Измена маршала Польши

Высшей точкой в политической и военной карьере этого человека стал сентябрь 1939 года. В первый же день новой мировой войны он был назначен верховным главнокомандующим вооруженных сил Польши, однако уже через две с половиной недели оказался на территории Румынии без того ореола, который его сопровождал два десятилетия, и, фактически, без армии. Речь идет об Эдварде Рыдз-Смиглом – третьем по счету маршале Речи Посполитой. А спорят в нынешней Польше не только о том, что он и как делал, но и где закончил свои дни и даже о том, куда подевались его сокровища…

Летом 1951 года даже французская полиция была шокирована зверской расправой над одной женщиной. Убийцы расчленили труп, разбросав его части по территории, равной целой области. На Лазурном берегу обнаружили левую руку, тело без головы и ног – в мешке под мостом в сорока километрах от Ниццы, ноги отыскали у Марселя. Полиция, прежде всего, изучила версию, связанную с ограблением убитой. В самом деле, с места ее жительства исчезли предметы поистине бесценные, в числе которых была и сабля польского короля Стефана Батория, правившего в Речи Посполитой еще в XVI веке. Пропали ее личные бриллианты, исчезли огромные по тем временам деньги – полмиллиона франков, полученных в банке буквально за несколько дней до убийства. Выяснилось, что 350 тысяч франков из той суммы владелица одолжила живущей тоже в Ницце семье поляков Романовских. Тех сразу арестовали, тем более, что именно Ян Романовский был последним, кто видел убитую живой во время обеда 2 июля 1951 года, но вскоре выпустили.

Рассматривались и версии, касающиеся связей погибшей с местными наркодельцами, организаторами эротических оргий, в которых она могла участвовать. Безрезультатно. Не помог следствию и приезд из Англии именитого польского генерала Владислава Андерса. Единственный вывод, к которому пришла полиция, состоял в том, что убийцей был кто-то из 290 человек, внесенных в записную книжку владелицы. При этом никто не поинтересовался, почему останки убитой не пытались спрятать, а, наоборот, к ним постарались привлечь максимум внимания. На что это был за намек? Мертвой, как написал польский журналист Дариуш Балишевский в журнале «Впрост» в статье «Polska femme fatale», уже было все равно, значит, кто-то думал о живых, стараясь подчеркнуть ужас той смерти и важность той тайны, которую убитая унесла с собой в могилу. Погибшей была Марта – жена маршала Польши Эдварда Рыдз-Смиглого...

Марта Томас, затем Томас-Залесская, а затем Марта Рыдз-Смиглая родилась в 1895 году в Житомире в семье аптекаря. После окончания гимназии влюбилась в местного панича-помещика Залесского – наследника куда больших богатств, чем ее отец. Любовь подверглась испытанию войной. Молодой поручик русской армии Залесский ушел на фронт, а у Марты случилась новая любовь. Доброжелатели сообщили об этом мужу, и тот сумел вырваться из окопов, чтобы появиться в Киеве. В подсказанном теми же доброжелателями отеле он нашел соперника и, побуждаемый благородными чувствами, стал уговаривать того… жениться на Марте ради их взаимного счастья. В ответ услышал хохот. Тогда Залесский выхватил наган и всадил в любовника жены все семь пуль. Молва разносила, что его жена присутствовала на похоронах любовника и чуть ли не рвала на себе волосы от горя. Похоже, что это и склонило суд к тому, что Залесский был приговорен лишь к разжалованию в рядовые и отправке на фронт.

А в 1918 году Марта Залесская встретилась с Эдвардом Рыдзом, которому исполнилось только тридцать два года, но он уже стал бригадным генералом, правой рукой Пилсудского, возглавлял Польскую военную организацию и приехал в Киев, чтобы расширить ее ряды. Марта же была курьером в одной из местных структур, занимавшихся агитацией и призывом в польские армейские формирования. При каких обстоятельствах они познакомились, никто не знает, но вскоре Марта оказалась в Варшаве, где Рыдз за заслуги перед отечеством вытребовал для нее Крест Сражающихся. Никто не смог также выяснить, как они женились, венчались ли, если да, то где, тем более, что первый супруг Марты ко времени ее нового замужества был жив, но с 1921 года они считались супругами.

В 1938 году Марта подалась во Францию шлифовать свой французский язык и манеры в связи с тем, что мужу предстояло стать президентом Польши, поскольку Рыдз-Смиглый был официально назван преемником действующего главы государства Игнатия Мосьцицкого.

За несколько недель до начала войны она возвратилась в Польшу, словно почувствовала, что придется спасать имущество. Как написал в своем рапорте капитан хозотдела штаба верховного главнокомандующего Густав Стахович, колонна из двух грузовиков с мебелью и другим домашним скарбом, а также легковых автомобилей, в которых ехали жена маршала, ее родители, сестра, две горничных, две кухарки, лакей с жандармами охраны, двигалась в сторону Румынии. Впрочем, Мариуш Новик в «Ньюсуик-Польша» утверждал, что грузовых конвоев было два, что часть имущества маршала была зарыта в лесной усадьбе около Люблина. Румынскую границу его жена пересекла в ночь на 14 сентября, 27 сентября после скандала в польском посольстве в Бухаресте отправилась во Францию.

Сам маршал уехал из Варшавы 7 сентября, когда стало ясно, что польский фронт против немцев рухнул, назавтра гитлеровцы появились у самой столицы и предприняли первую атаку на ее предместья. Правда, он оставлял Варшаву не первым из высшего руководства страны. Президент И. Мосьцицкий выехал из столицы еще 1 сентября, правительство эвакуировалось 4 и 5 сентября и уже 9 начало переговоры с Францией о предоставлении убежища. Все перемещались по стране и действовали порознь: президент, сейм, сенат, верховный суд, министерства. В Бухарест 15 сентября была направлена просьба к румынскому правительству о разрешении на пересечение границы польским государственным руководством и получение убежища. В еще обороняющейся Варшаве, как свидетельствовал политик и историк Вацлав Липиньский, понятия не имели, куда подевался главнокомандующий, а маршал стоял уже в Коломые, в тридцати километрах от рубежа с Румынией. Оттуда 16 сентября после полудня он тоже выехал в сторону Бухареста.

То, что Рыдз-Смиглый на глазах у всех собрался в эвакуацию, произвело гнетущее впечатление на офицеров. Войска, переговаривались они, продолжают драться, а штаб главнокомандующего переходит на территорию соседнего государства.

На мосту через Черемош автомобилю маршала перегородил дорогу полковник Людвик Боцяньский – главный квартирмейстер правительства. Когда он оказался перед машиной Рыдз-Смиглого, тот вынужден был выйти из авто и спросить, в чем дело. «Речь идет о чести армии», – ответил полковник, но маршал твердой рукой отодвинул Боцяньского с дороги. Тогда полковник вытащил пистолет и выстрелил… себе в грудь. После минутной растерянности главнокомандующий приказал положить тело полковника в машину и двигаться через Черемош. Уже в Румынии оказалось, что Боцяньский жив – пуля прошла рядом с сердцем.

Как пишет польский историк В. Побуг-Малиновский, президент Польши И. Мосьцицкий сильно удивился, увидев маршала на румынской территории, поскольку тот уверял, что остается с армией. Сам Рыдз-Смиглый, как зафиксировали свидетели тех дней, был полон пессимизма. Он говорил, что подвели молодые офицеры, не выдержав немецкого напора, что были нарушены связь и транспортные коммуникации. Но хватало и голосов тех, кто утверждал, что подвел, прежде всего, верховный главнокомандующий. Ведь он еще в Бресте распорядился не развертывать свою радиостанцию, чтобы ее не засекли немецкие пеленгаторы и не вычислили его местонахождение, хотя некоторые авторы утверждают, что ее и не могли развернуть, поскольку забыли в Варшаве коды... Современная польская публицистка Марта Тыхманович статью о событиях тех дней назвала вполне красноречиво – «Позорное бегство командующего из борющейся Польши». Как историки, так и публицисты, пишет она, «решение Смиглого о бегстве оценивают по преимуществу негативно». Даже немецкие наблюдатели, отметила Марта Тыхманович, ссылаясь на одну из их депеш, констатировали: «Бегство Рыдз-Смиглого вызывало глубокое возмущение… Некоторые из них требуют расстрелять маршала. Особое озлобление возникло в польских воинских подразделениях в отношении части офицеров, которые, как только ухудшилась ситуация, реквизировали транспортные средства, частные автомобили, чтобы спасаться бегством через румынскую границу… Даже когда Смиглого уже интернировали на территории Румынии, через несколько недель его перевезли в другое место, поскольку маршал чувствовал опасность со стороны иных интернированных польских военных».

Поступок главнокомандующего стал потрясением для всего польского общества. Ведь после смерти Пилсудского он имел в Польше исключительную популярность. В специальном правительственном циркуляре указывалось, что «генерал Рыдз-Смиглый, названный маршалом Юзефом Пилсудским главным защитником Отечества, должен быть почитаем как первая после президента Речи Посполитой личность в Польше», потому «все государственные функционеры во главе председателем Совета Министров должны оказывать ему соответствующие знаки почитания и послушания». О нем пели песни, слагали стихи, его именем называли школы, улицы, спортивные клубы, его изображениями украшали публичные здания, выпускались значки и почтовые открытки с его портретами.

Он был почетным гражданином почти четырех десятков городов, местечек, территорий, плакат с его фотографией в маршальской фуражке и надписью «Мы сильны, сплочены, готовы», его заявления, что в случае немецкого нападения «не отдадим даже пуговицы», успокаивали и давали ощущение уверенности.

Во время шествий и митингов звучали песни о том, что "Nam nie grozi nic, bo z nami jest marszałek Śmigły-Rydz” (Нам ничего не грозит, ибо с нами маршал Смиглый-Рыдз». Это был культ, превосходивший культ советского маршала Ворошилова хотя бы потому, что тот не претендовал на место Сталина. И вдруг «красивая карьера лопнула, как мыльный пузырь», а «туз стал банкротом», смириться с чем, похоже, он не мог.

Впрочем, обанкротилась тогда вся довоенная польская внешняя политика. Высшее польское руководство вынуждено было уйти в отставку. Президент Юзеф Мосьцицкий 30 сентября передал свои полномочия беспартийному юристу Владиславу Рачкевичу. Премьером нового польского правительства, которое формировалось уже в Париже, стал генерал Владислав Сикорский, который долгое время тоже был верным сподвижником Пилсудского, однако не поддержал Коменданта во время майского переворота в 1926 году и оказался вне армии и политической жизни. Но в сентябре 1939-го это стало его козырем, поскольку он не нес ответственности за поражение. Она была возложена на Рыдз-Смиглого, о котором уже никто не вспоминал как о преемнике президента, а Рачкевич сразу предложил маршалу отказаться и от должности верховного главнокомандующего. Рыдз-Смиглый так и сделал, правда, к заявлению об отставке приложил письмо, в котором подчеркнул, что интернирование в Румынии сделало его беззащитным, в сложившемся положении всю вину можно взвалить на него, а поскольку речь идет об осуждении именно его, то он «не хотел бы усложнять ситуацию для господина Президента».

И все-таки Рыдз-Смиглый мириться с забвением явно не желал. Через год с небольшим ему удалось сбежать с виллы, в которой он отбывал интернирование, уйти в Венгрию, и вскоре в Будапеште, пишет Дариуш Балишевский, появился конкурирующий с польским правительством в Лондоне политический центр, тоже располагавший тысячами солдат и офицеров. И если в Лондоне польскими делами руководил генерал Сикорский, то в Будапеште – маршал Рыдз-Смиглый.

Из Венгрии в конце октября 1941 года он подался в Польшу, где, по словам Балишевского, намеревался создать пронемецкое правительство по типу квислинговского в Норвегии.

А самой Польше предстояло принять участие в «крестовом походе против большевиков» силами освобожденных из немецкого плена и вновь вооруженных солдат и офицеров. В Варшаве, где маршал оказался в конце октября 1941 года, он в течение пяти недель действовал весьма энергично. Немедленно встретился с полковником Ровецким – главой Союза вооруженной борьбы, предшественником Армии Крайовой. О содержании разговора никому не известно. Затем – с бывшим польским премьером Леоном Козловским. О чем говорили, тоже никто не знает, но для нынешней Польши не является секретом, что Козловский был ярым сторонником создания прогерманского кабинета. Произвел даже некоторые назначения, иначе от кого, недоумевает Балишевский, прокурор Юзеф Намысловский, близкий к Рыдз-Смиглому, получил пост поморского воеводы. Мариуш Новик в журнале «Ньюсуик-Польша» подчеркнул, что в Варшаве Рыдз-Смиглый действовал не как солдат, а как политик и исходил из того, что Россия – на коленях, гитлеровцы под Москвой, Сталин вот-вот капитулирует, переговоры с немцами дают надежду на спасение Польши. Не исключено, он рассчитывал и на знакомство в рейхсмаршалом Германом Герингом, приезжавшим на охоту в Беловежскую пущу, часть которой до войны принадлежала Польше.

Из Варшавы маршал направил и приказ в Бузулук, где по соглашению между правительствами СССР и Польши велось формирование польских воинских соединений. В посвященной этому статье «Тайна доктора Z», тоже публиковавшейся в журнале «Впрост», Дариуш Балишевский много внимания уделил и Стефану Витковскому – руководителю подпольной разведывательной организации «Мушкетеры», которая, как оказалось, работала не только на польское правительство в эмиграции, на английскую Сикрет Интеллидженс Сервис, но и на абвер и гестапо. Это Витковский в октябре 1941 года встречал в Варшаве прибывшего из Венгрии Рыдз-Смиглого, подобрал ему жилье и обеспечил охрану. По словам Балишевского, в декабре 1941 года силами «мушкетеров» и абверовцев к Андерсу была направлена группа из четырех польских офицеров во главе с ротмистром 10-го полка уланов Чеславом Шадковским, находившимся рядом с Рыдз-Смиглым после прибытия того в Варшаву.

В ходе приготовлений, которые заняли несколько недель, «немцы предоставили теплое белье и кожу для сапог, польская сторона готовила письма, которые следовало вручить генералу Андерсу или генералу Сикорскому, поскольку было известно, что он вскоре посетит Москву. Материалы были микрофильмированы и укрыты в куске мыла для бритья». До Харькова группу сопровождал лейтенант Зааль из абвера. На линии фронта немцы открыли огонь по одному из участков советской обороны, чтобы отвлечь внимание от группы, перебиравшейся на противоположную сторону. Перейдя фронт, люди Шадковского зашли в первый попавшийся дом в советском тылу и попросили вызвать командира ближайшей воинской части. Военные доставили пришельцев в свой штаб, затем в Воронеж, потом в Москву. После проверки их отправили в Бузулук. Там гостей встречали с большим почетом и даже банкетом. Однако уже на банкете случилось неожиданное. Балишевский приводит воспоминания Шадковского: «Генерал Окулицкий спросил про Смиглого. Звучали разные слова. Одни утверждали, что он в Будапеште, другие, что в Анкаре. Все вопросительно смотрели на меня. Я наклонился к Андерсу и тихо сказал, что должен кое-что передать лично ему, потому прошу о беседе с глазу на глаз. Когда она началась, сообщил: Смиглый находится в Варшаве и вместе со своими людьми готовит покушение на Сикорского…». Андерс был потрясен. У него не было оснований сомневаться в том, что он услышал, ведь Шадковский руководил личной охраной маршала и не отходил от него ни на шаг.

Назавтра из куска мыла извлекли микрофильм. На нем было письмо Витковского к Андерсу, в котором содержался призыв ударить по советским тылам, как только его армия окажется на советско-германском фронте.

Через день ротмистр Шадковский был арестован, обвинен в измене, сотрудничестве с немцами, отдан под суд и приговорен к смерти. Однако приговор не был приведен в исполнение. А Д. Балишевский задался вопросом, мог ли Витковский, о котором Андерс ничего не знал, давать такой приказ? Почему генерал не выбросил его в урну? Если не Витковский, то кто за ним стоял? Ответ напрашивался один: «Единственно возможным автором того скандального приказа… мог быть только маршал Эдвард Рыдз-Смиглый». И здесь, отмечает публицист, неизбежен еще один вопрос: а в самом ли деле тот микрофильм, спрятанный в куске мыла, не был прочитан советскими контрразведчиками? Ведь в Бузулук он был доставлен в уже проявленном виде, хотя разведывательная практика требовала перевозить такие фильмы не проявленными, чтобы в случае опасности малозаметным «движением руки потянуть дернуть скрытый шнурочек и засветить упаковку». А если русские познакомились с содержанием того микрофильма, то не повлияло ли это знание на решение Сталина выпустить польскую армию в Иран, поскольку отправку ее на фронт можно было счесть большим риском?

Скорее всего, арест Шадковского произошел после обмена радиограммами между генералами Андерсом и Сикорским. А столь быстрый ответ из Лондона свидетельствует, что там уже кое-что знали о действиях Рыдз-Смиглого. Ссылаясь на отчет еще одного офицера – подпоручика Станислава Тейхмана, Балишевский пишет, что многим польским военным, оказавшимся в Венгрии, было известно об усилиях по созданию Польского легиона, который должен был двинуться в Польшу. Переговоры с немцами по поручению Рыдз-Смиглого вел подполковник Зыгмунт Венда – довоенный вице-председатель польского сейма, преданный друг самого маршала. Но если о легионе знали обычные военные, то могло об этом знать и правительство, располагавшее своими людьми в их среде. О том, что маршал еще в Будапеште решил переориентироваться на Германию и действовал в согласии главой Венгрии, союзником Гитлера, адмиралом Хорти, тот же автор, много лет занимавшийся тем, что он сам называл «неприятной правдой», рассказал в статье «Тайна полковника Штайфера», опубликованной опять же в журнале «Впрост». В этой публикации он сделал акцент еще на одной стороне того дела: отнюдь не все польские офицеры, оказавшиеся в Венгрии, соглашались с таким «разворотом» своего главнокомандующего. Один из них даже пожертвовал жизнью ради того, чтобы мир узнал о тайных польских попытках договориться с немцами. В марте 1942 года на южном железнодорожном вокзале Будапешта под колеса поезда упал человек. На нем был новый костюм, новое белье, никогда не использовавшийся носовой платок, впервые надетые ботинки. В карманах – ни крошки табака. Следователи установили, что это был майор 52 пехотного полка польской армии Владислав Залусский. Во внутреннем кармане пиджака нашли листок бумаги, на котором был написан смертный приговор полковнику Мариану Яну Штайферу, вынесенный гражданским судом чести в Будапеште за попытки «создания польского правительства в согласии с немцами».

Пятидесятидвухлетний полковник Мариан Яе Штайфер – официальный представитель польской армии в Венгрии – родился во Львове подданным императора Франца-Иосифа II, потому во время Первой мировой войны в чине подпоручика воевал в австро-венгерской армии на итальянском фронте. В одном из боев он спас жизнь венгерскому поручику Барта, который с многочисленными ранами лежал на нейтральном поле под обстрелом. В 1939 году, когда Штайфера задержали на мадьярской границе, он попросил разрешения позвонить. Из примчавшейся машины вышел генерал Барта и откозырял Штайферу. Барта к тому времени был министром обороны Венгрии. Штайфер вскоре стал руководителем соответствующего отдела в его министерстве и фактическим опекуном 28 тысяч польских солдат, оказавшихся в Венгрии.

В первые дни мая 1941 года поручик польской армии Казимир Морвай – сын мадьяра и польки, исполнявший функции адъютанта в том же отделе, которым руководил Штайфер, услышал, как капитан Корменди докладывает полковнику Бало: «Полковник Штайфер просит о приеме у министра национальной обороны Барта по делу о создании польского правительства, сотрудничающего с немцами». Капитан Корменди тогда понял, что Морвай услышал его слова и жестко предупредил поручика: вынесешь сор из избы – будет тебе плохо. Но Морвай, который чувствовал себя больше поляком, нежели венгром, сообщил об этом докладе представителям генерала Сикорского, тоже действовавшим в Будапеште.

Так дело дошло до суда, который, полагает Балишевский, может быть отнесен к одному из наиболее тайных судебных заседаний в истории Второй мировой войны. Он примечателен и тем, что в нем участвовали представители главных польских политических сил.

Обвинителями выступали сторонники генерала Сикорского. После пяти дней заседаний, в ходе которых были выслушаны свидетели как с польской, так и с венгерской стороны, суд констатировал, что он «не нашел доводов, что какая-то группа граждан стремилась к сотрудничеству с немцами». Однако Балишевский, задавшись вопросом, были все же переговоры с немцами или нет, пришел к выводу, что, скорее всего, они были. Явный намек на это содержался решении суда, в котором говорилось, что «полковник Марианн Штайфер сослужил плохую службу Отечеству».

Также Балишевский процитировал датированное 18 апреля 1941 года письмо Штайфера своей жене в Польшу, в котором полковник писал: «С венгерской стороны уже несколько раз и от разных личностей мне делались предложения о том, чтобы при посредничестве моего давнего коллеги со времен первой мировой войны я пошел на подписание договора с хозяином и на сотрудничество с ним. Отмечается, что это было бы охотно принято, ибо он не имеет никакого кандидата на обладание старым, хотя и уменьшенным уже домом, а такой кандидат для него очень важен. В качестве аргумента говорится, что лучше спасти хотя бы что-то из мебели, а особенно речь идет о детях, которые страдают больше всего. Как ты на это смотришь? Из этого может получиться и большое дело, и большой позор». Балишевский поясняет, что полковник пользовался эзоповым языком. Хозяин – это немцы. Уменьшенный дом – Польша. Разве, имея такие документы, можно сомневаться, что до переговоров с гитлеровцами дело все-таки дошло, пишет автор. Но ставит еще один вопрос: неужели те беседы вел полковник Штайфер от своего имени? Ведь даже большой фантазер не мог представить себе польского правительства во главе с никому не известным полковником, притом с немецкой фамилией.

Суд признал Штайфера виновным, поскольку «он должен был отдавать себе отчет в том, что проведение им такого рода переговоров может в глазах мира бросить значительную и фальшивую тень на монолитную и несгибаемую позицию польского народа». Однако за спиной Штайфера должен был стоять кто-то многократно более важный, делает вывод Балишевский. Из доклада поручика Морвая, следовало, что этот кто-то – маршал Рыдз-Смиглый. Указал автор и еще на одно совпадение: 15 мая 1941 года 47-летний, никогда не болевший Зигмунд Венда, который вел с венгерскими властями о создании Польского легиона, вдруг умер от инфаркта. Как раз накануне – 14 мая – суд вынес смертный приговор полковнику Штайферу. Многие утверждали, что, узнав об этом, Венда покончил жизнь самоубийством. Его жена на похоронах не проронила ни слезинки. Рыдз-Смиглого срочно увезли из Будапешта и спрятали где-то у озера Балатон. Боялись еще одного приговора? - задается вопросом Балишевский.

Осуществлению далеко идущих планов маршала помешало специальное подразделение главного командования Союза вооруженной борьбы.

По приказу полковника Эмиля Фельдорфа оно арестовало несостоявшегося польского Квислинга, объявило о его смерти от инфаркта в начале декабря 1941 года и даже организовало его похороны на варшавском кладбище Повонзки, где он был якобы погребен под именем Адам Завиша. Версию Д. Балишевского разделяют и польские историки Анджей Кунерт и Марек Галензовский. В могиле № 139 на Повонзках с самого начала Рыдз-Смиглого не было. Он жил еще почти год и умер в сентябре 1942-го. Уже не имея возможности говорить, он «старательно записывал в дневнике события последних лет своей жизни». Балишевский полагает, что он, «скорее всего, записал свои будапештские беседы с немцами, встречи с регентом Венгрии Миклошем Хорти, которого убеждал в необходимости создания в Будапеште нового польского правительства,.. свои разговоры с бывшим премьером Козловским, которого он направил в Берлин (для встреч с немецкими официальными лицами. – Авт.), свои приказы, высланные в Бузулук,.. словом, тайную, правдивую историю польской войны и польской борьбы за главенство с генералом Сикорским», возглавлявшим польское правительство в Лондоне.

Ко времени смерти Владислава Залусского под колесами поезда Рыдз-Смиглый уже находился в жесткой изоляции в одном из горных домиков. Приказ о разжаловании в капралы и смертный приговор маршалу подписал генерал Сикорский. Предлагался и компромисс: покончить жизнь самоубийством или уехать из Польши, но Рыдз-Смиглый отказался. Тогда его приговорили к небытию и содержали на тайной квартире «в нечеловеческих условиях, в результате у него возник туберкулез легких». Официальная дата смерти – 2 декабря 1941 года – обычная мистификация, отмечает Балишевский. Спустя год офицер Михаил Эйгин доставил дневник и другие бумаги Рыдз-Смиглого его жене Марте во Францию. Они-то и стали причиной смерти маршальской супруги. Из дома, в котором она жила, исчезли не только ценности, но и все документы, касающиеся маршала, включая его письма к жене, его фотографии.

И, конечно же, исчез дневник, в котором была зафиксирована «тайна ситуации» – вся «правда о людях и их роли в годы войны».

Публицист считает, что это была «правда о большой, значительно выходящей за рамки польской истории политической акции, целью которой могло быть строительство немецкой единой Европы...».