавшись в отставке, Кузнецов писал книги о флоте и своей жизни. Последняя его книга «Крутые повороты» была опубликована только после смерти адмирала.

В этой книге Николай Кузнецов дает свой анализ причин трагического для нашей страны начала войны. «С одной стороны, — пишет он, — делалось все возможное, чтобы обеспечить себе исходные позиции на случай войны с Германией — границы были отодвинуты от Ленинграда, а Эстония, Латвия, Литва присоединены окончательно и вошли в состав СССР. Материальные средства выделялись в нужном количестве, как армии, так и флоту. Все просимое давалось, корабли строили быстрыми темпами, базы на Балтике и Черном море укреплялись в пределах новых границ. Личный состав призывался в нужном количестве.

Но отсутствие четко выработанных планов для Вооруженных Сил в целом на случай войны оставалось самым слабым местом, - отмечает автор книги. - Не было сформулировано задач каждому виду Вооруженных Сил. Несмотря на печальный опыт, совсем не двинулось дело по отработке согласованных совместных действий армии, авиации и флота. А о необходимости этого говорил наш опыт проведенных операций и опыт идущей мировой войны. Все мои попытки найти понимание в Генеральном штабе не увенчались успехом... Наличие огромных армий, богатой и многочисленной техники, прекрасных солдат и командиров разбилось об отсутствие четкого руководства, своевременных приказаний и согласованных действий между армией, авиацией и флотом. Это, как известно, стоило огромных лишних потерь и, нужно прямо сказать, поставило страну в известный период в критическое положение», — делает горький вывод Кузнецов. 

Интересны в его мемуарах критические, но тщательно взвешенные оценки, которые дает адмирал Сталину и методам его работы, — с вождем ему приходилось много общаться. 

«По мере знакомства со Сталиным и его системой руководства наркоматами меня удивляло отсутствие четкой организации. Мне всегда казалось, что у Сталина не было системы в деле руководства, что помогало бы ему все охватывать и как бы равномерно следить за всем. В практической жизни приходилось наблюдать, как командир корабля или его старший помощник не справлялся с делом, если пытался все делать только сам, лишая инициативы подчиненных. Масштабы другие, но законы те же, когда речь идет о государственных делах. Именно это непонимание значения организации во всех звеньях государственного аппарата привело к излишним жертвам во время финской войны и тяжелому начальному периоду Великой Отечественной войны. Как мог политик и государственный деятель не интересоваться, с какой военной организацией мы собираемся начать войну с финнами? Поэтому она и руководилась распорядительным порядком из кабинета Сталина… Ответственность расплылась и потонула в различных инстанциях центра. Опыт финской войны впрок не прошел. Отсутствие системы мы прочувствовали с особой остротой в первые дни Великой Отечественной войны. Государственная машина, направленная по рельсам невероятности нападения Гитлера, вынуждена была остановиться, пережить период растерянности и потом повернуть на 180 градусов. Последствия этого пришлось исправлять на ходу ценою больших жертв».

«Упрямство Сталина в отношении малой вероятности нападения на нас фашистской Германии, как ни что другое, требовало умелого и настойчивого, подчас рискованного разубеждения его в этом со стороны лиц, окружавших его и имевших на него влияние. Мне как-то не верится, что все его приближенные при наличии множества фактов не ожидали скорого нападения немцев на Советский Союз. Я не хочу умалять его вины в неудачном начале войны», — считает Кузнецов.

«Отношение к людям у него было, как к шахматным фигурам и преимущественно пешкам, — пишет автор мемуаров. — Он мог убрать любую фигуру с шахматной доски и поставить ее вновь, если игра требовала этого. В таких случаях он не был даже злопамятен, и репрессия, пронесшаяся над человеком по его же приказу, не служила препятствием для полного доверия к нему в последующем. Известно, как Сталин в начале войны (и до нее) выдергивал из казематов отдельных людей (Ванников, Мерецков, Рокоссовский), вызывал их к себе, приказывал выпустить и потом так же твердо верил в их преданность, как верил до этого в их вражескую деятельность». 

«Победителей не судят» — гласит старая поговорка, замечает Кузнецов, но история не оправдывает победителей и, пользы ради, отмечает их недостатки. Его ошибки полезно знать, чтобы они не повторялись.  

Но было бы неправильно, вспоминая военные годы, не сказать и о тех чертах в характере Сталина, которые оказались полезны в трудные дни осени 1941 года.

«Именно тогда требовалась железная воля руководителя, и ее Сталин проявил. Невозможно отрицать, что, пережив минуты моральной депрессии, когда он вынужден был признать свои просчеты относительно сроков возможного столкновения, когда убедился, что, несмотря на принятые меры (подобно сообщению ТАСС от 14 июня, мирному обхождению с самолетами-нарушителями и пр.), войну не удалось оттянуть хотя бы до зимы, Сталин перестроился и начал с поразительным упорством, любой ценой добиваться победы над врагом. Возможно, это присуще человеку с сильной волей. Можно говорить об ошибках и в ходе войны, но сказанного выше отрицать нельзя», — замечает Кузнецов.

Особенно автор мемуаров отмечает умелые действия Сталина в международных делах. «Когда однажды на одном из приемов в Юсуповском дворце, — пишет он о переговорах с союзниками в Ялте, — Черчилль поднял тост и сказал, что он «возлагает свои надежды на президента США и на маршала Сталина, которые, разбив наголову противника, поведут нас на борьбу против нищеты, беспорядков, хаоса и гнета», и туг же добавил, что считает жизнь маршала Сталина «драгоценным сокровищем» и что он, Черчилль, шагает по земле с большой смелостью, сознавая, что «находится в дружеских и близких отношениях с великим человеком, слава о котором прошла не только по всей России, но и по всему миру» (это было за год до известной фултонской речи Черчилля), то тогда Сталин счел нужным в своем ответе показать, что он не верит Черчиллю. «Я хочу выпить за наш союз. В борьбе союзники не должны обманывать друг друга. Быть может, это наивно, — продолжал Сталин, — и опытные дипломаты могут сказать: «А почему бы мне не обмануть моего союзника?» — но я, как наивный человек, считаю, что лучше не обманывать своего союзника, даже если он дурак». Видимо, У. Черчилль понял прозрачный намек Сталина, что тот не всему сказанному верит и что пытаться рассчитывать на него как на простака дело бесполезное…», — отметил умелый дипломатический ход советского руководителя Кузнецов.