Сигурд Шмидт: «В Кремле ощущалась подавленность...»

В числе других на прием был приглашен известный исследователь, руководивший спасением полярников - Отто Юльевич Шмидт с женой и двумя сыновьями. Одному из них - Сигурду Оттовичу будет суждено стать видным ученым, академиком РАО, автором многих научных трудов. В беседе с нашим корреспондентом он рассказывает о той исторической встрече.

- Упомянутый прием в Кремле был для меня уже вторым, - уточняет Сигурд Оттович. - Первый состоялся 25 июня 1937-го по случаю возвращения участников первой экспедиции на Северный полюс во главе с моим отцом.

- Тогда давайте начнем с первого банкета…

- Он проходил в Георгиевском зале Большого Кремлевского дворца. Перед сценой стоял стол президиума для членов и кандидатов в члены Политбюро и главных гостей. Для остальных были накрыты столы с указанием номера и места. Поскольку прием был в честь экспедиции, возглавлявшецся отцом, то ему предложили расположиться за главным столом, между Сталиным и Молотовым, а его родным - супруге Шмидта Вере Федоровне, их сыну Владимиру и мне – за ближайшим. Сервировки, подобной кремлевской, я прежде никогда не видел. Особенно запомнил сосуд с розовыми черешнями, на которые потом усердно налегал.

Сталин, как я заметил, пил красное вино, Ворошилов - водку, перед ним на тарелке был куб масла, и после каждой стопки он съедал кусок – видимо для того, чтобы не опьянеть. Остальные – Каганович, Молотов, Маленков почти не запомнились.

Тамадой был Ворошилов, говоривший с живостью, но незамысловато, согласно клише тех лет, однако фразу о том, что Шмидт – «блестящий человек» произнес искренне и темпераментно.

- Банкет проходил после нескольких судебных процессов, в том числе, над Тухачевским и другими видными военачальниками. Возможно, кое-то из присутствующих на приеме уже ощущал нависшую над ним опасность?

- Внешне никакой напряженности не ощущалось, хотя, может быть, в силу юного возраста, к тому же возбужденный и взволнованный всем увиденным, я на это не обратил внимания. Впрочем… Вскоре трагическая участь постигла наркома финансов Гринько и маршала Егорова, с которыми отец тепло попрощался после банкета.

- Как вел себя вождь?

- Он внимательно следил за всем происходящим, слушал выступающих – чтецов, музыкантов, певцов, танцовщиков. Но, кажется, ему понравились только куклы Образцова, которые «декламировали» куплеты о подвиге полярников. Кстати, Сергей Владимирович был единственным участником обоих концертов в Кремле.

Прежде чем рассказать о встрече 17 марта 1938 года, надо вернуться к экспедиции Папанина. Полярники были сняты с льдины 19 февраля, а в это время в Колонном зале проходил очередной судебный процесс - над участниками «правотроцкистского антисоветского блока». И, наверное, в связи с этим Сталин был очень «занят». Поэтому полярники вынуждены были задержаться в Таллине, ожидая команды вернуться на родину.

Наконец был вынесен приговор и спустя несколько дней после расстрела осужденных состоялся банкет в том же зале Кремля. Он, видимо, замышлялся, как очередная демонстрация победоносного движения советского народа во главе со Сталиным к светлому будущему, которому не могут помешать никакие «враги народа».

- Вождь изменился по сравнению с июнем тридцать седьмого? Я имею виду, конечно, внешне.

- Он поседел, причем как-то странно - продольными полосами. В остальном же остался прежним. Больше всего мне запомнились глаза – желтовато-карие, недобрые и вспомнилось верное определение Крестинского, которое я слышал когда-то в семье дипломата Штейна, очень близкой нам с мамой, о том, что много горя принесет (или много зла сделает) этот «человек с тигриными глазами»…

Главными гостями на мартовской встрече в Кремле были папанинцы, а не Шмидт, оттого брату и мне предложили места за столом номер 17, третьем от стола президиума, в одном из рядов. Моей соседкой оказалась Клавдия Ивановна Николаева - видный в то время функционер, член ЦК партии и Президиума Верховного Совета СССР, секретарь ВЦСПС.

Вскоре после начала банкета Шмидту предложили быть тамадой, и когда провозгласили тост за ленинский комсомол и его руководителя Косарева, отец порадовался, что комсомольцами являются и присутствующие здесь его сыновья. Николаева сказала, что нам обоим следовало бы подойти к Сталину, сдвинуть бокалы с ним и подошедшим к нему Косаревым.

Однако я не решился и отсоветовал брату. Стыдно стало оказаться неловким, неумелым в разговоре… Тогда, вероятно, сработало интуитивное чувство самосохранения, но была и скромность: чтобы не подумали, что полез чокаться со Сталиным не за свои, а за чужие заслуги.

По сравнению с первым банкетом в Кремле ощущалась большая напряженность и, я бы сказал, подавленность. Я, как и некоторые мои сверстники, быстро повзрослев, стал более чутко воспринимать нюансы речи и поведения, овладевать даром интуиции, понимать, кому можно доверять, а кому нет.

К этому времени я перестал вести записи – небезопасными казались выражение своих мыслей, упоминания о людях, с которыми встречался и которых мог наблюдать. И свои впечатления от приема в тридцать седьмом, на всякий случай, я из дневника вырезал. Там шла речь о моем удивлении от внешнего облика наркома внутренних дел Ежова – он показался мне симпатичным, даже обаятельным человеком. Я убрал и свое восприятие облика начальника Политуправления Главного Северного морского пути Бергавинова, который очень хорошо относился к отцу. Вскоре он был объявлен организатором террористического акта против Сталина.

- Ежов был участником и второй встречи?

- Да. Если раньше он был, может, более других спокоен за свою судьбу, то в тридцать восьмом изменился до неузнаваемости. По сути дела, стал другим человеком. Лицо Ежова, прежде живое и пышущее здоровьем, стало серым, глаза потухли, Даже некогда пышные волосы слежались. Видимо, дела его были уже плохи…

Вообще, знакомых лиц по газетам и кинохроникам стало меньше. Зато стало больше крепких мужчин, которые двигались по залу. Когда за соседним столом некто раскрасневшийся стал говорить слишком громко, к нему подошел один из таких людей и сказал так, чтобы мы слышали, что его ожидает машина, и ловко вывел из-за стола.

- Наверное, самое пристальное внимание было приковано к Сталину?

- Конечно, и самым запоминающимся моментом стало его выступление – весьма необычное, очень свободное. Однако сначала напряженную и даже утомляющую размеренность мероприятия нарушил известный летчик Чкалов, который, изрядно подвыпив, подошел к столу президиума и хрипловатым голосом провозгласил готовность отдать жизнь за вождя, призывая поддержать всех такое стремление. Его порыв вызвал аплодисменты, кажется, все встали. И тогда поднялся сам Сталин и начал говорить. Почти сразу установилась полнейшая тишина.

Он похвалил Чкалова и сказал, что «там, на Западе, во Франции, в Германии, в Англии, в Америке, героев не создают… А мы говорим: героям нет цены, стоят они миллиарды! За то, чтобы мы, советские люди, усвоили наконец новую меру ценности людей, чтобы людей ценили не на рубли и не на доллары!»

Затем Сталин вернулся к Чкалову и заметил, что «надо жить как можно дольше, а не умирать, что, конечно, тяжко, но не так уж трудно. Есть же у нас самоубийцы, которые умирают, но далеко не герои». И провозгласил тост: «Я пью за тех, которые хотят жить как можно дольше, за победу нашего дела!» Грянули овации.

Но Чкалов не угомонился, и, под возгласы одобрения, воскликнул: «Никто из присутствующих здесь не захочет пережить Сталина, никто от нас Сталина не отнимет… Мы готовы отдать ему легкие, сердце, ногу…» На что вождь иронически ответил: «Мне 58 лет, товарищу Чкалову 33. Я вам советую, дорогие товарищи, не ставить себе задачу умереть за кого-либо…»

После банкета были танцы. В центре внимания оказалась восхитительно красивая и изящная певица Большого театра Вера Александровна Давыдова, участвовавшая до этого в концертной программе. Ее кавалером был один из первых Героев Советского Союза летчик Маврикий Трофимович Слепнев. Сталин как бы руководил танцами, направлял их, делал движения, напоминающие хлопки. Он, как, впрочем, и другие мужчины, не сводил глаз с певицы. Танец Давыдовой, действительно был воплощением и чарующего женского обаяния, и искусства. Возможно, с того дня и зародилась легенда об особой близости певицы с вождем...

Великолепной танцевальной парой были жена Ежова – Евгения Соломоновна, словно сошедшая с полотна Рубенса и широкоплечий, с чубчиком, русский красавец Алексей Иванович Назаров, недавно ставший председателем Комитета по делам искусств при СНК СССР. Тогда, конечно, никто не предполагал, что дни этой женщины сочтены…

- Сигурд Оттович, как известно, ваш отец избежал репрессий…

- Формально это так, но угроза ареста стала реальной для Шмидта с конца тридцатых годов. На том мартовском банкете Сталин упрекнул отца, что он хотел приступить к операции по спасению полярников в конце марта: «А мы говорили: нет уж, начинайте сейчас… Товарищ Шмидт, у вас там ледоколы застряли на Севере, там, где им застревать не следовало!»

В Главсевморпути массовые аресты начались в 1937 году, и Шмидта обвиняли в том, что он не только препятствует разоблачению «вредительских элементов», но даже покровительствует им, представляет к наградам. От руководства ведомством его освободили в декабре 1938-го, предложив стать первым вице-президентом Академию наук СССР. Но попытки расправиться с отцом продолжались: на одном из собраний Вышинский обвинял отца в том, что из-за его попустительства недостаточно разоблачаются «враги народа». Вскоре отец был снят и с этого поста и сосредоточился на научной работе. Лишь в последние годы жизни, когда он был уже тяжело болен, его имя вновь стало на слуху…

Беседу вел Валерий Бурт