Хорошо ли представляем себе противника?

Итак, война коррупции объявлена. Когда последуют военные действия?
План операции (борьбы с коррупцией) должен быть разработан в течение месяца. Так, может быть, коррупционерам стоит уже сейчас, не дожидаясь начала операции, пойти и сдаться на милость победителя? Или же вопрос о том, кто будет победителем, пока остается открытым?

Во многих комментариях применительно к нынешней кампании появилось определение «впервые». Это, конечно, неверно. Напротив, трудно найти в нашей истории руководителя, который, если не брался за решение этой проблемы, то, как минимум, не декларировал намерение с этим злом покончить. Но судя по результатам, которые мы ощущаем ежедневно и ежечасно, не все так просто.
Довелось в свое время принять некоторое участие в действиях, самым недвусмысленным образом направленных на борьбу с коррупцией, и мне лично. Но к этому опыту мы вернемся в другой статье. Сейчас же – о сути явления.

Чтобы не блуждать в потемках и не смешивать в одну кучу поборы гаишников и стратегические вопросы национальной безопасности, стоит разделить два принципиально разных вида рассматриваемого явления.
Первый вид – аппаратный. Это, в общем случае, упрощенно можно описать так: чиновник (и, возможно, его нижестоящие сотрудники) осуществляет незаконные корыстные действия вопреки своему вышестоящему начальнику и в тайне от него. Весьма типичным в этом случае является дальнейшее развитие коррупционной схемы сверху вниз, возможно и превращение всей подчиненной этому чиновнику структуры власти в систему мафиозную, но, что принципиально важно, начинается это сверху вниз с точно определенного уровня, выше которого эта мафиозная система не распространяется. Главным видовым признаком такой коррупции является отсутствие в каком-либо явном или скрытом виде покровительства незаконным действиям со стороны вышестоящего уровня власти, отсутствие связи между коррупционными действиями высшего (в этой схеме) коррупционера и самой возможностью занятия им соответствующей должности.
Второй вид – глобальный государственно-политический. Этот вид коррупции налицо там, где механизм приведения к государственной власти (или удержания при ней), в том числе, высшей власти, в какой-либо степени основан на коррупционных механизмах. В этом случае, понятно, подобными методами приводят людей к власти (и удерживают во власти) отнюдь не для того, чтобы решительно пресечь в дальнейшем все возможности чрезвычайного, а значит и незаконного обогащения тех, кто в кампании по приведению своих к власти участвовал. Соответственно, в дальнейшем, под прикрытием власти публичной неминуемо возникает и развивается система власти фактической и неформальной – феодального типа.

Если мы имеем дело с коррупцией первого типа, то, как показывает практика организаций и структур самого разного типа (от предприятий до государств), главный вопрос в том, насколько высшая власть сильна и решительна, чтобы аппаратную коррупцию ограничить или пресечь в корне.
Если же мы имеем дело с коррупцией второго типа, то рассчитывать всерьез на ее пресечение сверху можно только в каких-то совершенно исключительных случаях, нуждающихся в специальном рассмотрении.

На практике эти два принципиально разных вида коррупции, которые, повторю, в рамках кампании по борьбе с коррупцией необходимо разделять (если, конечно, есть намерение и в самом деле добиться какого-то результата), тем не менее, теснейшим образом связаны. И механизм этой связи весьма прост и легко объясним с чисто экономических позиций.
Так, если в государстве аппаратная коррупция длительное время не ограничивается и не пресекается, то естественно предположить, что криминальная деятельность постепенно будет приносить ее носителям все больше и больше реальной экономической и административной власти, так как рентабельность коррупции существенно выше, нежели любой иной экономической деятельности. И в государстве с демократическими (в той или иной степени) механизмами формирования власти, но при недостаточном по какой-либо причине пресечении коррупции, это неминуемо ведет к проникновению коррупции в систему формирования власти - избирательные комиссии, СМИ, судебная система и т.п. А это, в свою очередь, впоследствии неминуемо завершится приведением ставленников пышным цветом расцветшей изначально лишь аппаратной коррупции к государственной власти, в том числе, высшей.
Механизм обратной связи здесь также очевиден: в результате подобной схемы к власти приходят люди и силы, опорой которых является, прежде всего, коррумпированная бюрократия. Соответственно, весь механизм изначально лишь аппаратной коррупции (построения системы власти как мафиозной, включая приведение на должности с изначально корыстной целью осуществления коррупционных действий) начинает воспроизводиться вниз сверху, начиная с самого высшего звена власти.

Все. Круг замкнулся. И такие режимы могут быть внутренне очень и очень сильны. Почему? Да потому, что они с готовностью инкорпорируют в себя все более или менее активное и дееспособное. Все это встраивается в мафиозно-феодальную систему, и формируются целые поколения активных людей, совершенно искренне не представляющих себе иного пути к успеху, кроме участия в этих самых коррупционно-мафиозных схемах. Если же появляются «молодые львы», какие-нибудь «настоящие буйные», то бунты сначала периодически целенаправленно провоцируются, а затем жестко подавляются в зародыше. Без сантиментов.

И какой же выход? А почему должен быть выход, если, по большому счету, всех все устраивает? Во всяком случае, устраивает тех, кто имеет реальную силу и возможность на что-то влиять…

А для тех, кого что-то все-таки не устраивает, в любом учебнике про правильные решения мы прочитаем. Это - развитое гражданское общество, реальное местное самоуправление, независимость различных уровней власти (в федеративном государстве), разделение власти на несколько ветвей и независимость этих ветвей, прозрачность функционирования власти, ее подотчетность и подконтрольность обществу, реальная возможность у общества свою власть поощрять и при необходимости наказывать, в обеспечение чего должны быть реальная (а не формальная) сменяемость этой власти и публичная конкуренция в борьбе за приход к власти, а также - в обеспечение информирования общества – экономически и административно независимые СМИ… Все это хорошо известно. Но приложим это к нашему обществу и нашему государству – и что мы видим? Надо ли перечислять?

Есть концепция, в соответствии с которой развиваться и быть успешными могут только демократии, авторитарные же режимы развиваться не могут в принципе – им на роду написано только загнивать. Приверженцам этой концепции легко и просто – им все ясно, и не о чем больше думать. Но, как ни смотри, совсем не похоже на то, что нас в ближайшее время ожидает расцвет подлинного самоуправления и истинной народной демократии. И не потому, что власть уж очень зажимает. Если быть честными, то, скорее, по другой причине – не слишком-то общество готово за эту самую демократию сражаться. А на тарелочке с голубой каемочкой возможность что-то решать самим нам никто не предоставит. Второго такого шанса, который, хочешь или не хочешь, но надо признать, в свое время предоставил обществу Горбачев (как мы им распорядились – другое дело), в ближайшее время не ожидается.
Так что же, смириться с тем, что нам остается только загнивать?

Но опыт окружающего нас мира свидетельствует, что демократический путь – путь замечательный (если это подлинное самоуправление, а не декорации), но все-таки не единственный. В целом ряде стран жизненно необходимые для развития решения принимались в авторитарном режиме. И если этот опыт также признавать, то тогда вопрос звучит уже иначе: почему одни авторитарные режимы, в конечном счете, ведут к развитию, а другие – лишь паразитируют? И, соответственно, каков наш режим, как он эволюционирует и может ли не на словах, а на самом деле стать режимом развития?

К сожалению, и при такой прямой постановке вопроса основные варианты ответа звучат как, скорее, неутешительные. Напомню предысторию, лишь самую нам близкую, не углубляясь в дебри.
Ельцин пришел к власти на волне народных ожиданий большей справедливости и элементарной разумности – вместо надоевших идеологических клише о безусловном превосходстве во всем именно рабочего класса, да который еще и продолжал в эпоху научно-технической революции трактоваться упрощенно – исключительно как класс непосредственно физического труда. Опирался ли он в этот период на помощь и каких-либо криминальных сил? Выражено – нет. Хотя, безусловно, в каком-то скрытом виде они всегда стараются подставить свое плечо перспективным кадрам. На определенном этапе недвусмысленно подставил плечо и наш вековой стратегический противник, в тот момент рассматривавшийся как друг…
Но вот, Ельцин оказался при власти и уходить от нее изначально он был вовсе не намерен. А власть, да еще и толком не структурированная, в какой-то непонятный переходный период экономических реформ – это еще и колоссальные, просто невиданные материальные возможности. И, прежде всего, растут аппетиты ближнего окружения.
Что реформаторская «команда мечты» очень быстро на деле оказалась командой мечты всего лишь о личном обогащении, это еще полбеды. Но эта весьма небескорыстная команда, заручившись поддержкой единственной в мире оставшейся сверхдержавы, еще и сумела сделать главу государства своим заложником – противопоставила главу государства интересам общества и постепенно стала его чуть ли не единственной опорой. И далее процесс разложения высшей власти пошел стремительно, и в ближнем окружении главы государства все больше и больше стали оказываться те, кто, с одной стороны, с большим аппетитом, с другой стороны – готов делать «добрые дела» для патрона и его семьи. Оно как-то так естественно получилось. Соответственно, начиная, наверное, с середины 92-го Президент страны стал основным покровителем разлагающей страну масштабной коррупции, а затем и основным ее звеном. А коррупция, соответственно, стала главным механизмом формирования социально-экономической поддержки режима и сохранения Ельцина при власти, стержнем всей реальной системы государственного управления.

Здесь к характеристике коррупции стоит добавить еще один важный штрих, причем, штрих не видовой, а лишь количественный, но неминуемо переходящий в качество.
Так, хорошо известно, что в восточных странах и странах Юго-Восточной Азии, таких, как, например, Япония, Республика Корея, Китай, Вьетнам, коррупция есть. В целом с нею сражаются – с переменным успехом, причем, это тот случай, когда стакан все-таки, скорее, наполовину полон, нежели пуст – борьба с коррупцией дает в этих странах вполне ощутимые, в том числе, экономические плоды. Но в одном эта коррупция ограничена чрезвычайно жестко – коррупция в этих странах практически не затрагивает зону стратегических национальных интересов. Что это – некий глобальный консенсус элит? Или присущее самим народам суеверное чувство границы, которую переходить нельзя ни в коем случае? Или просто жесткость и последовательность обществ и государств, принципиально не прощающих предательства? Но, так или иначе, факт остается фактом: их коррупция может тормозить экономическое развитие, плодить несправедливость, портить моральный климат в обществе, но ей не позволяется посягать на стратегические государственные интересы.
У нас, как мы знаем, ситуация в корне противоположная. Именно долгосрочные стратегические интересы общества и государства у нас с самого начала девяностых годов оказались ключевым объектом купли-продажи. И дело даже не в том, что искушение для многих в нашей власти оказалось слишком велико, чтобы думать о такой ерунде, как интересы страны. Наша ситуация хуже: у нас даже явная и очевидная сдача долгосрочных интересов государства – отнюдь не безусловное преступление, заслуживающее самого сурового наказания. И это – не в прошлом. Ведь и по сей день на ключевых постах в государственной и, если применительно к нашей политико-экономической системе можно так выразиться, в полугосударственно-экономической системе до сих пор находятся люди, известные как фигуранты масштабной сдачи потенциальному противнику наших военно-стратегических и экономических интересов. Повторю, это вопрос уже не количества коррупции, но ее особого качества, позволяющего прогнозировать наше будущее.
И тогда нам легко ответить на выше сформулированный вопрос о пределах нашего возможного загнивания: при наших масштабах и наших качественных характеристиках коррупции, предел ясен - по мере гниения, нам неминуемо предстоит разрушиться и распасться…

…Если, конечно, всерьез за себя не взяться. Но кто и почему будет браться?
Как в описанных условиях мог формироваться слой предпринимателей, какая и на что ориентированная формировалась и сформировалась государственная бюрократия – это мы все более или менее сегодня себе представляем. Как эти ключевые активные слои должны были подстроить под себя и всю систему формирования государственной власти, а также систему агитации и пропаганды (средств массовой информации), кого и ради чего они с помощью этих механизмов естественно должны были затем приводить к власти – очевидно. Есть ли в рамках этой строгой логики у нас какой-то шанс?

Но, может быть, в этой логике есть какой-то изъян, какая-то неполнота?
Против неминуемости действия описанной логики могут быть два фактора. Первый – внешнее весьма недружественное окружение, недвусмысленно угрожающее до самозабвения весело и радостно гниющему телу великого государства полным уничтожением и расчленением. Второй – человеческий фактор: люди совершенно по-разному ведут себя при власти, порой – совершенно непредсказуемо. Причем, оговорю: заранее присоединяться к хору комплиментарных лизоблюдов у нас нет оснований, тем более, что это как раз тот случай, когда сама практика, в данном случае, практика борьбы с коррупцией, сама все расставит по своим местам. Если же эта практика будет положительной, чему, например, я лично готов всячески содействовать, то и воспеть высшую похвалу главе государства мне лично будет совсем не стыдно.
Сразу стоит заметить, что оба указанные фактора, способные сработать в нашу пользу, относятся к числу того, что отнюдь не есть плод наших с вами целенаправленных усилий – это не воля общества, желающего выжить и готового ради выживания на борьбу. Тем не менее, не исключено, что нам повезет. И тогда, если такой шанс у нас все-таки есть, стоит вести и дальнейший разговор о том, что и как может или не может быть сделано с этой нашей главной проблемой. Об этом – в следующей статье.