Столетие
ПОИСК НА САЙТЕ
19 марта 2024
Надо забыть о свободе торговли. И чем скорее, тем лучше

Надо забыть о свободе торговли. И чем скорее, тем лучше

Жак Сапир
13.01.2005

США ведут против Европы экономическую войну, проявлением которой стало значительное падение доллара по отношению к евро. Так, по крайней мере, утверждает французский экономист Жак Сапир, статья которого опубликована в первом номере аналитического журнала «Главная тема». Мотивов ведения этой войны у США предостаточно: они имеют возможность и желание манипулировать международной валютной системой в своих интересах, что до сего дня позволяет им не особенно задумываться ни о внешнеторговом, ни о бюджетном дефиците, полагает эксперт. В качестве меры противодействия Жак Сапир предлагает восстановить барьеры, такие как контроль над краткосрочными финансовыми сделками, что ограничит США доступ на финансовые рынки других регионов.

Еще одним стереотипом, который он призывает разрушить ради здравого смысла и глобального экономического равновесия, является идея свободы торговли, которую проповедует ВТО. Это действительно религиозная идеология, не имеющая ничего общего с практикой, утверждает Жак Сапир.

Кроме того, он не видит никаких экономических причин для вступления России в ВТО. Ученый исходит из структуры российской торговли: в 2004 году более 80% российского экспорта составляло сырье и вооружение, то есть товары, которые не входят в компетенцию ВТО. Только тогда, когда Россия диверсифицирует свою экономику, перестроит промышленность и будет способна экспортировать всю гамму товаров, у нее будут настоящие, экономические причины для участия в ВТО.

Эта позиция Жака Сапира чрезвычайно важна для внутрироссийской политической дискуссии, жестко разоболачая многие штампы, и указывая точки для действительно продуктивной полемики.

О глобализации рынков

Я думаю, что нынешнее развитие так называемой глобальной экономики, а если точнее, глобализованной экономики, является довольно противоречивым. С одной стороны, совершенно очевидно, что мы наблюдаем общий прилив капиталов и товаров. Но если посмотреть на товарные потоки, то мы видим, что он имеет не глобальный, а региональный характер. Мы видим большой экономический регион вокруг США, с Канадой и Мексикой, также мы видим большой регион вокруг Европы, к которому присоединена часть России. Кроме того, мы видим большой экономический регион в Азии вокруг Китая, Японии… и другой части России, которая включена в этот экономический регион. Но мы не видим настоящей глобализации товарных потоков. Зато финансовые рынки, рынки капиталов являются изначально поистине глобальными рынками.

И мы видим сегодня очень сильное противоречие между динамикой финансовых рынков, которые глобализованы, и логикой производства товаров и услуг, по-прежнему привязанное к большим географическим зонам, создание которых было в большей степени историческим, нежели истинно экономическим.

О глобализации кризисов и злом духе мировых финансов

Я думаю, что в развитии этих больших глобализованных мировых финансовых систем сыграли большую роль два исторических момента. Первый — после Второй мировой войны, период финансового и валютного господства США, когда все страны нуждались в долларах и присоединялись так или иначе к эффективной финансовой системе. Но в то время, до 70-х и даже до начала 80-х годов, финансовая система была системой строго регулируемой. И до конца 70-х годов мы не наблюдаем ни одного серьезного финансового кризиса. И здесь, я думаю, существует одно обстоятельство, которое крайне важно учитывать: с конца 70-х — начала 80-х годов началось разрегулирование финансовой системы, которое в конечном счете привело к взаимозависимости всех крупнейших международных финансовых рынков: Уолл-стрит, Лондон, Токио, Франкфурт, Париж. И мы сегодня видим, что это опасная ситуация. Опасна она, во-первых, потому, что эта тесная взаимозависимость финансовых рынков порождает крайне тяжелые финансовые кризисы, как это было, например, в 1998—1999 годах, — кризис, который разразился в Азии, затем распространился на Россию, а оттуда пошел дальше, докатившись до Латинской Америки, затронув Бразилию и в конечном счете Аргентину. Таким образом, сегодня мы имеем дело с глобализацией финансовых кризисов, крайне жесткой и очень опасной.

Второй момент заключается в том, что террористические или мафиозные организации благодаря этой глобализированной финансовой системе отныне обладают для своей деятельности крайне значительными средствами, что создает серьезную угрозу национальной безопасности многих стран, например для Франции, но также и для России. Здесь мы сталкиваемся с проблемой финансирования терроризма, а также финансирования преступной и мафиозной деятельности. Надо уяснить одну вещь: более половины международных финансовых сделок заключается в местах, которые называются «налоговым раем», или в офшорах, где не существует никакого возможного контроля. И здесь напрашивается серьезный вопрос: почему США, которые, как они заявляют, ведут борьбу с терроризмом, ничего не предпринимают с этой стороны? И здесь мы прекрасно видим противоречивость американской позиции. С одной стороны, США хотят глобализации, которая была бы их глобализацией. В самом деле, когда вы говорите с американскими экспертами, они говорят: основное стремление американской политики начиная с ХIХ века состояло в желании, чтобы все рынки, и товарные и финансовые, были для нас открыты. В этом смысле США подтолкнули рождение этой системы, они были ее создателями. С другой стороны, сегодня они в любой момент могут стать жертвой этой системы. Они уже стали жертвой 11 сентября, они могли бы стать жертвой особенно из-за взаимодействия мафиозной и террористической деятельности. Мы видим сегодня, что у США проблемы с борьбой против наркотиков, потому что они не решились атаковать наркомафию со стороны финансов, то есть там, где она действительно наиболее уязвима. И мы видим, что американская политика в этом смысле находится в противоречии с идеологическим проектом и нуждами национальной безопасности.

Мне кажется, что в действительности вовсе не глупо, что мы имеем полностью глобализированный финансовый рынок и, с другой стороны, регионализированные рынки товаров и услуг. Но они должны были бы быть достаточно однородными, а они таковыми не являются. Отсюда можно задаться вопросом, не стоит ли вновь зарегулировать международные финансы, опять ввести в эти финансы разделение. Это может быть введение новых валют, которые могли бы поспорить с долларом, что вполне возможно, но это также могло бы быть сделано просто благодаря возвращению к валютному и финансовому регулированию на международном уровне, затрагивающему капиталы с «летучими» процентами, то есть на рынке коротких и очень коротких денег. И когда говорят о значении притока иностранных инвестиций, а это действительно важно для развития целого ряда стран, то надо знать, что основная часть финансовых операций на международном уровне совершается на срок менее месяца. Таким образом, наиболее «горячая» (если позволите прибегнуть к этой метафоре) часть рынка — связана с «коротким» передвижением капиталов. Введение регулирования в этой сфере рынка не повредило бы притоку инвестиций, но придало бы международной системе столь важный элемент безопасности. Если связать эту проблему с проблемой международной безопасности после американского вторжения в Ирак, очевидно, что проблемы, о которых я только что говорил, приобретают все большее значение.

Вокруг ближневосточного кризиса — Ирака, но также проблем Палестины и Израиля, поскольку Ближний и Средний Восток составляют единое целое, — мы имеем дело со значительными финансовыми потоками. Там есть легальные капиталы, но иные таковыми не являются, причем некоторые из них нелегальны именно потому, что связаны с терроризмом, а на настоящий момент не существует никакого механизма контроля. Можно задаться вопросом, не стали ли США «злым гением» международного порядка, поскольку они открыли бутылку, из которой вырвался дух международных финансов. И сегодня они не знают, должны ли они согласиться с тем, что с ним надо вступить в диалог, или надо его снова загнать в бутылку. Вот в чем вопрос.

Об американской долговой пирамиде и финансовых барьерах

Первый — торговый дефицит, второй — государственный долг — это два вопроса, которые сегодня лежат в основе стабильности международной экономической системы. США находятся в привилегированном положении. Они оплачивают свои зарубежные закупки собственной валютой. С этой точки зрения вопрос о внешнеторговом дефиците США можно назвать, в общем, второстепенным. Потому что когда США закупают за границей, они поддерживают экономическую деятельность стран, которые продают им товары и услуги. Перейдем к государственному долгу, а это валютно-финансовая составляющая проблемы, и проблема здесь серьезнее, поскольку задолженность американского государства и в целом американских экономических агентов чрезвычайно велика. Надо сказать, что сегодня всякое изменение процентных ставок может оказывать серьезное влияние на потребление американских семей в связи с высокой задолженностью американских семей. Американское государство довело задолженность до фантастических размеров, но пока оно не особенно заботится об этом долге, поскольку оно знает, что из-за потребности в долларах страны, торгующие с США, будут покупать бумаги американского казначейства, чтобы получить доллары. Один из наиболее технически простых способов получить доллары — это покупать банкноты американского казначейства. В этой ситуации американские власти спускают проблему на тормозах. Но последствия этого для других стран достаточно серьезны. Примером тому является падение доллара по отношению к евро. Не евро поднялся по отношению к доллару, а доллар значительно опустился в отношении евро, что является проявлением экономической войны, которую США ведут против Европы. Сегодня доллар стоит на 30% меньше того, что он стоил в 2001 году, что ставит проблему конкурентоспособности европейских и американских производителей. США имеют возможность и желание манипулировать международной валютной системой в своих интересах, что до сего дня позволяет им не особенно задумываться ни о внешнеторговом, ни о бюджетном дефиците. Прежде всего можно задаться вопросом: сколько продлится такая ситуация? Это во многом зависит от того, что будут делать другие страны. Ведь совершенно очевидно, что США сильны именно потому, что определенный круг стран согласен с позицией США. Во-вторых, мы сталкиваемся с проблемой, которая имеет скорее технический характер: что произойдет, если экономические агенты потеряют доверие к доллару? Что произойдет, если, например, центральные банки скажут: «Мы не должны больше хранить доллары в качестве валютного резерва. Мы должны запасаться евро, йенами…»? Теоретически можно себе представить обрушение пирамиды американского долга и кризис, который по своей тяжести сравнится с кризисом 1929 года. В действительности я не вижу такой опасности в ближайшем будущем. Конечно, я не могу строить прогнозы на 10 лет, но в ближайшие три-пять лет я такого риска не вижу, поскольку США остаются важным торговым партнером как в качестве продавца, так и в качестве покупателя для большого числа стран.

Следовательно, экономическим операторам этих стран необходимы долларовые запасы. В этих условиях видно, что риск потери доверия к доллару в ближайшем будущем не грозит, если, конечно, определенный круг стран, например Европа, хотя Европа — это не страна, а ассоциация, ну тогда, например, ряд европейских стран: Германия, Франция с такими странами, как Япония, Китай, который сейчас хранит действительно огромное количество долларов, и Россия, в какой-то момент не придут к согласию, чтобы сказать американцам: «Или вы серьезно сотрудничаете со всеми по проблемам развития международной системы, то есть вы не поступаете по своему усмотрению, но учитываете и интересы других стран, или мы прибегнем к массовым продажам имеющихся у нас долларов». Но только я бы отметил, что экономические последствия такого шага для Германии, Франции, Японии, для Китая рискуют быть столь серьезными, что я сомневаюсь, что мы сможем оказаться в такой ситуации.

Поэтому лично я думаю, что более пригодной для реализации и экономически наиболее здравой мерой будет восстановление барьеров, таких как контроль над краткосрочными финансовыми сделками, что ограничит США доступ на финансовые рынки других регионов, поскольку если посмотреть на наиболее значительные финансовые потоки, не спекулятивные, а инвестиционные и торговые, то это потоки, которые могут быть регионализированы (локализованы). Взять, например, финансовые отношения России с остальным миром. Мы увидим, что в том, что касается торговых кредитов и прямых иностранных инвестиций, Россия в основном работает с Европой и Японией. Там, где речь идет о спекулятивных потоках, появляются США и страны «фискального рая» типа Каймановых островов. Но там, где речь идет об экономически серьезных вещах, коммерческих кредитах и прямых иностранных инвестициях, на деле Россия работает со своими естественными партнерами: европейскими странами и Японией и, конечно же, с Китаем, Индией (но там валютные проблемы менее важны, поскольку речь идет о меновой торговле). Поэтому возможно создать здесь регионализированную финансовую систему, которая станет эквивалентом другой экономической системы, в свою очередь регионализированной. Это, конечно, требует политической воли, но мне это кажется более осуществимым, чем столкновение в исключительно финансовой сфере, когда все страны-кредиторы США скажут: «Слушайте, мы не можем вам доверять, если вы не станете действовать более ответственно, мы вам перекроем кредиты». И с точки зрения технической, и с точки зрения последствий для экономик соответствующих стран вторая возможность представляется мне менее вероятной.

О многообразии моделей модернизации

Вопрос о модернизации лежит в основе всех геополитических рассуждений и споров ХIХ, ХХ и ХХI веков. А. Гершензон, русский эмигрант, который в 20-х годах жил в США, был одним из лучших теоретиков в вопросе моделей модернизации. Я думаю, что прежде всего надо обратиться к определению того, что называется модернизацией. Модернизация — это сочетание двух процессов. Один процесс имеет экономическую и техническую природу. Это доступ к передовой технике производства, отличительной чертой которой является связь науки и производства, характерная для современного капитализма со второй половины ХIХ века. И общественная трансформация, при которой осуществляется переход от общества, которое было в основном гомогенным с точки зрения культуры, религии, интересов, к обществам разнородным. Таким образом, мы имеем дело с двумя параллельными явлениями: с одной стороны, с феноменом, который я бы назвал технико-экономическим, а с другой стороны, с феноменом усложнения общества. Вот что такое модернизация.

Исторически этот двойной процесс зародился в Западной Европе. Но известно, что можно получить доступ к модернизации различными путями. Если взять британскую модель, которая характерна только для Великобритании. Практически все другие государства модернизировались при гораздо большей, нежели в британской модели, роли государства. США, например, были и по сей день являются страной сильного протекционизма. Они навязывают другим свободу торговли, но сами проводят жесткую протекционистскую политику.

Таким образом, британская модель, которая является канонической моделью, описанной Марксом, не идентична американской модели, так же как модели, которой следовала Германия Бисмарка, модели Франции… Кроме того, существуют «азиатские» модели. Это, конечно, японская модель, которая крайне интересна. Русская модель модернизации и советский период являются органичной частью этой модели, поскольку явно прослеживается континуитет в модели модернизации России до 1914 года и в том, как эта модель модернизации продолжилась после русской революции. В Европе мы также видим «авторитарные» формы модернизации. Классическим примером является итальянский фашизм. Это диктаторский режим, который с 1939 года был союзником нацизма. И правы те, кто осуждает режим Муссолини и итальянский фашизм. Но надо знать, что экономические институты, которые позволили после 1945 года состояться тому, что называют «итальянским чудом», поскольку экономически отсталая страна превратилась в страну динамично развивающуюся, инструменты этого «итальянского чуда» были созданы во времена Муссолини, в частности структура полугосударственного контроля в промышленности (IRI — Институт реконструкции промышленности, играл значительную роль в развитии итальянской индустрии в 50-х — начале 60-х годов). С научной точки зрения существует единство процесса модернизации, но разнообразие путей модернизации. Следовательно, неправильно говорить о том, что западная модель модернизации — это то, что сделали в США и Великобритании. Есть другие пути модернизации. Одни из них можно назвать более прогрессивными, чем другие. В частности, французская модель, которая достаточно своеобразна, была с этой точки зрения более демократической, чем то, что было сделано в Японии и Италии, то есть во Франции между 1950 и 1960 годами жилось лучше, чем в Италии между двумя мировыми войнами или в Японии после Второй мировой войны, но с точки зрения конечного результата Италия развивалась так же быстро, а в каком-то смысле даже быстрее, поскольку она отталкивалась от гораздо более низкого уровня. Я являюсь приверженцем моделей, которые отличает одновременно и сильная демократия, и некоторый контроль государства, поскольку я считаю, что этот контроль со стороны государства является в целом ряде областей гарантией демократии, но, как экономист, я не могу утверждать, что такая модель является единственной. Существуют и другие.

О роли либерализма и стимулах модернизации

Вопрос о роли прибыли в экономическом и социальном развитии во многом навязан идеологией, а не действительно научным анализом. Это вовсе не означает, что в капиталистической экономике прибыль не играет роли. Конечно, она играет свою роль, но если посмотреть на экономическое и социальное развитие, то вы увидите, что в относительно либеральных экономиках существует множество элементов, которые играют роль наряду с прибылью. Первый из них — социальные требования наемных работников. Вы не сможете понять перехода к массовому потреблению, который стал главным поворотным моментом ХХ века, если вы не учитываете роли профсоюзов и социальных выступлений. Для массового потребления необходимо, чтобы рабочим хорошо платили. А стремление к прибыли могло бы помешать массовому потреблению. В то же время массовое потребление позволяет извлекать массу прибыли. Парадоксальным образом успех социальных битв усилил капиталистическое общество вопреки интересам капиталистов. Очень яркий пример — экономический рост во Франции после мая 1968 года, когда мы столкнулись с очень сильным социальным движением, результатом которого стало очень значительное повышение зарплаты. И все французские патроны (хозяева предприятий) сказали: «Вы убиваете французскую экономику». Через два года, в 1970-м, из-за роста покупательной способности трудящихся благодаря завоеваниям социальных битв 1968 года, экономический рост во Франции опередил показатели экономического роста в Японии. И мы оставались страной самого быстрого экономического роста с 1969 по 1975 год.

Можно сказать, что интересы капиталистов самих по себе не идентичны интересам капитализма как системы. Я согласен с тем, что прибыль является важным фактором, но защита интересов трудящихся так же важна, как и прибыль.

Другой элемент — национальная оборона. Возьмем пример США. Соединенные Штаты считают себя образцом идеальной системы. Если бы не Пентагон, у них никогда не было бы электронной промышленности и Интернета. Почему? Потому что между 1956 годом, когда началось производство полупроводников, которые используются в компьютерах, мобильных телефонах и т.д., и 1970-ми годами, когда эти предметы стали относительно доступными, 2/3 этой электронной продукции потреблял Пентагон. Это означает, что американские промышленники могли развивать производство только благодаря контрактам американской армии, то есть именно американская армия финансировала развитие этой промышленности. Что касается Интернета, то всем, кто интересуется историей информационных систем, известно, что Интернет является применением в гражданской области системы разделения данных, применявшейся американским ВМФ в 60-х годах. Таким образом, помимо прибыли нужды национальной обороны приводят к тому, что государства согласны финансировать программы технологического развития, которые через 15—20 лет становятся рентабельными с экономической точки зрения. Поэтому, прежде чем сравнивать либеральную модель с коммунистической, социалистической или азиатской, следует принимать во внимание, что либеральная модель не является по существу либеральной, что то, что мы называем либеральной моделью, включает множество других вещей. И с этой точки зрения, что также очень удивительно, так это история России и начало существования Советского Союза.

Что часть кадров и ответственных работников капиталистической России 1914 года встала на сторону большевиков. Историки прекрасно показали, что часть русских промышленников и дореволюционных научно-технических кадров сознательно выбрала советскую систему. Причина в том, что они видели, ошибочно или справедливо — другой вопрос, но исторически эти люди увидели в революции 1917 года необходимый толчок к модернизации страны, поскольку они считали, что социально-политическая система царизма не способна развивать Россию. Если взять ежегодник советской администрации 1917 года и посмотреть, с какого момента люди занимают административные посты, вы увидите, что более 80% советской администрации занимали после 1927 года ту же должность, что в 1915-м, то есть до революции. Таким образом, вы видите преемственность кадров, что свидетельствует о том, что советская система вписана в исторический континуитет, и я считаю это крайне важным. Если вы проведете аналогичное исследование на материале Французской революции 1789 года, вы увидите, что большинство деятелей королевской администрации предпочло служить революции, потом Наполеону, и я считаю крайне интересным, что, когда элиты убеждены в важности процесса модернизации, они выбирают политический режим, который кажется им способным к модернизации безотносительно к природе этого режима. Поэтому когда вы говорите о либеральной модели модернизации, важно разделять то, что относится к либеральной идеологии, и то, что относится к фактам. Поскольку на деле оказывается, что либеральные модели не являются либеральными и что, во-вторых, когда мы смотрим на исторический процесс, мы должны, я думаю, обращать внимание на элиты. И не только на политические элиты, но и на элиты технические, промышленные, научные. Когда элиты убеждены в том, что выживание их страны требует быстрой модернизации, они способны использовать самые различные политические режимы, чтобы осуществить эту модернизацию. Так было в Японии. Я думаю, что прекрасным примером тому являются история революции Мейдзи и развитие Японии в ХХ веке. Так было и в случае России и Советского Союза, по крайней мере, в начале его существования. Можно поспорить о роли сталинских чисток, которые уничтожили часть этой элиты, но до конца 20-х годов континуитет неоспорим. То же можно сказать о французских элитах в ХVШ и ХIХ веках и об итальянских элитах, которые сбросили фашистский режим Муссолини и после 1945 года установили демократический режим и остались на своих местах. Вы знаете, что человек, с именем которого связывают «итальянское чудо», — Матеи, происходивший из антифашистского движения, рекрутировал своих сотрудников из тех, кто служил при Муссолини, поскольку его интересовала компетентность этих людей, а не их политические взгляды. В свою очередь, они согласились работать с Матеи, хотя он был антифашистом, потому что для них было важным развитие Италии, а не политические вопросы. Таким образом, солидарность элит вокруг проекта модернизации, мне кажется, имеет гораздо большее значение, чем либеральная идеология.

Ту же проблему мы видим в современной России. Но там, я думаю, надо различать людей, которые считают себя элитой, и настоящую элиту в историческом, экономическом и социологическом смысле этого слова. Например, если кому-то удалось купить нефтяную компанию за сотую часть ее реальной стоимости только потому, что в 90-х годах у него были друзья в правительстве, то этого человека нельзя назвать предпринимателем, то есть представителем элиты, способным содействовать развитию страны. С другой стороны, в России всегда существовало и существует значительное количество людей, которые наделены техническими, научными, коммерческими, предпринимательскими способностями и которые сформировались при Советском Союзе (ведь все люди, занимающие ответственные посты в нынешней России, получали образование в советское время, это вопрос поколения), эти люди обладают высоким уровнем компетентности. Вопрос в том, приобретут ли они достаточное влияние, чтобы провести в жизнь свои идеи развития, или так и останутся под началом той маленькой группы лиц, получивших значительные богатства способами, которые позволительно назвать несовместимыми с моралью. И настоящей проблемой сегодняшней России является создание условий для воспроизводства модернизаторской элиты.

Частично эта элита будет иметь советские корни, по-другому и быть не может (ведь и персонал Французской революции ХVIII века получал образование при Людовике ХVI, это вполне естественно), а частично в нее вольются люди, которые, как я надеюсь, получат образование и сформируются в течение ближайших лет. Вопрос в том, чем они будут озабочены: развитием страны или только тем, чтобы поскорее уворовать побольше денег и уехать за границу. В этом состоит радикальная линия разрыва, и очевидно, что, насколько между людьми, которые хотят развивать страну, возможны политические разногласия, настолько невозможна политическая дискуссия с другими. С ними явно возможен лишь полный разрыв. Теперь, если позволите, я хотел бы добавить одну вещь, которая представляется мне важной для России: в ней отсутствует организованное и достойное доверия объединение трудящихся.

Известно, чем были советские профсоюзы; профсоюзы, родившиеся в конце 80-х — 90-е годы, стали, к несчастью, коррумпированными, но я думаю, что если и существует что-то важное, чему учит нас история экономического развития ХХ века, то это то, что защита трудящимися собственных интересов является существенным элементом модернизации и экономического, и социального прогресса. В отсутствии общественной структуры, способной защитить интересы рабочих и крестьян, мне видится сегодня слабость того пути развития, по которому движется Россия.

О протекционизме и курсовой политике

Во всех вариантах развития постоянно присутствует одна вещь: невозможно развиваться и модернизироваться, оставаясь полностью открытыми к международной конкуренции. Это невозможно. Это видно на примере американской истории. Не надо забывать, что было истинным мотивом Гражданской войны, которая стала великой драмой, лежащей в основе формирования современной американской нации. Истинная причина Гражданской войны — не вопрос о рабстве, а тот факт, что индустриальному Северу, чтобы развиваться, был необходим протекционизм, в то время как Юг, который жил благодаря аграрным рентам от продажи хлопка, желал системы свободной торговли. В этом состоял неразрешимый конфликт между двумя частями Соединенных Штатов.

Всякий раз, когда в стране интересы получателей рент — нефтяных, от продажи сельхозпродуктов, от продажи полезных ископаемых, — всякий раз, когда эти получатели рент могли навязать стране систему полной свободы торговли, страна не развивалась. Наоборот, все исторические модели экономического развития ХIХ века строились на протекционизме. Это верно для США, для Японии, но также это верно для Европы, для Франции, для Италии… Все эти страны в той или иной степени пережили период протекционизма во время модернизации. И с этой точки зрения направление полной открытости российской экономики, избранной Е. Гайдаром и П. Авеном в 1992 году, чуть было не угробило страну. И сегодня прекрасно видно, что вопрос стоит немного иначе, но это все тот же вопрос: вопрос об обменном курсе рубля. Экспорт энергоносителей имеет тенденцию способствовать росту рубля. Но если вы хотите, чтобы русская промышленность не сводилась только к нефти и газу, надо помешать этому росту обменного курса рубля. Рост рубля не может являться единственным рыночным механизмом. Российская экономика слишком несбалансированна, и обменный курс рубля мог бы регулироваться Центробанком по доверенности правительства так, чтобы иметь необходимый уровень, позволяющий видам предпринимательской активности, не имеющим отношения к нефтяным доходам, развиваться в России. Однако те же разногласия, которые имелись в России в 1992—1996 годы по вопросу о таможенных сборах, мы получим в ближайшие годы по вопросу об обменном курсе рубля. Поэтому, в то время как в стране, которая не сталкивается с проблемой рент, можно, по-моему, установить рыночный обменный курс, в стране, которая с этой проблемой сталкивается, рыночный обменный курс не может действовать.

О геоэкономике внешней и внутренней

Понятие геоэкономики мне кажется крайне важным. Это понятие, впрочем, сегодня исследуется французскими учеными. Очевидно, что существует геоэкономика энергии. И одно из объяснений, данных по поводу американской политики в отношении Ирака, состояло в том, что американское правительство стремилось не бороться с терроризмом, но установить контроль над одним из потенциальных источников энергетических ресурсов для Китая, и что на деле удар по Ираку был нацелен на Китай. Всем известно, что в ближайшем будущем Китай будет испытывать значительную потребность в энергии, и тот, кто контролирует энергетические ресурсы Среднего Востока, может контролировать или хотя бы существенно влиять на политику Китая. Здесь мы сталкиваемся с относительно простым применением понятия геоэкономики.

Другое применение состоит, например, в том, чтобы проследить за связями какой-либо страны с ее внешним окружением. И здесь я беру пример России, поскольку он крайне интересен. Если посмотреть на международную торговлю России, то вы увидите три блока. Прежде всего это страны СНГ, которые представляют около 20% российской внешней торговли. Следом идет Европа 25-ти, которая представляет около 45% российской торговли. И наконец, вы видите азиатский блок — Китай, Индия, — в который включен Иран и который представляет еще 25%. Таким образом, вы видите, что, по сути, сопредельные страны: СНГ, Европа и Китай с Индией и Ираном, которые можно назвать Евразией, составляют 90% внешней торговли России. Это нам о чем-то говорит. И когда говорят об отношениях между Россией и США, надо всегда помнить, что торговля России со всей Северной Америкой, то есть с США, Канадой и Мексикой, представляет 4,5% торговли России. Можно сказать, что в этом присутствует то, что я бы назвал «инерцией геополитики». Очевидно, что Россия остается великой евразийской державой, Россия не является державой глобализированной. Интересы России сосредоточены на континенте, который простирается от континентальной Европы до Азии. Именно здесь сосредоточено 90% интересов России.

Третий способ уяснить столь важное понятие геоэкономики — это проблема взаимодействия между вашим национальным развитием и развитием регионов вашей страны. К этому вопросу всякий французский экономист испытывает огромный интерес, потому что у нас было создано уже 40 лет назад Государственное агентство по региональному развитию. Почему? Потому что в 50-е годы стали отдавать себе отчет в том, что между различными частями Франции существовали большие диспропорции. При этом речь идет о стране, которая относительно мала, если ее сравнивать с Россией, с США или Китаем. Наша страна насчитывает всего 55 тысяч кв. км, что смешно сравнивать с географическими размерами России. Но было понятно, что то, что наблюдалось во Франции, было еще заметнее в крупных странах. Правительство, которое не обращает внимания на появление диспропорции внутри своей страны, рискует породить причины серьезной социальной и политической напряженности. Достаточно вспомнить драматические события 2004 года, и особенно то, что происходит на Северном Кавказе. Напомню, что доход на душу населения в регионах Северного Кавказа равен 1/20 доходу на душу населения в Москве.

Это нездоровая диспропорция. Я думаю, сегодня в России, в правительстве и в политическом классе в целом, существует консенсус относительно опасности, которую эта ситуация представляет для страны. В этом мы видим внутреннее измерение геоэкономики, которое кажется мне крайне важным, потому что если не обращать на это внимание, то мы будем иметь дело с серьезным социальным кризисом, а также с проблемой регионов, которые предпочитают обращать взоры к другой стране, отворачиваясь от страны, к которой они принадлежат.

Возьмем пример Мексики. Если вы посмотрите на север Мексики, сопредельный с территорией США, то экономические интересы этой части Мексики имеют мало общего с остальной Мексикой. Эта часть уже фактически интегрирована в американскую экономику. Для мексиканского правительства это может представлять политическую проблему. Поэтому я думаю, что геополитика является важным эвристическим понятием в экономике и социальных науках и что оно применимо не только в мировом масштабе, но и внутри стран и дает специфический метод анализа на локальном и региональном уровнях.

О свободе торговли как религиозной идее и вступлении России в ВТО

Проблема международных экономических и финансовых институтов сегодня является центральной. Я думаю, надо обратить внимание на конечные цели этих институтов. Прежде всего имеется в виду МВФ. Надо знать, что МВФ исторически был создан для того, чтобы заниматься проблемами, возникающими между развитыми странами. МВФ не собирался заниматься проблемами развивающихся стран, и тем более стран с переходной экономикой. Поэтому компетенция МВФ соответствует лишь определенного рода проблемам, что и объясняет целый ряд совершенных им ошибок. Кроме того, следует знать, что МВФ функционирует на основе модели банка. Чем больше ваш взнос в МВФ, тем больше у вас голосов в МВФ. И поскольку больше всего денег вносили США, то у них всегда было больше голосов в МВФ. Означает ли это, что надобность в международной валютной организации отсутствует? Я думаю, что такая потребность существует. Но эта организация должна была бы стать чем-то иным, чем МВФ, она должна была бы заниматься международными валютными проблемами в целом, в том числе проблемами развивающихся стран. Тогда эта организация могла бы быть организацией, связанной с ООН. Если мы считаем, что международные валютные проблемы являются проблемами безопасности, то эта организация могла бы быть эманацией Совета Безопасности ООН. С этой точки зрения — а я никогда не был противником международных экономических организаций — необходимо уяснить, что они должны делать и что они должны представлять. Если полагают, что международная валютная организация должна представлять коллективные интересы валютно-финансовой области, то эта организация должна быть эманацией ООН.

Мы имеем еще одну важную организацию. Это ВТО — Всемирная торговая организация. Внутри ВТО существует две проблемы, к несчастью взаимосвязанные. Первая состоит в выработке общих правил торговли для стран, имеющих примерно одинаковый уровень экономического развития.

Здесь можно говорить о реальном значении общих правил. Но совершенно очевидно, что вопрос усложняется, когда речь идет о странах, уровни развития которых сильно различаются. Все знают, что свобода торговли может раздавить развивающиеся страны. Кроме того, имеется другая проблема. Я бы назвал ее идеологией ВТО. Это идея, которая состоит в том, что свобода торговли — это везде и всегда наилучшее из возможных решений. Это, если хотите, религиозная, но не научная идеология. Поскольку все экономисты, которые серьезно занимались этой проблемой, знают, что свобода торговли способствует экономическому равновесию только при выполнении условий столь ограничительных, что в реальном мире она никогда не существует. Таким образом, первый вопрос заключается в том, зачем нужна ВТО? Служит ли она установлению правил торговли между более или менее равными экономиками или между странами с разными уровнями развития?

Вторая проблема состоит в том, носителем какой идеологии является ВТО? На первый вопрос я бы ответил, что необходимы различные правила для торговли в зависимости от того, равными или различными являются уровни экономического развития стран. А по второму вопросу я считаю, что надо забыть о свободе торговли, и чем скорее, тем лучше. Это действительно религиозная идеология, не имеющая ничего общего с практикой.

Существует проблема взаимоотношений ВТО и России. Сегодня это важная проблема. Что меня поражает в этом вопросе, так это связь между политическим и экономическим ее измерениями.

Когда российское правительство хочет, чтобы Россия вступила в ВТО, поскольку оно не желает, чтобы страна была исключена из крупных международных процессов, то с политической точки зрения это можно понять. Но если сегодня мы рассмотрим структуру российской торговли, то увидим, что Россия продает сырье и оружие. К сожалению. Можно было бы желать, чтобы российская торговля была иной. Но надо констатировать, что сегодня, в 2004 году, более 80% российского экспорта составляют сырье и вооружение, то есть товары, которые не входят в компетенцию ВТО. Поэтому можно задаться вопросом: в чем состоит экономический интерес вступления России в ВТО? Я лично не вижу никаких экономических причин. Я вижу политические причины, законность которых я могу понять, но с точки зрения экономической, технической только тогда, когда Россия диверсифицирует свою экономику, когда Россия перестроит свою промышленность, когда она будет способна экспортировать всю гамму товаров, только тогда у нее будут настоящие, экономические причины для участия в ВТО. Но сегодня, в 2004 году, у нее нет экономических причин для этого.

Об авторе: Жак Сапир (родился в 1954 г.). Французский ученый, признанный авторитет по институциональной экономике. Доктор экономических наук. Руководитель исследовательского центра и директор департамента в Высшей школе общественных наук в Париже. Возглавляет исследования по экономике России и стран СНГ в Доме науки о человеке (Париж). Преподавал в Высшей школе экономики в Москве. Автор 22 книг и более чем 150 публикаций в академических журналах. Постоянный автор «Монд».



Эксклюзив
18.03.2024
Максим Столетов
Запад поставляет Киеву тысячи ударных дронов
Фоторепортаж
13.03.2024
Подготовила Мария Максимова
В Ярославле открылся музей СВО


* Экстремистские и террористические организации, запрещенные в Российской Федерации: американская компания Meta и принадлежащие ей соцсети Instagram и Facebook, «Правый сектор», «Украинская повстанческая армия» (УПА), «Исламское государство» (ИГ, ИГИЛ), «Джабхат Фатх аш-Шам» (бывшая «Джабхат ан-Нусра», «Джебхат ан-Нусра»), Национал-Большевистская партия (НБП), «Аль-Каида», «УНА-УНСО», «ОУН», С14 (Сич, укр. Січ), «Талибан», «Меджлис крымско-татарского народа», «Свидетели Иеговы», «Мизантропик Дивижн», «Братство» Корчинского, «Артподготовка», «Тризуб им. Степана Бандеры», нацбатальон «Азов», «НСО», «Славянский союз», «Формат-18», «Хизб ут-Тахрир», «Фонд борьбы с коррупцией» (ФБК) – организация-иноагент, признанная экстремистской, запрещена в РФ и ликвидирована по решению суда; её основатель Алексей Навальный включён в перечень террористов и экстремистов и др..

*Организации и граждане, признанные Минюстом РФ иноагентами: Международное историко-просветительское, благотворительное и правозащитное общество «Мемориал», Аналитический центр Юрия Левады, фонд «В защиту прав заключённых», «Институт глобализации и социальных движений», «Благотворительный фонд охраны здоровья и защиты прав граждан», «Центр независимых социологических исследований», Голос Америки, Радио Свободная Европа/Радио Свобода, телеканал «Настоящее время», Кавказ.Реалии, Крым.Реалии, Сибирь.Реалии, правозащитник Лев Пономарёв, журналисты Людмила Савицкая и Сергей Маркелов, главред газеты «Псковская губерния» Денис Камалягин, художница-акционистка и фемактивистка Дарья Апахончич и др..