Немецкая память пугает поляков

Документ польского сейма об «агрессии СССР» - свидетельство, что свою выгодную роль «исторической жертвы» Варшава активно осваивает на обе стороны – как на Восток, так и на Запад.

Причина главного «исторического спора», осложнившего на какое-то время отношения между Германией и Польшей – тема памяти немецкого мирного населения, депортированного из Польши по результатам Потсдамского договора. Тема эта в старой Западной Германии вегетировала на правом краю политического спектра, без выхода в реальную политику.

Воссоединение Германии повлекло за собой не только увеличение «удельного веса» Германии в Европе, но и формирование новой национальной идентичности. В то же время в наследство от старой ФРГ современной немецкой историографии достался принцип «исторической ответственности» за развязывание Второй мировой войны. Этот принцип, от которого немцы не отступают, исключает реваншистский подход в исторических исследованиях, но отнюдь не препятствует объективному изучению важных вопросов.

Возрождение немецкой исторической памяти в Польше воспринимается с опаской. Современная Польша живет историей не меньше, а пожалуй, даже и больше, чем ее западный сосед. «Польское правительство разрабатывает свои анализы не столько на основе нынешнего, сколько исторического опыта», - критикуют его некоторые немецкие эксперты. Так возник «исторический спор», касающийся вопросов увековечения памяти жертв этнических чисток в Европе, в том числе, по желанию Берлина, немецких жертв послевоенных депортаций из стран Восточной Европы, в частности из Польши.

Проблема немецких этнических групп, которые были не просто переселены, а (согласно существующей до сих пор в ФРГ градации «беженцев», «переселенцев» и «изгнанных») насильственно изгнаны с мест их исторического проживания, вернулась в официальную политику в свете вступления Польши (и Чехии) в ЕС. Изгнание, в ходе которого немецкое гражданское население теряло частную собственность, а иной раз и жизнь, было узаконено нормативами, действенность которых, как надеялись многие консервативные политики и функционеры «Союза изгнанных» (союз объединяет организации немецких меньшинств, выселенных из мест их бывшего проживания), аннулируется по мере вступления этих стран в ЕС. Однако этого не случилось. Немецкие правоведы исходили из того, что депортация немцев стоит в общем ряду «этнических чисток» и попадает под соответствующие нормы международного права. В силу этого они и попытались перед вступлением Польши и Чехии в ЕС «европеизировать» эту проблему. Польские же и чешские правоведы полагали, что депортация легализована Потсдамским договором, является коллективной мерой наказания за преступления немцев и не подлежит европеизации.

В прошедшее десятилетие с обеих сторон было сделано достаточно красивых заявлений и моральных заверений во взаимном отсутствии претензий. Однако как только доходило до конкретных политически-правовых шагов, официальные стороны возвращались на старые позиции.

Эскалация «исторического спора» между Германией и Польшей началась летом 2004 г. В своем стремлении «европеизации» проблемы «Союз изгнанных» официально предложил создать в Берлине финансируемый на правах фонда Центр, в задачи которого входила бы историческая обработка всех этнических чисток в Европе, в том числе, разумеется, и «изгнания» немцев. Это предложение вызвало бурю протестов в Польше, где его интерпретировали как символическую попытку увековечить память немецких жертв «изгнания» рядом с памятниками польским и иным жертвам немецкого фашизма. Высказывались опасения, что объединившаяся Германия пытается пересмотреть «иерархию исторической ответственности», «переписать» историю, дистанцироваться от «коллективной вины» немцев, сомнений в которой ни поляки, ни чехи не имеют и о которой они вспоминают всяких раз, когда затрагивается тема послевоенной депортации немецких меньшинств. С точки зрения поляков, больше смысла имело бы создание общеевропейского музея Второй мировой войны, например, в Гданьске.

В Германии же видят проблему по-другому. Воссоединившаяся Германия очень осторожна в вопросах, связанных с некогда «табуизированными» темами. Отступление от сложившихся установок в официальном освещении, например, темы Холокоста, немыслимо.

Возведение памятника жертвам Холокоста именно в центре Берлина, на месте бывшего гитлеровского бункера, если и критиковалось в прессе, то исключительно из эстетических градостроительских соображений.

Так почему бы, спрашивает себя немецкий бюргер, не создать в Берлине и Центр, в котором в числе прочего будет увековечена память немецких гражданских жертв, пострадавших в ходе этнических послевоенных депортаций? Тем более, если Центр этот задуман не в виде символического монумента, а в виде живой, меняющейся экспозиции, открывающей возможность для взаимных дискуссий по спорным темам. Как на обыденном уровне, так и во внутриполитических дискуссиях немцы, не отрицая вины нацизма перед иными народами, в исторической перспективе склонны видеть в рядах жертв и немецкое гражданское население. Живучесть старых национальных «образов врага» именно у тех восточноевропейских соседей, которые, как полагает рядовой немецкий бюргер, должны быть благодарны ФРГ за политическую и экономическую поддержку в трудные времена начала 90-х годов, оказалась обидной неожиданностью. Подрастающее же поколение объединившейся Германии так и так не может идентифицировать себя с нацистскими палачами и принять на свои плечи – помимо безработицы и социальных проблем – еще и «коллективную вину» прошедших поколений немецкого народа, тем более, что все больше немецкой молодежи, особенно в больших городах – выходцы из иммигрантских семей.

Не привнесли улучшения во взаимопонимания иски польских (и чешских) граждан, угнанных в гитлеровскую Германию на принудительные работы, и потребовавших индивидуальных компенсаций. В рамках «Восточных договоров» времен правительства Вилли Брандта ФРГ уже перечислила немалые суммы в виде коллективных компенсаций.

Индивидуальные компенсации стала выплачивать немецкая промышленность, а «изгнанные» немцы, в свою очередь, начали требовать индивидуальных компенсаций от Польши и Чехии.

«Союз изгнанных», насчитывавший, по собственным данным, около 15 миллионов членов и включавший в себя 21 землячество, 16 союзов и 4 объединения «изгнанных» и переселенцев, и представлявших, в числе прочего, правовые и имущественные интересы «изгнанных» и их потомков, активизировал свою политическую деятельность.

Индивидуальные претензии немцев, изгнанных в послевоенные годы из Польши и требующих возвращения экспроприированной земельной и недвижимой собственности, на правовом уровне представляло и основанное в 2000 г. объединение «Прусская опека» (товарищество ограниченной ответственности), требовавшее от немецкого правительства защиты немецких интересов. В 2006 г. это объединение подало иск на Польшу в Страсбургский трибунал по правам человека. Эта правовая возможность открылась перед Германией лишь с вступлением Польши в ЕС. Немецкое правительство в течение всех прошедших с воссоединения Германии лет неоднократно и официально подчеркивало в переговорах с Польшей, что оно ни в коей мере не поддерживает имущественные претензии отдельных немецких граждан по отношению к Польше. Таким образом, оно и оказалось между двух огней: затронутым данной проблемой немецким гражданам позиция немецкого правительства кажется предательской, полякам же она кажется недостаточной. В своей позиции Польша опирается на собственные декреты послевоенных лет, которые исходили не из экспроприации немцев, а о национализации «брошенного» или «бесхозного» имущества.

Таким образом, в то время, как депортированные немцы и их потомство требуют возвращения экспроприированной у них собственности или же возмещения ущерба, польский парламент, с одной стороны, требует репарационных платежей со стороны Германии, а с другой - требует от германского правительства на официальном политическом уровне признать неправомочными требования депортированных немцев о возмещении ущерба.

Проблемы, которые, казалось, навсегда ушли в прошлое, оживают на новом витке европейской интеграции. И взгляд на эти проблемы принципиально различен, ибо официальная политика разных стран трактует их по-разному и по-разному сохранились они в исторической памяти народов.

Проблемы, естественные для двусторонних отношений стран, некогда воевавших друг с другом, могут оказаться губительными, если бывшие «враги», не преодолев отягощающего их взаимные отношения исторического прошлого, оказываются интегрированными в структуру, стремящуюся к политическому единству – а именно таковой и является нынешний Евросоюз.

Однако поляки лелеют свой исторический опыт, в особенности, такой, из которого можно извлечь реальную политическую пользу. Они не считают возможным пересмотреть те исторические конструкции, отказ от которых может принести реальный вред. Так, например, напоминание о польском антисемитизме в период гитлеровской оккупации и еврейских погромах первых послевоенных лет общественностью была воспринята как попытка навязать полякам роль «народа-палача», приравнять их к немцам.

Любое отступление немецких историков от «привычных» для поляков исторических конструкций интерпретируется ими как возрождение германских великодержавных традиций.

«От многих влиятельных немцев я слышу снова и снова, что их стране пора вернуться к тому естественному состоянию, которое соответствовало бы ее экономическому, демографическому и культурному потенциалу, - говорит Туск. - Они считают, что фаза самоограничения и покаяния должна, наконец, завершиться. Можно подумать, они забыли, что именно самоограничение немцев и их самокритичная позиция создали тот фундамент, на котором зиждется доверие Европы (а с 1989 г. и Польши) к их стране»[1].

Сложившиеся в Польше конструкции восприятия предполагают «врагов» с обеих сторон, причем с одним из них, представляющим в данный исторический момент «меньшее зло», можно временно кооперироваться против другого. «Вернувшись» в Европу после распада системы социализма, Польша одновременно вернулась к той традиционной роли, которую она играла в Европе во все годы своего существования. Традиционная ориентация Польши на Запад (ранее – на Францию, ныне – на США и Великобританию) минуя Германию не случайна: как в старой BalanceofPowerPolicy, так и ныне, судьба Польши, с точки зрения западных европейских держав, да, пожалуй и ее собственной (пусть и не высказанной официально) – уравновешивать влияние германского «великана» и стоять на пути России в Европу. Воспоминания о славных исторических традициях далекого прошлого так же сильны, как и комплекс страны, «зажатой» между двумя могучими соседями с Востока и Запада, снова и снова разделяемой ими - и снова и снова возрождающейся. Польша сжилась с имиджем героической, непокоренной страдалицы. Поэтому такое сопротивление встречают с ее стороны призывы немецких историков не умалчивать о «темных пятнах» своей истории.

Требуя от Германии – а теперь и от России – покаяния, причем не на общественном уровне, а на официальном, Польша сама к такому покаянию не готова, ибо собственное «историческое прошлое» обрабатывает очень избирательно.

Это и понятно – артикуляция нелестных для имиджа «исторической жертвы» исторических тем на общественно-политическом уровне нанесет сложившемуся конструкту польской национальной идентичности удар, пожалуй, значительно более сильный, чем, например, нанесло сложившемуся во Франции представлению о своей роли во Второй мировой войне сделанное в 60-летие победы напоминание французского президента, что кроме Франции де Голля была и Франция Виши.

Примеров трехстороннего конструктивного и долгосрочного сотрудничества на линии Россия – Польша – Германия история не дает. Германия отвергнет польское «посредничество» в отношениях с Россией, Польша – германское. Шанс этих стран, равно как и других стран Евросоюза, да, пожалуй, и всей Европы – в отказе от политики «исторического опыта» во имя политики «общих ценностей».

В Германии – на внутриполитическом уровне - налицо борьба различных потоков «культуры памяти». Официальной «западногерманской» культуры воспоминаний, концентрировавшейся вокруг преступлений нацизма и благодарности к англо-американским освободителям. Остатков левой «западногерманской» культуры, хранящейся горсткой интеллектуалов поколения 68 года и автономными левыми – здесь не испытывают уважения ни к американцам, ни к Германии. Политически малозначительных рецидивов гдр-овского неприятия фашизма и гдр-овского интернационализма. Чрезвычайно активной праворадикальной культуры. И наконец, неофициальной, но самой стойкой, самой правдивой «народной» памяти, сохранившейся в воспоминаниях стариков.

Возможно, работа немецкой исторической мысли последних лет окажет не только немецкому самосознанию, но и всей Европе хорошую службу, послужив окончательной и полной обработке исторического прошлого в рамках Евросоюза. Однако случится это лишь в том случае, если новая германская историческая память не будет огульно отвергаться ее европейскими соседями как попытка «исторического ревизионизма» и если историческая дискуссия будет вестись на общеевропейском уровне, во всех странах Евросоюза, но в то же время без выхода в реалии нынешних двусторонних отношений.

Возможно, впрочем, что время беспристрастной обработки истории Второй мировой войны и первых послевоенных лет еще не пришло – даже для государств, объединенных европейскими и транстатлантическими структурами и едиными ценностями.

Однако в таком случае она окажется препятствием на пути к политической интеграции Евросоюза. Ибо концептуализация единой европейской политики в рамках ЕС в решающей мере зависит от формирования такой политической культуры, в которой восприятие исторически проблематичных аспектов двусторонних взаимоотношений определялось бы общеевропейскими конструкциями. И если европейские политики, в интересах форсирования политической интеграции, вместо реальной обработки проблем, вытесненных из официальной политики во имя «светлого общеевропейского будущего», пойдут по пути искусственного конструирования недавнего европейского прошлого, возрождение этих проблем в расширившемся ЕС неизбежно.