Столетие
ПОИСК НА САЙТЕ
29 марта 2024
«Россия сдвинулась с места…»

«Россия сдвинулась с места…»

Первая мировая война в творчестве К.Г. Паустовского
Ярослав Бутаков
18.08.2014
«Россия сдвинулась с места…»

В те времена, когда о Великой войне 1914 года было принято отзываться у нас не иначе, как о войне «империалистической», иное представление о том пережитом страной испытании доносили до сограждан некоторые русские писатели. Одним из них был Константин Георгиевич Паустовский.

Первая мировая война заняла в творчестве Паустовского такое же особое место, какое она заняла в его судьбе и в истории России. Произведений, специально посвящённых той войне, у Константина Георгиевича нет. Война послужила сюжетным фоном повести «Романтики» и второй в трилогии «Повесть о жизни» книги «Беспокойная юность».

Личные переживания и впечатления Паустовского оказались сильно связаны с Первой мировой войной. Как единственный остававшийся в семье мужчина-кормилец (при больных матери и сестре), он не подлежал мобилизации после того, как в первые же дни войны отправились служить его старшие братья – младшие офицеры запаса. Оба они – Борис и Вадим – погибли на разных фронтах (как обычно пишут – в один и тот же день, не называя, правда, при этом даты) во время Великого отступления Русской армии в 1915 году.

Сам Константин в это время работал добровольцем в санитарном отряде Земско-городского союза (Земгор). Не раз ему приходилось быть под артиллерийским обстрелом. Трагические картины Великого отступления, сопровождавшиеся паническим бегством в тыл миллионов гражданского населения, - на страницах «Повести о жизни».

Если верить «Повести о жизни», то в ходе этого отступления Константин потерял свою юношескую любовь – санитарку Лёлю из того же отряда Земгора. В более ранней повести «Романтики», видимо, она же выведена под именем Наташи. «Романтиков» Паустовский писал, будучи женат в первый раз на Екатерине (по прозвищу Хатидже) – реальной санитарке Земгора. Под этим вторым крымско-татарским именем она тоже изображена в той повести.

Согласно версии «Романтиков», Наташа умерла в прифронтовой полосе от сыпного тифа в 1915 году. В «Повести о жизни» группа санитаров, в которой находились автор книги и Лёля, была направлена в деревню, где, как оказалось, жители были поголовно заражены чёрной оспой. Уйти оттуда было невозможно, так как военные имели приказ никого не выпускать и стрелять по пытающимся уйти. Герою книги удалось ускользнуть только благодаря приближению линии фронта, вынудившему командование снять оцепление вокруг деревни. Однако за время пребывания в той деревне Лёля умерла.

Такой эпизод наверняка мог бы войти в повесть «Романтики», если бы Паустовский что-то знал тогда о подобных случаях. Очевидно, что история с оцепленной, обречённой на вымирание деревней была рассказана ему кем-то потом. Создавая «Повесть о жизни», Константин Георгиевич решил вплести эту трагическую историю в канву литературной автобиографии.

Как любые автобиографические произведения, повести Паустовского о временах Первой мировой войны представляют интерес, прежде всего, не точностью в передаче событий личной жизни, а картиной реальных исторических событий и переживаний современников по их поводу.

«За время, равное обращению Юпитера вокруг Солнца, – писал Паустовский в «Повести о жизни», – мы пережили так много, что от одного воспоминания об этом сжимается сердце. Наши потомки будут, конечно, завидовать нам, участникам и свидетелям великих переломов в судьбе человечества».

Повесть «Романтики» Константин Георгиевич начал писать ещё в ходе войны, в 1916 году, работая на оборонном заводе в Таганроге. Он закончил её в 1923 году, но только в 1935-м она смогла увидеть свет. Своего героя Паустовский вывел под именем Максимова, работавшего санитаром на фронте. Большое место в повести занял Крым, который Паустовский любил с детства, первый раз побывав там. Описания удивительной, навсегда ушедшей в прошлое дореволюционной жизни многонационального Крыма сейчас читаются как экзотика.

«Мы много говорили о войне, о Франции, о том, что стоит умереть ради Москвы и Парижа – двух вечных городов, двух родин», – так передаёт Паустовский переживания своего героя и его друзей после получения ими известия о начале войны с Германией.

Тяжёлые картины отступления занимают немало места в «Романтиках», однако не составляют главного. Действие повести заканчивается осенью 1915 года, когда Хатидже приезжает на фронт и отыскивает своего возлюбленного. В реальной жизни Константин и Хатидже-Екатерина обвенчались летом 1916 года.

В «Романтиках» полностью отсутствует то, что в советское время было принято называть идейной нагрузкой, и без чего, казалось бы, не должно было обходиться ни одно литературное произведение, затрагивавшее недавнее историческое прошлое.

В «Беспокойной юности» Первая мировая война занимает значительно больше места. Вряд ли ошибусь, предположив, что главную роль в этом сыграла Великая Отечественная война. «Повесть о жизни» была адресована советским читателям, недавно пережившим 1941-1945 годы. Сам автор, под влиянием событий тех лет, наверное, не раз переосмыслял собственные воспоминания о годах Первой мировой. В «Повести о жизни» та война выглядит как бы опрокинутой в прошлое картиной Великой Отечественной.

«Россия сдвинулась с места. Война, как подземный толчок, сорвала её с оснований.

По тысячам сёл тревожно били колокола, возвещая мобилизацию. Тысячи крестьянских лошадёнок везли к железным дорогам призывников из самых глухих углов страны. Враг вторгся в страну с запада, но мощный людской вал покатился навстречу ему с востока. Вся страна превратилась в военный лагерь.

Жизнь смешалась. Всё привычное и устоявшееся мгновенно исчезло».

Прежде, чем пойти добровольцем в санитарный отряд Земгора, Константин пробовал учиться в Московском университете, но вскоре был вынужден пойти работать – требовалось зарабатывать деньги на жизнь родным. Наиболее долгой в этот период стала его работа кондуктором московского трамвая. Немало интересных зарисовок московской жизни было написано Паустовским. Но нас тут интересует, как сказывалась на этой жизни война, как воспринималась она обществом. Конечно, прошедшие с тех пор почти сорок лет тоже накладывали отпечаток на воспоминания автора книги.

«В то лето все восхищались Бельгией – маленькой страной, принявшей первый удар немецких армий. Всюду пели песню о защитниках осаждённого Льежа. …

Великолепная осень стояла в те дни над Москвой. Деревья роняли золочёную листву на стволы орудий. Орудия и зарядные ящики стояли серыми шеренгами вдоль московских бульваров, дожидаясь отправки на фронт. …

В 1914 году Москва была глубоким тылом. Только обилие раненых, бродивших по городу в коричневых халатах, да траурные платья женщин напоминали о войне».

Россия была всколыхнута войной. Но не ею одной жил могучий общественный организм России. Здоровый в своей основе, переболевший и преодолевший всё, что стало следствием той войны, он демонстрировал неуёмную тягу к жизни, к удовлетворению самых разнообразных духовных интересов.

«Война 1914 года не завладела сознанием так окончательно, как всё, что случилось после неё.

В России в то время существовала жизнь, которая шла мимо войны. Аудитории Политехнического музея ломились от публики, когда выступали футуристы или Игорь Северянин. Рабиндранат Тагор владел умами. Художественный театр в жестоких муках искал нового Гамлета.

В Москве продолжались литературные «среды», но писатели на этих «средах» мало говорили о войне. Религиозная философия, богоискательство, символизм, призыв к возрождению эллинской философии – всё это существовало рядом с передовой революционной мыслью и пыталось завладеть умами».

Если верить автору «Повести о жизни», из кондукторов его уволили за то, что как-то вечером он провёз в трамвае бесплатно два десятка солдат. После этого его перевели работать в ночную смену – развозить по госпиталям в специально оборудованных трамваях раненых солдат, прибывавших в санитарных поездах на Александровский, он же Брестский (ныне Белорусский) вокзал.

«Каждую ночь, часам к двум, когда жизнь в городе замирала, мы, трамвайщики, подавали к Брестскому вокзалу белые санитарные вагоны. … Каждый раз к нам подходили женщины и робко спрашивали, скоро ли будут грузить раненых. Самые эти слова – «грузить раненых», – то есть втаскивать в вагоны, как мёртвый груз, живых, изодранных осколками людей, были одной из нелепостей, порождённых войной. …

Женщины эти приходили к вокзалу на всякий случай – может быть, среди раненых найдётся муж, брат, сын или однополчанин родного человека и расскажет об его судьбе. Все мы, кондукторы, люди разных возрастов, характеров и взглядов, больше всего боялись, чтобы какая-нибудь из этих женщин не нашла при нас родного искалеченного человека.

Когда в вокзальных дверях появлялись санитары с носилками, женщины бросались к ним, исступлённо всматривались в почернелые лица раненых и совали им в руки связки баранок, яблоки, пачки дешёвых рассыпных папирос. Иные из женщин плакали от жалости. Раненые, сдерживая стоны, успокаивали женщин доходчивыми словами.

Эти слова простой русский человек носит в себе про чёрный день и поверяет только такому же простому своему человеку».

Работа вожатым ночного санитарного трамвая стала как бы подготовкой – профессиональной и моральной – Константина к поступлению добровольцем в военно-санитарный отряд. Первоначально он работал в санитарном поезде, развозя раненых по тыловым госпиталям. В этих рейсах Паустовский покрыл десятки тысяч вёрст, впервые побывав во многих местах Великороссии. Этой поре жизни посвящена глава «Россия в снегах». Происходило это в первую военную зиму – 1914/15 года.

«Мы были в Ярославле, Иваново-Вознесенске, Самаре, Арзамасе, Казани, Симбирске, Саратове, Тамбове и в некоторых других городах. Города эти мне почему-то плохо запомнились. Гораздо лучше я помню небольшие станции вроде какого-нибудь Базарного Сызгана, отдельные деревни, особенно одну занесённую снегом избу на выселках. …

В те годы … я впервые ощутил себя русским до последней прожилки. Я как бы растворился в народном разливе, среди солдат, рабочих, крестьян, мастеровых. От этого было очень уверенно на душе.

Даже война не бросала никакой тревожной тени на эту уверенность. … Впервые я увидел многие русские города и фабричные посады, и все они слились своими общими чертами в моём сознании и оставили после себя любовь к тому типичному, чем они были наполнены. …

Без чувства своей страны – особенной, очень дорогой и милой в каждой её мелочи – нет настоящего человеческого характера. Это чувство бескорыстно и наполняет нас великим интересом ко всему. …

Нет ничего омерзительнее, чем равнодушие человека к своей стране, её прошлому, настоящему и будущему, к её языку, быту, к её лесам и полям, к её селениям и людям, будь они гении или деревенские сапожники».

Весной 1915 года санитарную команду, в которой служил Паустовский, перевели из тылового поезда на полевой. Теперь Константин регулярно находился в непосредственной близости от фронта. В это же время случилась беда – началось Великое отступление. Вместе с отходящей Русской армией и многотысячными толпами беженцев Паустовский проделал летом 1915 года скорбный путь из Польши в Центральную Белоруссию.

Размышления Паустовского, как он передавал их спустя почти сорок лет, были очень созвучны мыслям людей, недавно прошедших Великую Отечественную. За одну жизнь такие люди, как Константин Георгиевич, пережили две страшные войны. Неудивительно, что заметное место в их мыслях занимал противник – один и тот же в обеих войнах.

«Больше всего было разговоров о Германии, о чудовищной тупости и наглости прусской военщины. Подвинченные колючие усы Вильгельма Второго – мечта всех солдафонов и сутенёров – были как бы символом тогдашней Германии. Всё это никак не вязалось с тем, что в этой стране жили Шиллер и Гейне, Рихард Вагнер и молодой в то время прекрасный писатель Томас Манн».

Изредка будущему писателю приходилось бывать в типично фронтовых передрягах. В конце концов, он был ранен, попав под артиллерийский обстрел, а после выхода из госпиталя – уволен из санитарного отряда «за политику», по его версии в «Повести о жизни».

Русские солдаты занимают незначительное место в книге. Это неудивительно, так как Константину Георгиевичу редко приходилось наблюдать их в деле. Но там, где они появляются на страницах повести, они предстают обычными людьми, просто, но профессионально делающими своё дело.

«— Нашли место для перекурки, – пренебрежительно заметил наш возница, маленький, чернявый солдат с поднятым воротником шинели. – … Этот кусок дороги немец бесперечь простреливает, … раз в час, а то и чаще даст два-три снаряда. Для острастки. Немец по карманным часам воюет. Аккуратно воюет, пёс его раздери! А я так подгадываю, чтобы это место проскочить после обстрела.

— И что ж, успеваешь?

— Когда как, – спокойно ответил солдат. – По большинству успеваю. Только день на день не приходится. Как подфартит.

…Тотчас что-то блеснуло с пронзительным визгом, треснул резкий гром, и невдалеке от фурманки земля взлетела фонтаном жёлтых комьев и грязи. … Но лошади не ускорили шаг. Второй снаряд ударил позади нас в край дороги. Впервые я услышал свистящий шорох осколков. … Третий снаряд ударил снова позади, дальше второго.

— Ну, теперь всё! – сказал возница. – Теперь закуривай. Теперь германец сполнил своё расписание и пошёл дуть кофей».

«Повесть о жизни» напрочь лишена стремления показать офицерский корпус царской России в невыгодном свете, каковой был характерен для многих советских произведений о том времени.

Русские офицеры в своей массе предстают в книге образованнейшими, интеллигентными, передовыми людьми своего времени.

Так, ещё до войны знакомый семьи Паустовских артиллерийский полковник Кузьмин-Караваев организовал первое в Брянске потребительское общество. Магазин процветавшего кооператива в итоге был подожжён местными купцами, недовольными конкуренцией, и затея полковника провалилась. Но примечательно, что Паустовский пишет о ней (в первой книге трилогии – «Далёкие годы») как о своеобразном опыте кооперативного социализма («теории малых дел») в дореволюционной России, и характерно, что во главе этого мероприятия стоял штаб-офицер императорской армии.

Самое угнетающее в повести – картины тысячных толп голодных, оборванных беженцев, многие из которых умирали прямо на дороге, родители и дети, навсегда потерявшие друг друга в этой панической суматохе, душераздирающие сцены, разыгрывавшиеся при отступлении.

«Голодная толпа беженцев рвалась к котлам. Её сдерживали солдаты. … Толпа рванулась. Она оторвала мальчика от Сполоха [фамилия одного из санитаров]. Мальчик споткнулся и упал под ноги сотням людей, бросившихся к котлам. Он не успел даже закричать. … Я выхватил револьвер и разрядил его в воздух. Толпа раздалась. Мальчик лежал в грязи. Слеза ещё стекала с его мёртвой бледной щеки».

Натурализм и трагичность сцен отступления в «Повести о жизни» значительно сильнее, чем в «Романтиках», писавшихся по более свежим воспоминаниям. Трудно отделаться от мысли, что в «Повести о жизни» заняли место некоторые эпизоды, ставшие известными писателю по рассказам людей о Великой Отечественной войне. Им нашлось вполне органичное место в воспоминаниях о Первой мировой, тем более, что для книг про Великую Отечественную существовали незыблемые каноны.

Наши соотечественники, читая Паустовского в 50-70-е годы прошлого века, узнавали в его воспоминаниях картины недавней войны и в то же время лучше понимали суть той далёкой войны как ещё одной Отечественной…

Не обходится у Паустовского без явных анахронизмов. Так, рассказывая о своей поездке в Севастополь зимой 1915/16 года, он ошибочно указывает, будто пропускной режим на въезде в город был введён после загадочной гибели дредноута «Императрица Мария» на севастопольском рейде. Отдавая дань духу своего времени (как советского, так и того, предреволюционного), Паустовский намекает на диверсию, которую якобы провели на корабле люди из свиты царицы-«немки». На самом деле, дредноут «Императрица Мария» взорвался 20 октября 1916 года. И меры по ограничению въезда в Севастополь, которые вполне могли быть в начале 1916 года, когда его посетил Паустовский, являлись обычными мерами для главной базы Русского Черноморского флота в военное время.

Довольно любопытен эпизод, когда Паустовского, не имевшего разрешения на пребывание в Севастополе, задержал флотский патруль, в котором мичманы были… местными поэтами! Коротая ночь в караулке, арестант и его конвоиры состязались в поэзии, а наутро моряки выписали Паустовскому официальный пропуск на выезд из города. Случай не выглядит невероятным. «Севастополь, очевидно, город чудес. Нигде мой арест не мог бы кончиться так необыкновенно, как в Севастополе», – признавался Константин Георгиевич.

С 1916 года Паустовский был далёк от войны, и всё больше места в его книге занимают события революции. Так было положено по канонам советской литературы, но так было и на самом деле: в 1917 году для многих бурные события внутренней жизни оттеснили на задний план события войны…

Один из персонажей книги, которого автор встретил на прифронтовых дорогах, говорил так, по свидетельству Паустовского, с удовольствием приведшего эти слова спустя десятилетия:

«Велик Бог Земли Русской! … Велик гений русского народа! Никто не сможет согнуть нас в бараний рог. Будущее – за нами!»

Это особенно сильно звучало для поколения, победившего в Великой Отечественной, Перенесённые на события Первой мировой, такие слова подчёркивали общность обеих эпох в нашей истории.

Специально для «Столетия»


Эксклюзив
28.03.2024
Владимир Малышев
Книга митрополита Тихона (Шевкунова) о российской катастрофе февраля 1917 года
Фоторепортаж
26.03.2024
Подготовила Мария Максимова
В Доме Российского исторического общества проходит выставка, посвященная истории ордена Святого Георгия


* Экстремистские и террористические организации, запрещенные в Российской Федерации: американская компания Meta и принадлежащие ей соцсети Instagram и Facebook, «Правый сектор», «Украинская повстанческая армия» (УПА), «Исламское государство» (ИГ, ИГИЛ), «Джабхат Фатх аш-Шам» (бывшая «Джабхат ан-Нусра», «Джебхат ан-Нусра»), Национал-Большевистская партия (НБП), «Аль-Каида», «УНА-УНСО», «ОУН», С14 (Сич, укр. Січ), «Талибан», «Меджлис крымско-татарского народа», «Свидетели Иеговы», «Мизантропик Дивижн», «Братство» Корчинского, «Артподготовка», «Тризуб им. Степана Бандеры», нацбатальон «Азов», «НСО», «Славянский союз», «Формат-18», «Хизб ут-Тахрир», «Фонд борьбы с коррупцией» (ФБК) – организация-иноагент, признанная экстремистской, запрещена в РФ и ликвидирована по решению суда; её основатель Алексей Навальный включён в перечень террористов и экстремистов и др..

*Организации и граждане, признанные Минюстом РФ иноагентами: Международное историко-просветительское, благотворительное и правозащитное общество «Мемориал», Аналитический центр Юрия Левады, фонд «В защиту прав заключённых», «Институт глобализации и социальных движений», «Благотворительный фонд охраны здоровья и защиты прав граждан», «Центр независимых социологических исследований», Голос Америки, Радио Свободная Европа/Радио Свобода, телеканал «Настоящее время», Кавказ.Реалии, Крым.Реалии, Сибирь.Реалии, правозащитник Лев Пономарёв, журналисты Людмила Савицкая и Сергей Маркелов, главред газеты «Псковская губерния» Денис Камалягин, художница-акционистка и фемактивистка Дарья Апахончич и др..