Площадь и лидеры

В ночь с 10 на 11 июля 1989 года на шахте имени Шевякова в Кузбассе третья смена отказалась приступить к работе. Вскоре бастующих поддержал Кузбасс, а через неделю встали все угольные регионы страны. Стачка стала не просто массовой, а - всесоюзной, и этим навсегда вошла в историю, как событие, оказавшее существенное, я бы даже сказал, решающее влияние на судьбы Отечества, оставив после себя много вопросов, ответы на которые так и не найдены.

Главный из них - как получилось так, что сотни тысяч людей, никогда прежде друг друга не знавших, не объединенных организационно, почти разом вышли на площади городов и шахтерских поселков? Кто их вел, поднимал из шахт и разрезов? Профсоюзы? Те испуганно жались в тень. Компартия? Она забастовку поначалу осудила, потом попыталась перехватить инициативу, но было поздно, шахтеры уже подписали ей приговор. Директорский, инженерный корпус? Он лишь старался не допустить разрушения, затопления шахт.

Тогда - кто?

Говорили - страх.

Вначале боялись арестов, танков, расправы. Над взбунтовавшимися городами еще витал зловещий дух Новочеркасска. Этот страх гнал гонцов на другие шахты и в другие регионы, еще не охваченные стачкой.

На машинах и мотоциклах, поездами и самолетами они мчались, чтобы встать, лечь, упасть на пути идущих в забои смен.

Потом, когда забастовка окрепла и власть признала ее правоту и свое поражение, страх перед властью сменился страхом перед площадью, страхом быть раздавленным своими же, если не пойдешь у них на поводу.

Но, во-первых, площадь - что айсберг, она плывет лишь по течению, которое ее подхватит. Во-вторых, по чьему-то распоряжению подавались на шахты автобусы, включались на площадях микрофоны.

Кто отдавал такие распоряжения?

Эти вопросы задавали не мы, журналисты, бастующим шахтерам, а шахтеры журналистам, когда все отошло, схлынуло, и стали не состыковываться причины и следствия.

«Если прежде шахтерское звено отказывалось спуститься в лаву, хлопцы из госбезопасности быстренько прочищали им мозги, - говорил нам озадаченный Костя Фесенко, лидер шахтеров Горловки. - А тут как будто разом ушли в отпуск. Проспали? Вряд ли. Когда я позже принимал у себя в стачкоме иностранных корреспондентов, мигом позвонили: «Ты чего там мелешь?», хотя при разговоре не присутствовали. А тогда - валяйте, ребята, выпускайте пар. А ребята и рады! Легли на площадь, и давай касками стучать: вот, мол, какие мы...».

Костя пытался было самостоятельно найти ответы на эти вопросы, но ему крепко наломали бока, и он из движения ушел.

Беда в том, говорили другие горняцкие лидеры, что шахтерское движение состоит лишь из солдат и генералов, и куда эта армия пойдет, зависит от того, кому надели на этот момент генеральские погоны. Солдат думать не обязан, да и не хочет. Вас, говорят, выбрали, вы и думайте, а наше дело глотку открыть, глаза выпучить и орать! Но и у генералов кроме погон - ничего, ни знаний, ни политической грамотешки, а порой и глаза зашорены. Хватаются за идеи, не разбирая, кем они подброшены и для чего. А мастеров подбрасывать разные идейки много. Бумажки пишут и этими бумажками нас же накалывают...

Другой вопрос – лидеры. На политической сцене появились новые люди, ранее незнакомые, и многие задавались тогда вопросом: те ли люди встали у руля?

Те или не те, но встали. Других не нашлось. На крутой забастовочной волне, когда недовольство грозило перерасти в бунт, когда толпа казалась уже неуправляемой, какие-то силы общественного самосохранения вытолкнули на стремнину именно их. Со стороны рождение стачкомов напоминало броуновское движение, где на поверхность выплывали совершенно случайно, с одной фразой: «Братцы, вы мне доверяете?». И точно так же втягивались назад, вовнутрь криками: «Уже не верим!». Поводом для избрания мог послужить пустяк. Скажем, накануне «загрызся» с начальником участка – значит, смелый мужик. Для ниспровержения требовалось и того меньше. Иногда хватало даже не самого поступка, а слуха.

Нет, не какие-то тайные силы вели толпу, а толпа выдвигала из своей среды лидеров, которые бы вели ее туда, куда она идти хочет. Пойти против воли толпы – было все равно, что подняться во весь рост под пулеметы. Но они поднимались. И дискредитировали себя, как рабочие вожаки, а их место занимали другие. Но и те потом скатывались вниз. Иногда на волне популизма на поверхность всплывали люди, пытавшиеся влиять на площадь и вести ее в нужном им направлении. Если это удавалось, то тоже ненадолго. Но ни лидеры, ни площадь большей частью не знали, куда идут. Эта горючая, взрывоопасная человеческая масса болталась, как сорвавшийся в трюме груз, грозя перевернуть и утопить сам корабль. В то же время она была слепа, как отара овец, бредущая против ветра куда угодно – к пропасти или горной реке. Вожаки менялись, а направления не было. Толпа ждала чабана.

Лидеры первой волны, новобранцы, были заложниками как у площади, так и у властей, ушедших в тень. Оказалось, например, что протокол труднее согласовать не с правительством, а с площадью. Всю ночь бились над текстом. Как пласт, пробовали на крепость каждое слово, утром вышли к людям, и – не проходит! Вернулись, стали дорабатывать, вышли опять на площадь – прошло. Чтобы уже следующим утром протокол снова признали недействительным.

А как их – уже после утверждения протокола – провожали в Москву? Одни кричали: их там арестуют! Другие: они попадут под влияние правительства! Отпустили, но приставили на всякий случай несколько крепких парней-«афганцев».

…Председатель объединенного стачкома Алексей плакал: вот оно в руках, желанное соглашение, собственноручно подписанное лидерами государства. Алексея несли к машине на руках. Чтобы, спустя несколько минут, потерявший голос еще в первые дни стачки, он прохрипел историческую фразу: «Братья-шахтеры, мы победили!».

Спустя несколько месяцев та же площадь не допустит Алексея к микрофону, криком и улюлюканьем сгонит его с трибуны. Сам он будет считать это нелепой случайностью, результатом интриг. «Они просто позавидовали, что меня дважды приглашали в Америку».

«Да он сам трагическая случайность рабочего движения, - скажут о нем другие, занявшие его место.

Но нет ничего более неслучайного, чем цепь случайностей. Всмотримся. Площадь выдвинула Алексея в лидеры – почему? Прежде всего, потому, что тот действительно без тормозов. И еще – у него была хоть какая-то программа, которой на тот момент просто ни у кого другого не оказалось. По крайней мере, программа Алексея на тот момент была более понятна площади и устраивала ее, равно как и его зажигательные речи. И – его хрипящее «братья шахтеры!». Интересы площади и Алексея на тот миг совпали. И площадь короновала его. Хотя он никогда не чувствовал себя королем, а скорее, Иванушкой-дурачком на царском троне. Но именно про него потом другой лидер скажет беспощадное: «Это образцово-показательный дурак. – И добавит, - Но такие на первом этапе и были нужны».

Немного позже члены стачкомов оказались как бы под двойным давлением. Снизу требовали перемен, и низы можно было понять: мы вас поставили во главе колонны, так ведите! Не топчитесь на месте! Не получается, мешают – объявляйте стачку.

На то вы и стачкомы, чтобы объявлять стачки.

А сверху местные, республиканские, московские власти говорили: а что мы можем?

И верхи тоже легко было понять. Можно было в одночасье забрать у кого-то другого колбасу, выбить дополнительный вагон леса для шахты, но нельзя, немыслимо было в ту пору обеспечить всем и сразу всех.

А человеческой массе перемены нужны были сейчас и здесь, где в данные момент лежащие на площади шахтеры нетерпеливо стучали об асфальт касками.

Снизу подталкивали, сверху не пускали. Нужно было двигаться, чтобы не зажало… В таких условиях выковываются как политики, так и проходимцы. При ковке бывает и брак: те, кто растерялся, остановился, замешкался.

Другой лидер Владимир (все имена по понятным причинам изменены) с товарищами вначале пытались создать союз трудящихся города. Но то ли не хватило организаторских способностей, то ли остальные трудящиеся предпочли остаться в стороне – учредительное собрание заболтали. А перед выборами в городские органы власти их кандидатов… обвиняли в злоупотреблениях, и пока они, опешившие, пытались оправдаться, объяснить, что все это ложь, грязь – поезд ушел. Они еще пытались сорвать стоп-кран. В канун первого шахтерского съезда заявили, что не поддерживают его идею, что этот съезд нужен скорее не шахтерам, а лидерам, делящим портфели в будущем профсоюзе. Может, это было отчасти и так. Но – они остановились. А лавина проскочила мимо. И их аргументов уже не услышали. Делили грубо, но зримо – на черных и белых. Раз не поддерживают, значит, заодно с аппаратом. Оборотни! Прикормленные!

И пока Владимир со товарищи пробовал оправдаться, в опустевшую кабину брошенного локомотива стремительно прыгнул лидер Василий. Он с самого начала хотел быть вождем, диктатором, подчинить движение своей воле. Члены стачкома с этим не согласились. И он тогда отошел на время в сторону. Занял пост председателя совета трудового коллектива, отвоевал себе кабинет в монументальном здании в центре города, стол, кресло – и принялся за деление дефицитов.

Василий, безусловно, знал, что дни его соперника и противника Владимира сочтены. Но знал он и то, что механизма переизбрания нового стачкома нет. И взял инициативу в свои руки. Сделать это несложно. Достаточно выйти на митинге к микрофону. Знал: гневные и – что немаловажно – справедливые слова упрека в адрес прежнего, затоптавшегося, стачкома площадь обязательно встретит одобрением. Затем так же дружно одобрит и его предложение по составу нового стачечного комитета. Василий предложил избрать шесть человек, которых он лично знает, за которых ручается. И на волне одобрения седьмым выдвинул себя.

- Да как они не понимают, что это не тот человек! – удивлялся потом Владимир, теперь уже бывший лидер, наблюдая за происходящим со стороны, буквально из-за угла, - у него же из глотки ноги растут!

А площадь кричала «Давай!» Она с готовностью благословляла Василия на княжение.

Так, опять же, кто от кого зависит? Кто за кем идет? Площадь за лидерами или лидеры за площадью?

Оказавшись в кабине бешено мчавшегося локомотива, Василий, как лидер, вряд ли будет пытаться тормозить, хорошо понимая, что при резком торможении можно оказаться самому под колесами. Он в своем роде радикал. Он готов был направить этот состав против кого угодно: и любой партии, и президента, и парламента.

Другой лидер – Константин – был реалистом. Он с горечью говорил: Господи, да легче всего положить шахтеров под солнцем на площади. Легче легкого лечь и стучать касками по асфальту: «Требуем! Требуем!» Требуем. Но где взять? И еще. Если, скажем, в Кузбассе и уголька побольше, и уголек к поверхности поближе, то, скажем, в Донбассе или Подмосковье многие шахты следовало бы закрыть как неперспективные. Парадокс в том, что результатом борьбы шахтеров, в лучшем случае, может стать (и впоследствии стало – А.К.) закрытие шахт, перепрофилирование, переподготовка людей по другим нужным региону профессиям (а вот этого не произошло – А.К.). Парадокс номер два: шахтеры (кто сознательно, кто лишь вторя) в принципе выполняют чужую функцию, требуя введения свободных рыночных отношений, а значит, добиваясь и закрытия шахт, и… потери работы – тогда как рынок должны бы жаждать вовсе не рабочие, а работодатели, собственники, владельцы капитала.

Но были и очень хитрые лидеры, как, к примеру, Владислав. Их еще называли иначе – кукловодами. Его черты – какая-то редкая политическая опытность, некая проскакивающая порой насмешливость в адрес соратников.

Он умеет далеко просчитывать, чем у других иной раз вызывает подозрения («Ну что он все крутит, чего хочет?»). Он знает, с кого и с чего начать («Вначале требуются лидеры с черепно-мозговыми травмами, они народ зажигают, выводят на площади, а потом они не нужны»). Он режиссирует («Вот мы совершили в соседнем стачкоме дворцовый переворот, а возглавил, случайно, новый стачком не тот человек; я, в принципе, против экспорта революции, но придется высадить туда десант, придется поступиться принципами»).

Беда еще и в том, что рабочее движение состояло лишь из солдат и генералов. Не было ни младшего офицерского состава, ни сержантского. То есть, не было связки. Причем у «генералов» кроме погон – ничего: ни знаний, ни политической грамотешки, а порой и глаза зашорены. Хватаются за идеи, не разбираясь порой, кем они подброшены и для чего.

В какой-то момент другой шахтерский лидер той поры – Борис – осознал и сказал: «Я смертник». Он никого не корил, сам выбрал такой путь, сам взвалил на себя именно эту роль. Его мучил страх. За себя? Кажется, этот этап уже пройден. За тех, кто идет вслед.

Волею происходящего он тоже как бы вбежал в движущийся состав и оказался в вагонетке, несущейся со страшной скоростью впереди локомотива. И первым увидел впереди стену. Тот, кто мог бы рвануть тормоза, не сделает этого: он не видит пути. Он увлечен скоростью, и ничего другого знать не хочет. Как глупо в условиях здешних дорог делать ставку на скорость?... Его мучит страх столкновения. Он понимает, что за этим – черта, после которой может упасть, обрушиться цена человеческой жизни и начаться иной, зловещий итог.

Да, лидеры вроде Алексея с его хрипом «Братья шахтеры!» – люди без тормозов. Без тормозов – это тогда, когда просто не видишь препятствий. Лидеры вроде Бориса – тараны. Первые на взлете, на вскрике выбрасывают людей на площадь. И, как бабочки-однодневки, сгорают. Вторые видят препятствия. Они созданы для препятствий. Чтобы пробивать их.

А когда уже не надо пробивать? Когда становится все яснее и яснее: казавшуюся вчера неприступной стену можно пробить – и вывалиться. В пустоту. В хаос.

Когда остро требуются лидеры другого типа: осознающие и умеющие – нет, не рубать, не взрывать, не пробивать. А наращивать: ясность в массовом сознании, политическую культуру, способность мыслить и действовать не только масштабами и интересами шахты или отрасли, но и региона, республики, страны…

Вроде бы не столь уж редкое умение, но тут опасность, тут край – всегда могут заподозрить в таком лидере прикормленного, предавшегося, предателя, оборотня.

Увы, такого лидера шахтерская масса из себя не выдвинула. Эту роль они отдали другим. Политикам, олигархам, националистам. Те были хитрее, расчетливее, дальновиднее. Какое-то время шахтеры еще полагали, что они с триумфом прошлись по стране, а их, как это бывает на фронте, просто пропустили через себя, чтобы отсечь от основных сил. Они верили, что захватывая кабинеты и должности, берут власть, а их лишь дешево покупали.

И самый организованный отряд рабочего класса пошел по рукам. Сперва их использовали либералы в борьбе за Кремлевские кабинеты. Потом директора, стремящиеся урвать побольше денег из бюджета. За ними - коммунисты, ищущие опоры в массах. Олигархи, нацелившиеся свалить очередное правительство. Криминальные авторитеты, мечтающие руками недовольных шахтеров заварить в стране бучу, во время которой можно было бы вволю пограбить.

Словом, все, кому не лень.

Бывшие генералы шахтерских карьеров переселились из тесных и пыльных забоев в уютные чиновничьи кабинеты, банковские и коммерческие структуры, бросив свою полуразложившуюся армию на произвол судьбы. Эта злая и голодная масса была деморализована и растеряна.

Чего добились?

Хотели взять в свои руки шахты, пансионаты и санатории, а потеряли все. Требовали повысить расценки, получили невыплату денег вообще. Кричали об опасных условиях труда, выкричали дикое закрытие шахт без перепрофилирования и создания новых рабочих мест.

Иногда эти отчаявшиеся люди выходили на рельсы, перекрывая железнодорожные магистрали, или разбивали палаточные городки в Москве возле Дома правительства, но стук их касок уже мало кого пугал. Шахтерское движение вымирало, вырождалось, раскалывалось на маленькие отряды.

Чтобы попытаться понять, что же все-таки произошло и происходит, в канун десятой годовщины всесоюзной стачки в Междуреченске собрались представители российского Независимого профсоюза горняков - родного дитя забастовки. Не было на этом съезде только инициаторов той стачки - горняков с шахты имени Шевякова. Потому что такой шахты в России больше не существовало. Ударная волна, поднятая внезапным социальным выбросом, случившимся здесь в ночь с 10 на 11 июля 1989 года, как бы вернулась спустя годы назад. Взрыв газа метана унес жизни 23 горняков и вызвал обширный пожар в шахте. Ни вынести из-под земли трупы, ни потушить огонь так и не удалось.