Добрые люди

Вчера меня забрали в милицию. В общем-то, дело для русского человека совершенно обычное, пусть он и насквозь законопослушен и даже улицу переходит исключительно на зеленый сигнал светофора. Однако не каждый день вас арестовывают за то, что вы, фактически, спасали человеку жизнь…

Накануне ко мне зашел вернувшийся из командировки друг, и мы засиделись допоздна. В начале четвертого друг пошел домой, однако уже через несколько минут постучался в мою дверь и сообщил, что прямо перед подъездом лежит женщина вполне приличного вида. А на улице, между прочим, было не меньше пятнадцати градусов мороза. Накинув куртку, я спустился вниз, и вместе мы попытались привести находившуюся в совершенно невменяемом состоянии женщину в чувство. Безуспешно – она только мычала. Алкоголем от нее разило так, будто она только что приняла душ из водки, других повреждений мы не заметили. Впрочем, и не рассматривали.#!# Тогда мой друг, добрая душа, разглядел в ее валявшейся рядом и открытой сумочке паспорт и вытащил его, резонно предположив, что лежащая возле подъезда женщина, скорее всего, и живет здесь же. Отнюдь – до места жительства ее нужно было везти на машине. Отчаявшись, мы попросту позвонили в милицию и, дождавшись наряда, сдали тело с рук на руки, оставили свои координаты и разошлись по домам с чувством выполненного долга и сильным желанием спать. Казалось бы, все. Нет, это было только начало.

Утром меня разбудил настойчивый стук в дверь. Открыв, первым делом я увидел перед собой... дуло автомата, и только потом милиционера, нежно прижимавшего оружие к боку. Всего людей в форме было четверо, и настроены они были не то чтобы недружелюбно, но крайне официально.

- Собирайтесь, поедете с нами, - сказал один из них, без автомата, но с блокнотом.

- Куда? – наивно спросил я, чувствуя себя довольно глупо с всклокоченными со сна волосами и в накинутых на скорую руку мятых тренировочных.

- В отделение, - развеял мои и без того не слишком радужные надежды человек с блокнотом.

- А в чем, собственно, дело? – предпринял я жалкую попытку наступления, но был отброшен на прежние позиции безапелляционным ответом.

- На вас заявление подали. О грабеже. Было?

- Нет, - булькнул я и принялся одеваться.

Надо сказать, что вели себя представители власти довольно вежливо, автоматами в спину не тыкали и даже позволили почистить зубы. Торопили, но в меру. Потом поехали.

По дороге в отделение мысли испуганно носились в черепной коробке, ни на чем особенно не задерживаясь. Было непонятно и оттого тоскливо. Вины за собой, такой, за которую прямо домой приходит милиция, в обозримом прошлом я не помнил, и потому происходящее казалось кадрами из какого-то фильма. Кое-что я начал понимать только тогда, когда по приезде на место увидел вчерашнюю женщину со следами праздника на лице, неутомимо пишущую что-то (видимо, заявление), и мазнувшую по мне равнодушным взглядом. Оказалось, что дама наутро обнаружила пропажу мобильного телефона и денежных знаков на сумму пять тысяч рублей, и, ничтоже сумнящеся, обвинила в этом нас. Или милиционеров – ей было все равно.

Чуть позже привезли моего друга. Вместе мы попытались хотя бы выяснить, в чем нас обвиняют, но внятного ответа мы не получили. Мимо ходили занятые делом милиционеры, дама продолжала неутомимо писать, и всем было не до нас. После пяти часов ожидания и неизвестности нас, наконец-то, проводили к следователю, который быстро записал наши показания и, сочувственно покачав головой, сказал, что, скорее всего, придется зайти еще раз. Или несколько раз – смотря как дело обернется. О возможном суде и логично следующей за ней отсидке в местах не столь отдаленных он тактично умолчал, хотя грабеж – дело серьезное. Как и соответствующая статья уголовного кодекса.

Вот и вся история. Совершенно обычная. Может случиться с каждым, когда угодно и где угодно. Просто помочь человеку. А потом мучительно искать слова, пытаясь объяснить на работе, почему тебя забрали в милицию. А это очень сложно, объяснить, почему тебя забрали в милицию, особенно если окружающие привыкли считать тебя приличным человеком. Ведь нельзя же сразу сказать, что ты беспокоился о женщине, которая через пару часов, когда на улицах обычно появляются первые люди, уже умерла бы от холода. И больше ты не беспокоился ни о чем, и уж тем более тебе и в голову не приходила мысль о деньгах или мобильном телефоне. Сначала все равно придется сказать, что тебя забрали в милицию.

Конечно, я не ждал от этой женщины благодарности. Да и за что, собственно, мне ее было ждать, благодарность? Это ведь совершенно естественно, помочь человеку, попавшему в беду. Пусть даже из-за собственного разгильдяйства. Разве это важно? Мы с моим другом так и остались бы никогда ей неизвестны, если бы она не подала на нас заявление в милицию. И уж, конечно, не стали бы ничего с нее требовать.

Я не знаю, что это за человек. Плохой ли, хороший, скандальный, вежливый, добрый, злой. У меня нет к ней никакой злости, гнева или презрения. И мстительности тоже. Разве что… противно, да, примерно такое чувство я испытывал, сидя в дежурной части и наблюдая за тем, как усердно она приписывала нам то, что мы не делали. Мне даже было ее жалко. Наверное, у нее было много проблем, и она пыталась найти им оправдание. Вот и обвиняла других людей. Это просто, проще, чем копаться в себе. Да и приятнее найти вину в ближнем. Впрочем, разве она в этом одинока?

Мы почти перестали верить людям и делать добро. Просто так, без всякой выгоды. Мы не верим калекам, потому что среди них много поддельных калек. Мы не верим афганцам, потому что среди них много людей, которые никогда не воевали в Афганистане. Мы не верим бабушкам, собирающим монетки на кефир, потому что они совсем не старые бабушки. Мы не верим беженцам, потому что многие из них родились в Мытищах. И у мам с детьми на вокзалах и в метро совершенно не их дети. И слепые вовсе не слепые, и инвалиды не инвалиды. Мы не верим им. И не делаем добро, потому что боимся ошибиться и сделать добро не тому человеку. А разве ему не все равно, добру? И какая разница, кому его сделать.

Мы редко подносим сумки старикам, да они и сами этого не хотят. Потому что их тяжелые сумки могут украсть, и они таскают их сами, потому что хоть и тяжелое, но свое. Мы даже на невинный вопрос встречного прохожего на улице стараемся не отвечать, потому что откуда мы знаем, зачем он это спрашивает. И проходим мимо.

Наверное, кто-то скажет, что сейчас трудные времена. Неправда, у нас были времена и тяжелее. Изменились не времена – люди. И первой мыслью человека, лежавшего холодной зимней ночью в незнакомом месте и узнавшего о том, что кто-то из его сумки достал паспорт, стало: "А не мог он вместе с паспортом прихватить что-то еще? Например, мобильный телефон. Или пять тысяч рублями". А вовсе не то, что этот кто-то попросту хотел отвести ее домой, чтобы она не замерзла насмерть.

Я не хочу обобщать. И сейчас в автобусах иногда уступают места старикам и беременным женщинам. И придерживают двери в метро. И не кричат на чужих капризничающих детей, хотя иногда это очень сложно, не крикнуть. И делают еще много маленьких полезных дел, которые многие не замечают, но которые помогают нам жить и не злобиться. Сейчас еще делают. А завтра будут?

Из отделения милиции мы с моим другом вышли молча, и только уже у самого дома он со смешинкой в голосе, но очень серьезными глазами задал мучивший меня самого вопрос:

- Когда завтра найдешь на дороге лежащую женщину, что будешь делать?

Я пожал плечами и сказал:

- Зайду к тебе и попрошу вызвать милицию.

И мой друг согласно кивнул головой…