Деньги для диктатуры пролетариата

Николай Павлович Шмит - пресненский фабрикант, выражаясь современным языком, олигарх, отдавший кучу денег революционерам. Его жизнь похожа на детектив, а в этом жанре, как известно, вопросительных знаков и многоточий хватает.

В Большой советской энциклопедии давалась такая версия судьбы фабриканта:

«Шмит Николай Павлович (10(22)12.1883, Москва, - 13(26).2.1907, там же), участник Революции 1905-07. Член РСДРП, большевик. Родился в семье владельца мебельной фабрики. Учился в Московском университете. Вступив во владение мебельной фабрикой на Пресне, с 1 мая 1905 ввёл 9-часовой рабочий день вместо 11¹/₂-часового, повысил зарплату, открыл при фабрике амбулаторию и специальные общеобразовательные курсы. В 1905 передал Московскому комитету РСДРП 20 тыс. руб. на вооружение рабочих. Завещал своё состояние большевистской партии. 17 декабря 1905 Шмит был арестован. При подавлении Декабрьского вооруженного восстания 1905 фабрика разрушена. В ночь на 13 февраля 1907 Шмит был убит в одиночной камере Бутырской тюрьмы. Похороны его превратились в политическую демонстрацию».

Раньше подобная оценка представлялась логичной. Во-первых, она была официальной, а потому не подвергавшейся сомнению, а во-вторых, мало кто задумывался над фактом: за какие такие коврижки иные богачи так возлюбили революционеров?

По разным причинам – иные становились идейными, потому что это было модно. Другие заигрывали с революционерами «на всякий случай» – надеясь, так сказать на особое отношение, если те придут к власти. Но были и примеры особого рода: самый типичный являл собой родной дядюшка Шмита, знаменитый Савва Тимофеевич Морозов - самый известный и самый щедрый большевистский спонсор. В судьбе обоих родственников вообще немало схожего.

Молодой Шмит, действительно, «ударился» в революцию. Но почему, чего ему не хватало? У него-то как раз всего было в избытке!

Николай Павлович не только владел лучшей в России мебельной фабрикой на Нижней Прудовой улице – ныне Дружинниковской, но и входил в знаменитую текстильную династию Морозовых, владевших огромной фабрикой в Твери, ещё более внушительной «Никольской мануфактурой» в Орехово-Зуеве и парой меньших предприятий в окрестностях того же города.

Богачи Морозовы были «продвинутыми» купцами, ничем не напоминающими представителей «тёмного царства», торгашей из комедий Островского. Своим деньгам они желали дать «богоугодное» употребление – ссужали их на клиники и больницы, одаривали культуру, искусство и просвещение. Яркий пример - создание МХАТа, «премьеру» которого оплатил Савва Тимофеевич.

На деньги Морозова сыто жили либеральная газета «Русские ведомости» и мятежные «Новая жизнь», «Борьба», «Искра». Средства миллионера помогли основать Пречистенские рабочие курсы, благодаря которым простой люд начал не только читать-писать, но и размышлять. Самые дерзкие мысли и погнали потом народ на баррикады...

Вероятно, Морозов просто не представлял, какого зверя вскармливает. Ведь он имел дело с вполне благообразными господами в котелках, при галстуках, декларирующими светлые цели, привлекательные идеи. И вдохновился, решив поддержать революцию. Разумеется, деньгами: на оружие, нелегальные типографии и даже на организацию побегов осужденных бунтовщиков из ссылок. Он скрывал у себя на квартире революционеров, в частности, Красина и Баумана. А это сущий криминал, вопиющее нарушение законов Российской империи!

Как известно, Морозов погиб во Франции при невыясненных обстоятельствах. Официальная версия – самоубийство. Но отчего?

Возможно, из-за несчастной любви – его пассия, актриса МХАТа Андреева стала супругой Горького, между прочим, друга. Или Морозова погребли под собой рухнувшие идеалы? Может, он содрогнулся от содеянного и убоялся будущего? Ведь ему наверняка грозило судебное преследование…

Есть еще одна версия, о которой писал Горький: «Савва Морозов жаловался на жизнь. «Одинок я очень, нет у меня никого! И есть еще одно, что меня смущает: боюсь сойти с ума… Семья у нас не очень нормальна, сумасшествия я действительно боюсь. Это хуже смерти…» Но были подозрения, что это было не самоубийство, а убийство…

Шмит был не только родственником Морозова, но и его единомышленником. Николай Павлович почитывал революционные брошюры, проникался их содержанием, но куда сильнее на него влияли беседы с дядюшкой. Тот представил племянника уже знаменитому Горькому, который, вероятно, еще больше поспособствовал брожению молодого ума. Как известно, писатель умел не только пылко и доходчиво внушать и объяснять, но и артистично меняться в лице и даже пустить слезу вовремя.

Фабрикант и студент – Шмит учился в московском университете, впрочем, не ограничивался теориями: смягчил условия работы на своём предприятии, стал пускать в дом «нелегалов», причем не только большевиков, но и меньшевиков, социалистов-революционеров. Кстати, и впоследствии он помогал деньгами не только ленинцам. Твёрдых и определённых политических и социальных убеждений у молодого человека не было: ему наносили визиты социалисты-революционеры, меньшевики, с которыми он, наверное, не только пил чай. Известно, что фабрикант давал деньги и на нужды вполне буржуазной – народно-демократической партии…

Когда грянула революция, Шмит не стал скрывать, на чьей он стороне – на территории его фабрики на Пресне, прозванной полицейскими «чёртовым гнездом», собирались боевые отряды, где они отдыхали, лечились.

Конечно, и оружие приобреталось за деньги фабриканта. По некоторым сведениям, он лично участвовал в вооруженных действиях против законной власти, командуя боевой дружиной.

Николай Валентинов, бывший одно время сподвижником вождя большевиков, писал в своей книге «Малознакомый Ленин»:

«Во время подавления декабрьского восстания в 1905 году фабрика Шмита была дотла разрушена пушками правительственных войск, – В этом акте проявилось нечто большее, чем желание подавить один из главных революционных бастионов, - это была месть. Бомбардировка шла и после того, как стало ясным, что сопротивление никто из фабрики не оказывает. Некоторые рабочие были расстреляны, многие арестованы, был арестован и Шмит».

От московских домовладельцев и лавочников, чьи строения пострадали от артиллерийского огня, поступило немало ходатайств в адрес властей. В том числе, и от Веры Шмит, матери мебельного фабриканта, дом которой полностью был разрушен. Она оценила его вместе с разграбленным имуществом в 200 000 рублей и требовала возмещения убытков, поскольку сама в революционном движении не участвовала. Тем временем мятежный сын госпожи Шмит, уже находился под стражей.

Две недели Николай Павлович провёл в Пресненском полицейском участке, и за это время боевики дважды, но неудачно пытались его освободить. Затем Шмита перевели в Бутырскую тюрьму, там началось следствие, во время которого жандармы его пытали, как утверждает в «Воспоминаниях о В.И. Ленине» его жена Крупская:

«…Николай Павлович был арестован, его всячески мучили в тюрьме, возили смотреть, что сделали с его фабрикой, возили смотреть убитых рабочих, потом зарезали его в тюрьме. Перед смертью он сумел передать на волю, что завещает своё имущество большевикам».

Крупской категорически возражает все тот же Валентинов, считавший, что «охранка никогда бы не посмела применить к нему, члену фамилии Морозовых, приемов, ставших вещью нормальной и обычной в практике ГПУ и НКВД. Жандармский офицер из московского охранного отделения, занимавшийся делом Шмита, обработал его другим способом» - вел с подследственным задушевные разговоры в обстановке, походившей больше на отдельный кабинет ресторана, ибо стол был обильно накрыт – присутствовали даже спиртные напитки. Протокола якобы никто не вел…

Шмит, к слову, человек прямой, честный, да и наивный, попался на удочку хитрющих жандармов. Рассказал всё, что знает, назвал фамилии, адреса, явки бунтовщиков. Поведал о своей и дядюшкиной роли в мятеже. После этого следователь сказал ему что-то вроде: «Милостивый государь, Николай Павлович! Ваша игра окончена, вы полностью изобличили себя и своих товарищей! Судьба ваша незавидна…» И вручил побледневшему арестанту кипу листков – протокол тех самых «душещипательных» бесед, которые вели стенографы, находящиеся за стеной комнаты для допросов…

Николай Павлович перестал есть, спать. Быть может, ужаснулся того, что натворил, с какими людьми связался. Или, наоборот, содрогнулся оттого, что изменил делу, которое ему доверили товарищи. Вторая версия вернее, ибо во время свиданий с сёстрами он говорил о желании передать свое состояние народу, желая хотя бы частично себя реабилитировать в глазах единомышленников.

Нравственные страдания Шмита были так сильны, что перешли в расстройство нервной системы, и врачи перевели его в тюремный госпиталь.

Вот свидетельство Валентинова:

«Тюремные сторожа, получавшие от родственников Шмита весьма изрядную мзду, выполняли потихоньку по его поручению все сношения Шмита с внешним миром. Говорили, что речи, которые им держит Шмит, часто таковы, что ничего в них разобрать нельзя. Странным им казалось и его отношение к приходящим к нему на свидание сестрам. То он плакал, что их около него долго нет, то говорил сторожам: «Гоните их в шею, не допускайте ко мне…»

В тюремном госпитале он и завершил свою жизнь – разбил стекло и его осколком перерезал себе горло. Впрочем, поговаривали, что его убили…

Эта версия представляется вполне реальной. Палачами вполне могли быть не жандармы, а сами большевики – Шмит для них стал предателем. Ну а деньги он завещал родственникам. То есть, он превратился в отыгранную карту...

Но большевики, разумеется, обвинили в смерти Шмита «буржуазное правительство и режим Николая Кровавого». Позже эта версия стала официальной советской. Ее подтвердила одна из двух сестер Николая Павловича, в руках которой якобы оказалась предсмертная записка фабриканта-революционера:

«Дорогая моя сестрица Катя, в эти минуты уходящей от меня жизни ты мне дороже, чем когда-либо…

Я чувствую, что минуты мои сочтены. Еще вчера вечером появились необычные признаки и странное отношение, надзиратели что-то утаивали от меня, а вместе с тем говорили о разных зловещих для меня случаях… Мне представляется, что хотят поскорее покончить со мною, торопятся и избегают огласки… Прощаюсь я с вами, с жизнью навсегда…»

Короткие, шестистраничные воспоминания сестры были опубликованы в сборнике «Московское декабрьское восстание 1905 г.», выпущенного в 1940 году – во времена, когда историю с легкостью перечеркивали, ретушировали и переписывали заново, подгоняя к партийной схеме.

После гибели Николая Павловича разгорелась отчаянная борьба за наследство, которое унаследовали брат Алексей и две сестры. Дальше приходится больше предполагать, чем утверждать – вся ведь эта история и тогда была мутной, а сейчас и подавно.

Брат от большого капитала – то ли в 300, то ли в 400 тысяч рублей - якобы отказался. Не сам, конечно, а испугавшись вполне явных угроз большевиков. Несовершеннолетней Елизавете подыскали «опекуна», разумеется, большевика, и шмитовские деньги уплыли в партийную кассу. Что же касается старшей сестры – Екатерины, то на ней женился помощник присяжного поверенного Николай Андриканис, тоже член РСДРП.

Однако с богатством он расставаться не пожелал – несмотря на явные намёки Ленина прислать к нему кавказских боевиков для «серьёзного» разговора. В конце концов, Андриканис, зная суровый нрав своих товарищей, пошёл на попятную – сколько-то тысяч отдал, но большую часть вроде утаил. И всё же, как вспоминала Крупская, наследство Шмита стало для большевиков «прочной материальной базой».