Евроскептиков все больше

Мы имеем дело с очень характерной и вполне осознанной подменой понятий: Европу отождествляют с бюрократией и порядками Евросоюза. Соответственно те, кто недовольны этими порядками, объявляются «противниками Европы» или, в лучшем случае, «евроскептиками».

Как показывают события последних лет, подобная демагогия уже не срабатывает. Как и в случае с «антиглобализмом», когда термин, специально придуманный либеральными журналистами для дискредитации протестного движения, прижился и стал популярным, в западных странах уже никто не стесняется и не боится подобных ярлыков.

Признав рост критических настроений в западном обществе, брюссельские чиновники и «аффилированная» пресса активно обсуждают, как с ними бороться.

При этом никто даже не решается поставить вопрос о том, что делать с проблемами, порождающими подобные настроения.

Между тем происходящее имеет вполне объективный характер и порождено не только экономическим кризисом неолиберальной модели, которая навязывается жителям Старого света через посредство институтов Евросоюза. Во имя исполнения принятых в нем договоренностей повсеместно демонтируются структуры социального государства, снижается качество и уровень жизни, защищенность рабочих мест. При этом наблюдается и кризис демократии, связанный с дискредитацией привычных политических партий.

Все началось в девяностые годы, когда левые партии, деморализованные крушением Советского Союза, были фактически кооптированы в либеральный проект. Сначала социал-демократы, а потом и более радикальные организации, зачастую вышедшие из коммунистической традиции, становились участниками «европейского процесса», отказываясь от собственных взглядов, идей и целей, в первую очередь - от оппозиции к рыночному капитализму и от ориентации на качественное изменение общества. Место идеи социального преобразования заняли частные и второстепенные, часто даже третьестепенные культурные вопросы, которые сознательно раздувались до масштабов важнейших проблем современности, чтобы избежать обсуждения насущных проблем.

Политическая корректность заняла место идеологии, вопрос о праве на труд и борьбе с безработицей был заменен разговором о правах животных или о защите интересов «гей-сообщества».

Даже реально значимые вопросы, такие, как экологическая ситуация или равноправие женщин, были сведены к набору демагогических штампов, которые можно повторять безо всякого риска затронуть структурные экономические или социальные проблемы. Например, выяснилось, что в британском парламенте имелось неодинаковое количество мужских и женских туалетов. Исправление этой несправедливости стало в глазах лондонских феминисток важнейшим достижением правительства Тони Блэра. Во Франции законодательно запретили употреблять слово «мадмуазель», как оскорбляющее достоинство молодых женщин указанием на их незамужний статус. Теперь обращаться можно только «мадам». Правда, сами француженки по этому поводу не испытали никакого счастья, а большинство граждан республики столь упорно игнорирует запрет, что правительственным учреждениям приходится выпускать все новые и новые циркуляры, требуя покончить с подобными массовыми нарушениями…

Левые партии, занимающиеся преимущественно подобными вопросами, по странному стечению обстоятельств теряют поддержку своих традиционных сторонников. Однако главной священной коровой, поклонение которой является обязательным требованием для всех «приличных» политиков, является именно лояльность по отношению к Евросоюзу. В самом худшем случае разрешается осторожно намекнуть, что у этой организации есть некоторые «отдельные недостатки», но обязательно нужно подчеркнуть, что все возникающие проблемы все равно нужно решать именно в ее рамках и на ее основе.

Для миллионов граждан западноевропейских стран реальная практика жизни в «единой Европе» обернулась систематическим снижением уровня жизни, ликвидацией привычных социальных служб, ростом безработицы, повышением пенсионного возраста - без соответственного повышения размеров пенсий. Кроме того, единство континента явно превращается в господство немецкого правительства на политическом уровне и немецких корпораций на уровне экономическом.

Граждане отвечали тем, что каждый раз, когда очередные общеевропейские акты выносились на референдум, голосовали против. Но, со своей стороны, чиновники Евросоюза и связанные с ними политические элиты заставляли людей переголосовывать снова и снова, пока избиратели не «сломаются». Либо просто сразу придавали договорам силу закона, как случилось с Европейской конституцией, которую после провалов на референдуме все равно приняли под названием Лиссабонского договора.

Такая практика лишь укрепила миллионы людей в убеждении, что Евросоюз и демократия несовместимы: либо развитие ЕС приведет к удушению демократических институтов и практик, либо сам этот союз будет уничтожен ради сохранения гражданского суверенитета европейцев.

Однако официальные политики, как правые, так и левые, остаются нечувствительными к сдвигам в общественном мнении. Круговая порука политического класса значит для них больше, нежели интересы избирателей. Тем более что система пропорционального представительства и партийных списков, насаждаемая в большинстве стран, также способствует отрыву депутатов от избирателей.

Успешность и карьера политика теперь больше зависят от партийного аппарата, ставящего его на нужное место в списке, чем от людей, за него голосующих.

Ответом на соглашательство левых стал стремительный рост популярности всевозможных популистских движений, не связанных круговой порукой элитной парламентской политики. По своей идеологической ориентации эти движения довольно разношерстны: от скорее левого по своей риторике итальянца Беппе Грилло до правой, но очень осторожной в своих высказываниях француженки Марин Ле Пен. От подчеркнуто деидеологизированных сторонников «Альтернативы для Германии», недобравших на выборах всего 0,3 процента для вхождения в бундестаг, до откровенных ультраправых в Норвегии, Голландии и Австрии.

Надо, кстати, отметить, что в странах, где есть левые организации не боящиеся прямо говорить о социальных проблемах, популистские движения развиваются не столь успешно, причем поддержку находят лишь на крайне правом крыле. Так, в Греции основной рост массовой поддержки пришелся на леворадикальную коалицию СИРИЗА. Праворадикальная «Золотая заря» тоже укрепила свои позиции на прошлых выборах, но далеко отстала. А практически открытые связи этой партии с нацистским подпольем предопределили последующее развитие событий, когда расследование серии громких убийств привело к аресту депутатов и закрытию офисов партии.

Напротив, Марин Ле Пен во Франции старается дистанцироваться от ультраправых, апеллируя не столько к идеологиям, сколько к здравому смыслу. Насколько этот политический маневр удастся – вопрос иной, ведь в качестве лидера «Национального фронта» ей приходится иметь дело с партийным «наследством», которое явно тянет ее вправо. Сторонники же Беппе Грилло подчеркнуто открыты для сотрудничества с левыми организациями, да только сами левые постоянно придумывают поводы для того, чтобы отмежеваться от «популистов».

Главной претензией к популистским движениям - что и в самом деле сближает их с крайне правыми - является их негативное отношение и росту иммиграции. Но мотивы и обоснование для подобной позиции зачастую резко отличаются. Если праворадикальные партии руководствуются исключительно расовой неприязнью к «мусульманам» и «славянам» - «славянское нашествие» является одной из важнейших тем националистов на Западе - то умеренные популисты говорят о социальных последствиях миграции и о необходимости создать условия для успешной интеграции тех, кто уже приехал. Так, например, и в выступлениях Марин Ле Пен и в речах Беппе Грилло повторяется очень простая мысль: нет смысла привозить в страну людей больше, чем мы можем обеспечить жильем и работой. В противном случае рост иммиграции оказывается бедствием для всех, включая самих переселенцев.

К ужасу политкорректных левых, такой подход все чаще вызывает одобрение среди самих «новых европейцев».

Ведь бесконтрольная иммиграция больнее всего бьет по низам общества, в том числе по тем, кто сумел переехать и закрепиться на Западе в ходе предыдущих миграционных волн.

В то же время именно популистские движения говорят о проблемах безработицы, открыто выступают против неолиберальных мер Евросоюза, требуют защиты внутреннего рынка, а зачастую даже и решаются призывать к национализации. Как отмечают эксперты, самая левая социально-экономическая программа на последних итальянских выборах была именно у движения Беппе Грилло. Больше того, если проанализировать заявления французского «Национального фронта», то обнаруживается, что они очень похожи на то, с чем лет двадцать назад выступала коммунистическая партия страны. Только сами коммунисты за эти годы, сотрудничая с либеральными социалистами, фактически отказались от собственных требований.

Неудивительно, что популистские движения начали массово отбирать электорат у левых партий. На ближайших парламентских выборах во Франции вполне предсказуемый результат состоит в том, что часть избирателей левых уйдет к Марин Ле Пен. Другая их часть, не желая отдавать голоса идеологически чуждой силе, просто останется дома. Аналогичную эрозию переживает и электорат традиционных правых. Если раньше колеблющиеся уходили к социалистам - что и предопределило победу Франсуа Олланда на прошлых президентских выборах - то сейчас они с такой же вероятностью могут перейти на сторону Марин Ле Пен, как политика, избегающего «крайностей».

Проблема в том, что еще ни в одной европейской стране популистские движения не приходили к власти. Они, скорее, способны раскачивать лодку, чем управлять ею, меняя курс.

Являясь на самом деле рыхлыми коалициями, они рискуют рассыпаться на составные части в тот самый момент, когда нужно будет принимать по-настоящему важные решения. И уж тем более, нет оснований для уверенности в том, что наступят перемены к лучшему: по большому счету, рост популизма и восстание «евроскептиков» это лишь симптомы кризиса, который переживает неолиберальный «европейский проект». Но до тех пор, пока сами правящие элиты не откажутся от своего курса, подобные тенденции будут только нарастать - какие бы пропагандистские мероприятия ни предпринимали защитники нынешнего порядка.

Популистские партии могут оказаться инструментом демократических перемен, но они же с очень большой вероятностью могут стать и проводниками авторитарной политики. У них есть потенциал для движения влево, но могут они и качнуться вправо, к откровенному фашизму. В конце концов, в тридцатые годы фашистские экономические программы на «техническом» уровне тоже во многом совпадали с предложениями, которые формулировали партии левого Народного Фронта. Разница в том, что тогда шло соревнование левых и правых, а сегодня евролевые просто устранились от обсуждения значимых общественных проблем.

В кризисе экономика Европы, в кризисе политика, кризис доверия подрывает старые политические партии. И никакой гарантии на светлое будущее нет.

Ясно лишь одно: сложившееся положение дел не может поддерживаться бесконечно долго, а консервативная политика ведет только к усугублению кризиса. Тектонические сдвиги в западноевропейской политике в самое ближайшее время неизбежны.

Борис Кагарлицкий - директор Института глобализации и социальных движений