Распад

Пока правительство занималось спасением автопрома, оппозиционные активисты сколачивали региональные коалиции протеста, а левые идеологи обсуждали книги французских философов, о которых мало кто вспоминает у них на родине, беда пришла оттуда, откуда не ждали: взорвался метан на шахте «Распадская». Трагедия стала сигналом к всплеску народного негодования.

То, что вспышка социального возмущения произойдет именно в Кузбассе, можно было бы предсказать, опираясь на опыт 1989-го, когда забастовка шахтеров парализовала угольную промышленность СССР, ускорив тогдашний системный кризис. Однако с тех пор шахтерское движение существенно ослабло, Независимый профсоюз горняков потерял значительную часть своих членов и организаций. Закрытие шахт, проигранные трудовые конфликты деморализовали рабочих. Потому ни правительство, ни работодатели, ни местные власти, ни, возможно, сами шахтеры не ожидали, что здесь может произойти что-либо подобное тому, что случилось в Междуреченске 14-15 мая.

Авария на шахте «Распадская» явно оказалась последней каплей, переполнившей чашу терпения людей. На шахтах России и Украины аварии с человеческими жертвами происходят постоянно, являясь наглядным итогом политики приватизации и реструктурирования отрасли, проводимой властями обеих стран на протяжении двух десятилетий. Это не значит, разумеется, будто в советской угольной промышленности проблем не было. Если бы все обстояло так замечательно, не случилось бы и знаменитых стачек 1989-го.

Но в те времена, когда угольная отрасль принадлежала государству, крупные аварии с человеческими жертвами и грубое нарушение техники безопасности были все же исключением.

С тех пор, как отрасль приватизировали, стоимость человеческой жизни резко упала. Причем не только в глазах собственников, экономящих на безопасности во имя прибыли, но и в глазах самих шахтеров, которые, по собственному признанию, нередко идут на риск ради повышения выработки и увеличения заработка. Именно низкая зарплата — в сочетании со «сдельщиной» и стремлением менеджмента выжать максимум из уставших людей и изношенного оборудования — превращают угольную промышленность в место, где аварии и гибель людей становятся почти что нормой жизни.

Кризис усугубил положение, ограничив для жителей шахтерских регионов альтернативные возможности трудоустройства.

Рассуждения либеральных экономистов о том, что шахтерам, недовольным своим заработком, надо заняться малым бизнесом, выглядят издевательством для всякого, знакомого с реальными условиями жизни.

В экономике для такого количества «мелких бизнесменов» просто не хватит ни средств, ни места. Что они будут продавать? И, главное, кому?

Когда в Междуреченске начались массовые волнения, губернатор А. Тулеев стал винить во всем местных безработных. Но позволительно спросить, откуда в Междуреченске столько безработной молодежи, почему она настроена столь агрессивно? Не является ли это само по себе результатом экономической и социальной политики власти, и в первую очередь того же Тулеева?

Рабочие, вышедшие на демонстрацию после аварии на «Распадской», требовали, в первую очередь, повышения заработной платы и улучшения условий труда. А власти упорно повторяли, что все претензии надо адресовать не им, а владельцам шахты. Между тем, регулирование заработной платы вполне может быть делом государства, если только оно сознательно от этого не отказывается, предоставляя полную свободу предпринимателям — с последствиями, которые прекрасно демонстрируют последние события на «Распадской». Со своей стороны, власти не должны жаловаться, когда граждане предъявляют им претензии.

Если чиновники приписывают себе в заслугу любые позитивные процессы, происходящие на подведомственной территории, то не надо удивляться, что потом граждане будут считать их виновными в любых происходящих на той же территории неприятностях.

С тем, что требования шахтеров справедливы, вынужден был согласиться и сам А. Тулеев. Правда, лишь после того, как противостояние дошло до силового столкновения между рабочими и ОМОНом.

Конфликт, возникший в Междуреченске, может быть погашен за счет традиционного сочетания репрессий и уступок. Но произошедшие события свидетельствуют о том, что, несмотря на все усилия правительства, несмотря на громогласные заявления о победе над экономическим спадом, социальный кризис в стране нарастает. Можно держать целые команды аналитиков, прогнозируя возникновение новых «горячих точек» на карте России, можно разрабатывать меры по борьбе против массовых волнений. Но в условиях, когда социальным кризисом в возрастающей степени затронуто все общество, никто не сможет предсказать, где именно и почему произойдет очередной всплеск недовольства. До тех пор, пока социальные проблемы не решаются, пока не изменились приоритеты социальной и экономической политики, нет никаких причин говорить о победе над кризисом. А, значит, ситуация будет становиться только хуже.

Что касается левых, оппозиционеров и даже профсоюзных деятелей, то они все чаще оказываются в положении изумленных наблюдателей.

Показательно, что на протяжении всех последних месяцев лидеры Независимого профсоюза горняков, когда-то являвшегося важнейшей общественной силой в Кузбассе, заняты были не подготовкой шахтерских выступлений, а спорами с руководством Всероссийской конфедерации труда по поводу того, кто и с кем должен объединиться в рамках общего курса на слияние свободных профсоюзов. Чем закончится процесс профсоюзного объединения, сопровождаемый расколами и взаимными обвинениями, пока не ясно. А протест рабочих, тем временем, развивается стихийно.

Распад профсоюзного движения в угольной отрасли, происходивший на протяжении прошедших полутора десятилетий, сопровождал широкомасштабное воплощение в жизнь принципов неолиберализма. Свободные профсоюзы не сумели своевременно распознать угрозу, встать на борьбу с ней. А затем, когда стало ясно, что новым частным собственникам никакие профсоюзы не нужны, тем более — свободные, было уже поздно. От некогда мощного движения остались лишь воспоминания.

Однако поражение рабочих организаций не означает конца рабочего движения. Протест лишь принимает другие формы. Вместо организованного сопротивления — стихийный бунт.

Именно стихийное недовольство масс будет определять перемены в общественной жизни страны в течение ближайшего времени.

Другое дело, что стихийные протесты сами по себе не приведут к преобразованию общества. Они лишь подтолкнут перемены, разворачивающиеся на другом уровне. Власти придется что-то предпринимать, чтобы успокоить общество и восстановить управляемость. Увы, левые и профсоюзные организации в подобной ситуации оказываются лишь наблюдателями и комментаторами. Если они действительно хотят влиять на положение дел в России, им предстоит еще очень и очень многое изменить в самих себе.

Борис Кагарлицкий - директор Института глобализации и социальных движений.