Британию ждут перемены?

Этих выборов все ждали. И все их боялись. Они должны были стать переломными, опрокинув привычную двухпартийную систему, стремительно теряющую доверие граждан. Они должны были принести перемены. Перемены и даже перелом в политической жизни страны, похоже, и в самом деле наступят, но не совсем такие, каких ожидали или каких опасались политические аналитики.

Для того, чтобы понять значение произошедшего, придется вернуться на несколько месяцев назад, к политической борьбе, предшествовавшей референдуму о независимости Шотландии.

После того, как лейбористов, доминировавших в британской политике «нулевых» годов, сменила коалиция консерваторов и либеральных демократов, в стране неуклонно нарастало разочарование во всех традиционных партиях.

Дело в том, что почти никакой разницы по вопросам экономической и социальной политики между лейбористами и консерваторами не обнаруживалось. Во времена, когда лейбористов возглавлял харизматичный Тони Блэр, партия не только перестала быть левой, но и утратила привычный социал-демократический облик, ослабила связь с профсоюзами и потеряла поддержку рабочего класса.

Отчасти это было связано с объективными процессами, происходившими в британском обществе. По причине деиндустриализации численность промышленных рабочих резко упала, к тому же изменился их этнический состав: место традиционного английского пролетария, органически связанного с тред-юнионами и лейбористской партией, заняли иммигранты из Азии и Восточной Европы, гораздо более индивидуалистически настроенные, не связанные с традициями рабочего движения. Партия стала искать себе новую социальную базу среди преуспевающих представителей нового среднего класса. Но эта опора оказалась непрочной: пока Тони Блэру удавалась удерживать их внимание и симпатии, они голосовали за лейбористов, но затем начали «разбегаться» по другим партиям.

Неолиберальная политика, проводимая в интересах финансового капитала, ползучая приватизация государственных и муниципальных служб и коммерциализация всех сфер жизни вызывали сопротивление радикальной молодежи, но до тех пор, пока экономика в целом росла, и деньги у людей имелись, с этим мирились.

Когда ударил кризис, недовольство резко выросло, но избиратель отреагировал привычным для парламентской модели образом: сменил правительство через голосование.

Подобная «ротация партий у власти» имела смысл в ХХ веке, когда шла борьба между консервативными и социал-демократическими силами, представлявшими разные варианты экономической и социальной политики. Но в наше время по этим вопросам никакой существенной разницы между основными партиями нигде в Европе нет, весь политический класс действует в рамках единой стратегии, общепринятого неолиберального консенсуса. Потому «ротация партий» ничего не меняет.

Единственное, сколько-нибудь существенное различие между консерваторами тори и лейбористами состоит в том, что лейбористы - за исключением, быть может, нескольких депутатов из левого крыла партии - полностью поддерживают брюссельскую бюрократию Евросоюза. Тогда как консерваторы, по крайней мере, на словах, готовы защищать национальные интересы Великобритании. Защищают они их явно недостаточно, что привело к бурному росту поддержки Партии независимости Соединенного Королевства, ратующей за выход из Евросоюза. Это требование пользуется поддержкой значительной части, если не большинства англичан. Что и вынудило консервативного премьер-министра Дэвида Кэмерона пообещать в случае победы на выборах провести референдум о членстве в ЕС.

Что мешало сделать это раньше, не дожидаясь выборов в новый парламент, как поступил тот же кабинет по вопросу о референдуме в Шотландии? Ответ прост: никакого референдума Кэмерон проводить не собирался и, давая обещание, надеялся с помощью бесконечных отсрочек уклониться от его исполнения.

Между тем раздражение общества нарастало. Разочаровавшись в лейбористах, избиратели точно так же разочаровались и в новом правительстве, составленном консерваторами вместе с либералами.

При этом, однако, лейбористы не сумели, находясь в оппозиции, вернуть себе симпатии населения. Новым лидером партии стал Эд Милибэнд, сын выдающегося историка-марксиста Ральфа Милибэнда. Однако это явно был тот случай, когда на детях великих людей природа отдыхает. Никакого нового импульса от смены руководства партия не получила, она оставалась такой же безликой и невнятной. У Тони Блэра не было стратегии и принципов, но была, по крайней мере, харизма. Сменивший его Гордон Браун, напротив, не был сильной личностью, но рассматривался как хранитель традиций лейбористского движения. У Эда Милибэнда не было ни харизмы, ни авторитета. Левое крыло партии, разочаровавшись в руководстве, фактически жило собственной жизнью, профсоюзы все меньше надеялись на связь с лейбористами для решения своих проблем.

На фоне упадка обеих основных партий начался рост новых политических сил. В Англии от такой ситуации выиграла Партия независимости, тогда как в Шотландии стремительно вырос рейтинг националистов.

На определенном этапе с националистами пыталась соперничать Шотландская социалистическая партия, которая, благодаря пропорциональному представительству в местной ассамблее, заняла там серьезные позиции. Но затем организация распалась. Причем не из-за сектантских идеологических разборок, как принято у левых в других странах, а в результате громкого сексуального скандала, спровоцированного поведением партийного лидера Тома Шеридана. Во Франции или Италии подобные истории лишь подняли бы рейтинг политика, но в Шотландии все обернулось расколом и деморализацией.

Шотландская национальная партия (ШНП) завоевала большинство в местной ассамблее, потеснив лейбористов, и потребовала референдума о независимости. Вполне возможно, что сами националисты не относились к этому референдуму серьезно, используя его как инструмент торга с Лондоном по поводу распределения полномочий, а, главное, из-за контроля над финансовыми потоками, порождаемыми добычей нефти на шельфе Северного моря. Политическая программа ШНП представляла собой гремучую смесь из демагогических социальных обещаний - которые всякий раз можно было не выполнять, ссылаясь на «клятых англичан», не дающих Эдинбургу достаточно денег, и экономических предложений, полностью идущих в русле привычного неолиберализма. Как собиралась ШНП резко увеличивать социальные расходы, одновременно резко снижая налоги для крупного бизнеса, остается загадкой. В целом пропаганда и идеология шотландских националистов у человека, жившего в СССР начала девяностых годов, вызывает острое и неприятное чувство «дежавю». Все это уже было у нас, когда Советский Союз растаскивали по «национальным квартирам».

Те же безответственные обещания счастья, которое само собой свалится на голову после провозглашения независимости. Аналогичные успокоительные речи про то, что в отношениях между народами и регионами после «развода» ничего не изменится - хотя совершенно понятно, что факт разделения на части единого государства уже радикально меняет всю структуру межрегиональных и межнациональных отношений. Однако, некоторая часть социалистов в Англии и Шотландии расценила социальную демагогию ШНП как проявление «левизны», и поддержала референдум.

Чтобы не сливаться с националистами, они создали «Радикальную кампанию за независимость», под знаменем которой вели собственную пропаганду, доказывая, что отделение от Лондона поможет решить социальные проблемы Шотландии и будет способствовать развитию демократии.

Борьба между Лондоном и Эдинбургом за финансовые потоки, конечно, подавалась через исторические и культурные различия. В моду резко вошли волынки и килты, игравшие для англоязычных протестантов нижней Шотландии примерно такую же роль, как украинские вышиванки для националистической интеллигенции Киева. При этом сами горцы Верхней Шотландии, традиционно сохранявшие национальную культуру и обычаи, как раз выступили против ненужной и непонятной им независимости. С культурой и традициями у них и в рамках Соединенного Королевства все было в порядке.

Еще одна линия раздела между Эдинбургом и Лондоном может быть определена формулой «Хватит кормить Белфаст». Шотландия является донором национального бюджета, а средства идут на развитие Северной Ирландии, которая еще 10-15 лет назад была для Соединенного Королевства такой же «горячей точкой», как, в свое время, Чечня для России. Политика перераспределения средств сработала: в Северной Ирландии сейчас мир, независимости никто не требует, католики и протестанты вместе заседают в местном парламенте. Зато в Эдинбурге и Глазго деловые люди переживают по поводу того, как много средств они могли бы привлечь для собственного бизнеса, если бы не ирландцы.

Наконец, значительная часть шотландцев на референдуме решила голосовать за независимость просто назло Лондону, чтобы наказать и напугать правящих там консерваторов. В последнем случае люди голосовали за независимость именно потому, что не хотели ее, знали, что отделения не будет, и что все происходящее — не совсем всерьез. Однако в совокупности все эти факторы создали крайне рискованную ситуацию. В стране, где в действительности идею независимости едва ли поддерживала четверть населения, во время референдума за раздел Соединенного Королевства высказалась почти половина участников. В итоге государство было сохранено со счетом 55:45, достаточно убедительный результат, если бы речь шла о выборах. Но крайне неприятный итог, учитывая то, насколько неожиданной и искусственной была сама идея независимости. К тому же и этот итог был достигнут лишь потому, что часть шотландцев, намеревавшаяся «попугать Лондон», в последний момент отказалась от своего намерения, поняв, чем все это может обернуться. Но на выборах в общебританский парламент эти же люди снова проголосовали за националистов.

Лейбористы и консерваторы вынужденно объединились в Шотландии, отстаивая единство государства. Как выразился один из британских политологов, лейбористская партия принесла себя в жертву единству государства.

На парламентских выборах 7 мая лейбористы потеряли все свои бастионы в Шотландии, а ШНП, неожиданно для себя, вдруг оказалась третьей по значению общебританской партией. При этом Партия независимости Соединенного Королевства, которая в сумме набрала даже больше голосов, нежели шотландские националисты, из-за несправедливости британской мажоритарной избирательной системы получила лишь один мандат - второй на момент написания статьи остается под вопросом. Провалились и младшие партнеры консерваторов — либерал-демократы. Их электорат явно назначил «крайними», наказав за все неудачи и непопулярные меры правительства. Те избиратели либерал-демократов, которые были более или менее довольны политикой кабинета, ушли к консерваторам, а те, кто был недоволен, голосовали за ШНП в Шотландии, либо за лейбористов в Англии. Лейбористам это уже не сильно помогло, а вот позиции шотландских националистов укрепило. В некоторых округах за счет провала либерал-демократов выиграли тори.

Накануне выборов 7 мая почти все комментаторы предсказывали парламент с небольшим перевесом лейбористов. Почти все были уверены, что Кэмерону придется уйти с поста премьер-министра. Некоторые журналисты уже призывали его паковать свои вещи и готовиться съезжать с Даунинг-стрит, 10. Результат оказался совершенно иным. Обе основные партии теряли голоса, но оппозиционные лейбористы провалились более серьезно. Архаичная избирательная система сработала таким образом, что во многих округах тори, даже потеряв голоса, сохранили мандаты, тогда как лейбористы, при том же примерно количестве голосов, мандаты теряли или не могли завоевать. В Шотландии все голоса протеста аккумулировала ШНП. Но в Англии протестное волеизъявление, распыленное между Партией независимости Соединенного Королевства и мелкими партиям, в итоге сработали на тори. У них появилось преимущество перед лейбористами, которые протестный электорат окончательно потеряли.

Если тори победили и вновь сформируют правительство, то почему же все ведут речь о переменах и даже о переломе?

Дело в том, что теперь, похоже, консерваторам нужно будет выполнять посулы, от которых они думали уклониться. Им придется осуществить обещанную во время шотландского референдума федерализацию Соединенного Королевства, которое теперь станет по своей государственной структуре скорее, похоже на Канаду или Австралию. Им придется проводить референдум о членстве Британии в ЕС, что чревато не только выходом страны из сообщества, но и началом развала всего Евросоюза.

И, наконец, не исключено, что придется вводить некую форму пропорционального представительства, поскольку архаичность и несправедливость избирательной системы становится уже слишком очевидной.

Что же касается экономической и социальной политики, то она совершенно не изменится. А, следовательно, недовольство и раздражение граждан продолжит нарастать, кто бы ни стоял у власти.

Борис Кагарлицкий - директор Института глобализации и социальных движений