Русский след в Аджарии

Андрей Николаевич Краснов (1862-1914) - великий русский географ, ботаник и путешественник - осуществил беспрецедентное по масштабу и научной отваге дело, превратив Колхиду в вечно цветущий рай.

Имя Андрея Николаевича не пробуждает, к сожалению, в нынешнем общественном сознании ни чувства благодарности, ни гордости. Ни в России, ни в Грузии. А между тем есть, за что благодарить и есть чем гордиться.

…Когда-то эти земли, называемые ныне Аджарией, были практически необитаемыми задворками Османской империи, и на рай, уж точно, никак не походили. Скорее, на ад.

Константин Паустовский (повесть «Колхида»):

«Вся страна представляет собой зеркало болот. Откуда здесь болота? Прежде всего - нет стока. Потом вечные дожди и переливы рек через берега. Страна плоская как тарелка… Из-за болот здесь страшная бедность растительных форм: ольха и опять ольха, будь она проклята!

…Дожди без передышки лились на эту несчастную, промокшую до костей страну. Это малярийная пустыня в полном смысле слова. Каждый год умирали от лихорадки люди и животные. Деревни целиком вымирали от лихорадки».

Эти гиблые места 134 года назад присоединил к Российской империи граф Николай Павлович Игнатьев после поражения турок в очередной русско-турецкой войне. Присоединил блестящим дипломатическим маневром. И - подчеркну! - присоединил именно к Российской империи. О Грузии там и речи не было.

Зачем понадобились графу Игнатьеву злосчастные малярийные болота? Не ради произрастающей на них ольхи, конечно. Но ради расширения русского присутствия на теплых морях.

Тогда же он добился и независимости православных балканских славян от шестисотлетнего владычества османов. Балканские славяне его не забыли, называют «рыцарем Балкан» и едва ли не молятся на его имя. В одной только Болгарии именем графа Игнатьева назвали улицы и села, школы и военные базы…

Это - на Балканах! Но только не в постоктябрьской России и не в Грузии.

Коренной петербуржец Андрей Краснов принадлежит к блестящему кругу русских ученых-естественников, куда входят и Семенов-Тян-Шанский, и Пржевальский, и Вернадский…

Он унаследовал главные черты этого удивительного племени, соединившего в себе, казалось бы, несоединимые качества.

С одной стороны - безусловный патриотизм, отличающий всякого порядочного человека.

С другой - космополитизм в самом высоком смысле этого скомпрометированного ныне слова, выразившийся в приверженности науке поверх границ и барьеров.

Его родным братом был генерал-лейтенант Петр Николаевич Краснов, герой Первой мировой войны и один из руководителей Белого движения, больше известный нам как «атаман Краснов». Его ближайшим другом был Вернадский.

Объехав весь мир и увлекшись конструктивной географией (Андрей Николаевич, собственно, является зачинателем этой новой науки), Краснов был уверен, что черноморские субтропики можно превратить в цветущую богатую страну, где «…могут расти самые теплолюбивые экзоты. Батумское побережье это единственный пункт нашего отечества, где является возможность воспитывать растения таких стран, как Новая Зеландия, Гималаи, Япония и Флорида».

Он поставил себе задачу акклиматизировать хозяйственно ценные субтропические растения и заселить ими юг России. И задачу эту решил.

Он убедил правительство Российской империи выделить на это деньги из казны и полтора десятка лет своей жизни, вплоть до смерти, отдал облагораживанию и преобразованию Колхиды.

Он осушал болота, используя уникальную способность эвкалиптов откачивать лишние воды из почвы, вывез эти деревья из Австралии и засадил ими колхидские земли. А на гористом Зеленом мысу близ Батума заложил Батумский ботанический сад – главный свой «испытательный полигон» и научную лабораторию под открытым небом.

На площади в сто с лишним гектаров он расположил климатическими ярусами более пяти тысяч растений, которые свез со всего мира – от суровых высокогорных районов Гиндукуша до влажных Явы и Суматры, от африканских саванн до нежнейшего Средиземноморья.

Он заложил здесь плантации цитрусов и чая – ныне главный предмет аджарского экспорта. Он привез и приживил в Колхиде фейхоа и хурму, инжир, гранаты и авокадо, рамс и рами, строительный бамбук, хинное и камфорное деревья, средиземноморские пинии и кипарисы, глицинии, пальмы и магнолии – словом, всю ту роскошь помимо, разумеется, ольхи, что теперь здесь произрастает.

Он влюбился в этот край, выучил грузинский язык и первым перевел на русский поэзию Важи Пшавелы.

Он завещал похоронить себя в своем саду, выбрав место для могилы, ввиду чайных плантаций, на горе Чаква: «Сделайте от моей могилы просеку, чтобы мне видна была Чаква с окружающими ее снеговыми горами, кусочками моря; я там впервые начал работу; там тоже остались частички моего я».

Он умер в 1914 году, счастливо избежав Первой мировой войны и последовавшего за ней жесточайшего большевистского террора.

О Батумском ботаническом саде большевики вспомнили уже при Сталине. Сад признали главным научным учреждением по развитию на Черноморском побережье Кавказа чая и цитрусов и выделили союзное финансирование.

Батумские старожилы (и я в том числе) еще помнят в саду могилу Андрея Николаевича с памятником ему. В перестроечные годы ее разорили, памятник сволокли в скупку цветных металлов. А сад теперь пребывает в запустении. Но сути дела это не меняет.

Великий русский дипломат граф Николай Павлович Игнатьев добыл эти земли для России, великий русский естествоиспытатель Андрей Николаевич Краснов превратил их в черноморский Эдем, и все это коммунисты потом подарили Грузии.

Роскошный, надо признать, подарок! Не менее роскошный, чем подарок русского Крыма Украине. Не припомню всенародных референдумов в этой связи. А что помнят об этом сегодняшние батумчане?

Никогда не забуду свое счастливое детство в батумском дворике, где шумно и весело сосуществовали «дети разных народов». И двор звенел разноязыкими голосами, и каждый батумчанин мог объясниться не только на русском и грузинском, но и на греческом, и на турецком.

Батум был неким несоветским заповедником на субтропический окраине СССР. Советская власть дошла сюда позже, а советские нравы так и не утвердились: город долго имел статус порто-франко, государства в государстве, где концентрация русских беженцев была в то время не слабее, чем в Праге, Берлине или Париже. Если учесть, что грузин всего миллиона три, то вливание нескольких сотен тысяч беженцев из России, - своего рода культурный десант, - было существенным.

Не помню, чтобы к нам относились как-то плохо, если и выделяли, то «в плюс», по достоинствам – люди были и впрямь очаровательные. Были как бы воплощением нормы и вкуса, эту норму вокруг себя распространяли совершенно органически, об этом не задумываясь. Никогда не обособлялись и не шушукались, никогда не опускались до «герметизма» – все жили в обстоятельствах общего бедствия. Но и бедствия этого не драматизировали, им не спекулировали – жили, как Бог послал. Роднились с кавказцами, тоже очаровательными людьми. Получалась некая смесь, вдвойне очаровательная. Моими крестными были русский инженер Виктор Осипович Петухов и грузинка Анна Рожденовна Жгенти – она работала в Аджарской государственной библиотеке имени Акакия Церетели, которую основала бежавшая из Севастополя от красного террора Мария Ивановна Гусева - моя бабушка.

Русские преподавали языки и музыку, организовывали читальни, устраивали детские праздники и дамские благотворительные комитеты.

Няня моя, Клавдия Федоровна Жукова, рассказывала, как их рабочее семейство – родители и пятеро детей – после зверского подавления Кронштадтского восстания через всю страну бежало из Кронштадта в тогда еще свободный Батум. И как родители погибли в одночасье, а детьми занялись сами нищие дамы из благотворительного комитета – грузинки и русские, армянки, гречанки и турчанки – вовсе не помышляя при этом о пресловутом интернационале, но имея в виду равенство всех живущих перед Богом. И всех детей кормили по семьям, выучили и устроили в жизни.

Словом, жили по прежним правилам, несмотря на общую вопиющую бедность. Но бедность была материальная, а жизнь духовная по-прежнему роскошная - это я потом поняла и оценила. Всех приняла и согрела тогда родная Грузия.

Из каждого окошка раздавались гаммы – кажется, все поголовно батумские дети учились музыке. Если не было своего инструмента, как, например, у нас – ходили к соседям. Было много спорта – детей учили плавать. Много танцевали – и взрослые и дети – танго и фокстроты, никакой польки-бабочки не вспомню, но и никакой натужной великосветскости. Детей учили балету, считалось, что это очень важно – воспитывает настойчивость и трудолюбие, дает понятие точности исполнения, прививает грацию и чувство позы и пространства. И все запоем читали.

Книги в библиотеке уцелели, несмотря на известные, но до сих пор так толком и не описанные массовые советские сожжения книг по спискам специальной комиссии, руководимой Крупской: пик пришелся на двадцатые годы, и Батум поэтому проскользнул. Библиотеки чистились и позже, но уже не так радикально и по другим спискам. Впрочем, и эти книги уцелели. Я хорошо знаю как, но это, как говорится, - другая история. В ходу были старые гимназические учебники по литературе, они и сейчас стоят у меня на полке, по ним, уже в московской жизни, училась моя дочь. Мы, дети, и не подозревали тогда, что это неугодная литература…

Не помню никого, кто бы думал или вел себя «по-советски» - это вызвало бы улыбку. Не помню также доносов и доносчиков, не помню слов «враг народа». Полгорода знали, что крестный моего отца – адмирал Колчак, а мой дед – давно уже на Колыме. Никто тогда, от духанщика с Набережной до старика поэта Нестора Малазония, любимца всего города, и звука не проронил, когда дело дошло до дела. Собственно, репрессированных семей было полно на каждом шагу, но советская власть присутствовала не как идеология и поведение, а как плохая погода и стихийное бедствие. Без фанатизма и пафоса люди просто оставались самими собой и не вступали с ней в неприличные отношения.

Только позже, уже в Москве, когда стало с чем сравнивать, я поняла, что такое настоящее достоинство – это просто быть собой, при всех обстоятельствах.

Обстоятельства теперь круто изменились. Батуми претерпел грандиозный «евроремонт». Там нынче фонтаны и скульптуры, на каждом шагу казино. Но, никогда не поверю, что изменились и батумчане.

Что они «русских раньше презирали, а теперь ненавидят», как заявил публично один замечательный грузинский кинорежиссер, некогда выпускник ВГИКа. Он, скорее всего, все же ошибается, а не бессмысленно злобствует. Наверное, оттого что проживает теперь не в Грузии, а где-то в Европе.

Я скучаю по родному Батуми и не могу представить себе, что Батум забыл и графа Игнатьева, и Андрея Краснова, и батумскую эскападу Булгакова, и есенинскую Шаганэ, – она, к слову, преподавала французский в одной из старых батумских гимназий, - да и самого Есенина, воспевавшего старый Батум:

Корабли плывут

В Константинополь.

Поезда уходят на Москву…