Василий Лановой: «К “звездам” себя не отношу»

С уверенностью можно сказать, что именно Василий Семёнович, создав образ легендарного офицера, генерала всего Советского Союза в фильме «Офицеры», тысячи, если не миллионы юношей заставил избрать профессию - Родину защищать.

Случайностей в искусстве не бывает: не случайно именно Лановой сыграл когда-то революционного романтика Павку Корчагина и просто романтика - Артура Грея, с потрясающей достоверностью воплотил на экране графа Вронского, императора Константина Багрянородного, кардинала Ришелье, офицеров милиции и бывшего лётчика Вадима Алтунина... Он собственной жизнью наполнял эти образы.

В своём родном академическом театре имени Е. Вахтангова Василий Семёнович трудится без малого шесть десятилетий! То есть, как сделали ему после Щукинского училища запись в трудовой книжке, так она больше не менялась. «А что кино? Александр Птушко для «Алых парусов» перебрал 104 актёра, прежде чем на мне остановился. Так ведь и откровенно признался: «Меня интересуют в вас только ваши внешние данные». «Понимаешь, - говорил мне Василий Семёнович, - кинематограф пользовал в основном лишь мою фактуру. И вообще любые съёмки только опустошают. Зато театр всегда окрыляет. Наш великий учитель Евгений Вахтангов не зря утверждал: театр должен уметь «делать лица». Играть надо всё – от трагедии до водевиля».

На собственно фактуре Ланового есть резон остановиться подробнее хотя бы потому, что примерно с начала шестидесятых и до середины восьмидесятых в Советском Союзе никто ему, в этом плане, не составил конкуренции. Помню, моя приятельница, пылкая и давняя почитательница таланта Ланового, призналась: «Вася Высочество (так его доныне называют все воздыхательницы) - самый красивый артист в стране, - «Симпатичный,- говорю ей с ехидцей, - а Сергей Столяров, Олег Стриженов?» - «Да никакого сравнения! – возмутилась дама. - У первого красота лубочная, у второго - революционная. А Васечка - просто красавец на все времена!».

Да, природа и отец с матерью с потрясающей щедростью наградили актёра ликом и статью – спина как струна и взор орлиный.

Василий Семёнович и в свои восемьдесят запросто взбежит по лестнице и без напряга наденет любой из своих сценических костюмов театральной молодости. А ведь есть же ещё и его чудный голос – уникального, неповторимого тембра!

Кто ещё так прочтет Пушкина, Маяковского, Шевченко, Шота Руставели, Мериме, как Лановой? Для этого, как минимум, нужно иметь его завораживающий голос; владеть отточенностью его дикции, присущей сейчас, увы, очень невеликому числу исполнителей; своеобразной, ни на кого не похожей манерой чтения, гармонично сочетающей высокий поэтический «штиль» и мягкий, умный юмор.

Это Василий Лановой озвучил документальную киноэпопею «Неизвестная война» (в русском варианте «Великая Отечественная»), подготовленную американцами, где дублировал ведущего - выдающегося актера Берта Ланкастера. И получил за это Ленинскую премию. Не знаю более случая, чтобы актёра отмечали столь высокой наградой не за созданные им роли, а именно, как мастера художественного слова.

...С Василием Семеновичем Лановым меня связывают 37 лет очень хорошие отношения. Дружескими назвать я их не решусь хотя бы потому, что однажды услышал от земляка: «Я уже нахожусь в таком возрасте, когда друзей не приобретают. Всё чаще думаешь о том, чтобы они не уходили». И, тем не менее, повторяю, Лановой всегда очень замечательно и внимательно ко мне относился: выступал по моей просьбе в «Красной звезде», приходил к нам на редакционные посиделки, никогда не отказывал мне в интервью (я написал о нём добрых два десятка материалов). Однажды в Доме актёра имени А. Яблочкиной я вёл его творческий вечер. Часто посещал его спектакли, бывал в его квартире на Суворовском, 17.

В наших беседах «не для печати», артист всегда выказывал подкупающую остроумность, веселость и откровенность, которой многие его коллеги избегали по причине боязни «как бы чего не вышло».

А Лановой – человек мужественный, смелый, чрезвычайно независимый в своих суждениях. И вместе с тем он мудрый публичный деятель, прекрасно отдающий себе отчёт в том, что значит для людей слово, им молвленное. Поэтому вы, читатель, никогда и нигде не встретите его праздного трёпа на публику, не увидите Ланового что-то рекламирующего. Даже в самые трудные лихие девяностые, когда Василию Семёновичу с женой Ириной Петровной Купченко приходилось еле выживать, да ещё обучать двух сыновей.

Да с Лановым просто интересно общаться! Наверное, и потому, что он с детства - завзятый книгочей. Даже представить трудно ситуацию, чтобы Василий Семёнович, играя, предположим, Джорджа Бернарда Шоу в «Милом лжеце», ограничился только лишь текстом пьесы американского посредственного журналиста Джерома Килти. Или чтобы ему, скажем, кто-то подбирал поэтические произведения для его собственных творческих вечеров. Кстати, в отечественном актёрском сообществе никто лучше Ланового не знает творчества Пушкина, равно как и других поэтов, чьи стихи он читает для публики.

- Василий Семёнович, вопрос почти риторический, и, тем не менее, вы не ощущаете себя со своим творческим багажом белой вороной среди современных теле- и театральных звёзд? - спросил я его.

- Среди них я себя никак не ощущаю, поскольку не отношу себя к ним. То, что ты называешь «звёздами» - на самом деле голый продукт современного шоу-бизнеса, который характеризуется пренебрежением к традициям отечественного искусства, к накопленному веками опыту, к постоянной и целенаправленной работе в профессии вообще и к самообразованию, самовоспитанию. Настоящего актёра может сделать только театральный вуз, та самая традиционная «школа», а отнюдь не частое мелькание в телебалаганах. Но, увы, сегодня во главу угла ставятся быстрые деньги и быстрая слава, а отнюдь не талант и трудолюбие. Сегодня на сцену или съёмочную площадку выходят не ради служения высоким идеалам (большинство из современных «звёзд» и слова-то такого – «идеалы» - не знают), а ради сиюминутного успеха, добытого любой ценой – обнажением телесным и нравственным, матом, кощунством, пошлостью, бесчестностью. Мы в молодости тоже не страдали заниженным самомнением. На первом курсе были абсолютно убеждены: можем сыграть всё, что угодно. И первая известность кружила, пьянила наши головы. Зато к четвёртому курсу начинали понимать, как мало ещё умеем. А с приходом в театр «головокружение от успехов» и вовсе проходило. Ну что ты хочешь, если я почти шесть лет выходил на сцену только в массовках и эпизодах, хотя в кино сыграл уже и Павку, и Грея.

Главное трагическое несчастье, которое принёс нам капитализм, - это, безусловно, уменьшение духовности. Польза, польза, польза! Деньги, деньги, деньги!

Руси это было несвойственно, она никогда не была меркантильна, а теперь невольно ловишь себя на мысли: раньше я бы сел и читал, а сегодня надо бежать на концерт, ещё на один. До перестройки такого не было: мы жили, словно в заповеднике. Будущее всегда представлялось нам, если и не светлым, то спокойным - точно. 140 рублей пенсии, - этого же с лихвой хватало! Старики ещё и откладывали себе на смерть. А сейчас страх перед завтрашним днём во сто крат усилился. И с увеличением потребительства духовность в геометрической прогрессии уменьшается. Не зря американские философы всерьёз говорят, что потребительство будет последним гвоздем, вбитым в гроб цивилизации.

…Все его родичи с отцовской и материнской сторон были крестьянами из села Стрымба, Кодымского района Одесской области. Они пахали землю, занимались животноводством. На всё село - всего три фамилии: Лановые, Якубенки, Дундуки.

- Каждое лето из Москвы мы обязательно ездили к бабушкам с дедушками, - вспоминает Василий Семёнович. 20 июня 41-го года мама отправила нас, троих детей, с проводником: младшей сестре было четыре, мне - семь, старшей - десять лет. А сама она должна была приехать через пару недель - провести с нами отпуск. К осени мы бы вместе вернулись домой. 22 июня в четыре утра мы сошли с поезда на станции Абамеликово. Уже светало. И вдруг услышали гул, словно непрерывный гром, а потом увидели сотни самолетов. Эта армада летела бомбить Одессу. Люди взрослые - это я отчётливо помню! - мгновенно стали очень серьезными. Мы три километра от Абамеликово топали, и за всю дорогу никто не вымолвил слова. Так началась для меня война. Мамка не приехала ни через месяц, ни через год, ни через два, ни через три. Абсолютный обрыв: родители остались в Москве, мы - в селе. Они не знали, что с нами, а мы не представляли, что с ними. Отцовские дедушка с бабушкой вскоре один за другим померли, а вот со стороны матери остались в живых - к ним мы и переехали. Где-то к весне 43-го — в то время у нас румынские части стояли — я впервые от румын услышал слова «Сталинград» и «Гитлер капут». Правда, ничего по малолетству не понял. Но трудился как взрослый: пас колхозных коров (румыны не ликвидировали советских колхозов). Каждое утро я на лошади гнал стадо в поле, а вечером возвращался в село. Спустя годы, когда я ловко гарцевал верхом в ролях Павки Корчагина, графа Вронского, комэски Вараввы, меня часто спрашивали: «Где ты этому научился?». И я вспоминал добрым словом дедово напутствие: «Ось тобi кобилка, Василю. Як поїздиш на нiй голою сракою без сiдла, то й навчишся. А потiм колысь тобi це згодиться».

В начале войны у деда квартировал толстый немецкий майор. Он то и дело показывал фотографии своих троих детей и плакал. Как-то, расчувствовавшись, подарил мне немецкий пояс — дуже гарний такий пасок для семирiчного хлопчика.

Иду я, им перепоясанный по току, и вдруг рядом немецкая машина притормозила. «Ком хер, ком хер!»,- позвал солдат. Я подошел, а он показывает: дескать, отдай ремень. Я заупрямился: «Не-е, мне подарили». Он взял автомат и выпустил над моей головой веером семь очередей.

Я рухнул на землю от испуга, а он весело заржал. Долго потом я заикался, даже, пардон, мочился. После того, как мама забрала нас в Москву, меня достаточно быстро, года за полтора, вылечили. Это было похоже на волшебство. Врач спросила: «Агафья Ивановна, ваш сын украинские песни знает? Вот пусть с утра до вечера их и поёт». Я так и делал. Кстати, избавиться от украинского акцента было ничуть не легче. Пришлось бороться и с ним. И это было трудно, поскольку с мамой я розмовляв виключно рiдною мовою. К тому времени уже студент, я твердил ей: «Мам, мне это вредно». Педагоги тоже были мной недовольны, укоряя: «Вася, у вас очень сильные южные украиноиды». Я сейчас иногда смотрю свои старые ленты и эти интонации слышу: «Да что вы такое говорите? Та не-е, перестаньте! Та не может этого быть!». Они и в «Аттестате зрелости» есть, и в других фильмах...

Одессу освободили 10 апреля 1944 года, а через пару недель в село со своей дивизией вошел Ковпак. Я хорошо помнил, как наши отступали: поодиночке брели, раздробленными группками, напуганные, Бог знает как одетые. Ковпаковцы тоже были одеты кто во что горазд - в телогрейках, в немецкой форме, в каких-то рваных штанах, а то и с женскими юбками, намотанными на головах, хотя в конце апреля уже тепло, но было ясно, что это даже не дивизия, а партизанская армия. Два человека несли длинные противотанковые ружья — зрелище потрясающее! Через наше село они направлялись в Абамеликово, где стоял бронепоезд.

Впервые я увидел наших бойцов, когда набирал из копанки воду в гладущики (это такая глиняная посуда). Была весна, прутики ещё голые торчали. Смотрю, там, где вода стекает в болото, в кустах сидят люди. У одного слезло маскировочное покрывало и сверкнула звезда. Я обомлел! А солдат, заметив меня, палец к губам приложил: «Тс-с-с!». Я тут же рванул к деду: «Там нашi прийшли».- «Дэ?». — «Бiля копанки».

Что мне особенно запомнилось. Когда наши отступали, дед стоял у плетня и приговаривал: «Тю-ю... Хана москалям». А потом, когда Красная Армия устремилась на запад, он так же вслух удивлялся: «Тю-ю, ти диви... Хана нiмцям».

... В Москве мои родители трудились на заводе чернорабочими. У отца Семёна Петровича было за плечами всего два класса церковно-приходской школы, мама грамоты не знала, расписывалась двумя начальными буквами нашей фамилии. То, что выпало на её долю - уму непостижимо. Через пять дней после начала войны – мама тогда разливала горючую смесь в противотанковые бутылки – на заводе случилась жуткая авария. Пострадали многие, но мама моя стала инвалидом первой группы. В тридцать один год. Она мужественно потом несла свой тяжкий крест, вырастила троих детей, дала им прекрасное образование, в люди вывела и никогда, ни при каких обстоятельствах не унывала. Вообще родители мои - образец врожденной внутренней этики, такта, скромности и доброты. Они были дружны между собой и строго уважительны к нам, детям. То, что я, к примеру, закончил среднюю школу с золотой медалью - целиком их заслуга. Оба они испытывали почти священный трепет перед образованностью, культурой. И нам эти качества передали.

Третьеклассником я пришёл в руководимую режиссером Сергеем Львовичем Штейном драматическую студию ЗИЛа. Наш руководитель приобщал своих питомцев не только к постижению театральной культуры. К слову сказать, в задачи этого коллектива вовсе не входило готовить пополнение московским театрам. Мы просто учились в школе эстетического воспитания: знакомились с классикой, постигали законы прекрасного. Уж потом, став взрослыми, многие из нас выбрали театр как призвание. Вот лишь некоторые выходцы из нашей студии: Татьяна Шмыга (театр оперетты), Вера Васильева (театр Сатиры), Владимир Земляникин («Современник»), Алексей Локтев и Валерий Носик (Малый театр), Татьяна Жукова (театр на Таганке) и ещё многие другие, о которых я не вспомнил. Там же в студии ЗИЛа начал режиссировать Игорь Таланкин, поставивший вместе со Штейном спектакль «Аттестат зрелости», в котором я сыграл Листовского. Замечу, что именно в этой роли я дебютировал в кино. Но до дебюта был еще Всесоюзный смотр художественной самодеятельности, на котором наш спектакль получил первую премию. Все хором стали пророчить мне театральную карьеру, но я поступил на факультет журналистики. В школе хорошо писал сочинения, их часто представляли на различные олимпиады. Подумалось, что смогу работать в газете. Но уже через полгода сбежал в училище имени Щукина. Перед тем как принять окончательное решение, спросил Сергея Львовича: «Идти мне в театр или нет? - Ни в коем случае! - вскрикнул Штейн.- А я всё же пойду.- Тогда иди».

Есть в жизни некоторые моменты, когда мужчина должен принимать решение самостоятельно, кто бы что ему ни советовал.

Я так и на Тане Самойловой женился: ни у кого совета не спрашивал. Мы учились на одном курсе. Она познакомила меня со своими родителями. Однажды она попала в больницу, и я ей каждый день носил туда клубнику с нашего огорода. Мы поженились, когда нам было по двадцать. Жили на старой квартире отца Тани народного артиста СССР Евгения Самойлова, на Песчаной улице. Потом Таня забеременела двойней, как потом выяснилось, но рожать не могла из-за болезни. И в нашей семье начался разлад. Как сказал Маяковский: «Любовная лодка разбилась о быт». Вторая моя жена, Таня Зяблова, трагически погибла в 1971 году. А потом я встретил Аришу – самого дорогого мне человека, редчайшую индивидуальность, артистическую в том числе. После женитьбы на Ирине Купченко я стал, не скажу примерным (у супруги есть ко мне немало претензий), но очень приличным семьянином. Моя жизнь стоит не на трех - на четырех китах. Первый - работа. Она приносит мне радость и боль, но никогда - безразличие, разочарование в ней. Второй - семья, вернее её здоровье. И даже не столько физическое её здоровье (хотя мне легче было бы самому всегда болеть, чем переживать, когда болеют родные), как нравственное. То, что ещё называют семейным климатом, - общность интересов, понимание, сопереживание. Третий - климат в стране, в мире. И четвертый - друзья. «Киты» мои могут меняться местами, но в сумме их должно быть четыре. Своих сыновей я вполне сознательно отговорил идти в артисты. Невостребованный актер – ведь нет страшнее судьбы…

В конце прошлого года трагически ушёл из жизни младший сын Ланового – тридцатисемилетний Сергей. Утром, получив эту страшную весть, Василий Семёнович решил не отменять вечером свой спектакль. Он вышёл на сцену и, как всегда, блестяще сыграть в спектакле "Пристань". Выдающийся актёр современности и необыкновенный профессионал Лановой даже в этой ситуации не смог подвести публику и коллег, ведь он - связующая нить всего спектакля...

Закончу свой рассказ о Лановом тем, с чего начал.

В Москве на Фрунзенской набережной возле дома №3 Министерства обороны глава военного ведомства России генерал армии С.К. Шойгу открыл памятник героям фильма "Офицеры". Василий Семёнович там стоит в полный рост.

Есть какая-то глубокая и пронзительная символика в том, что этот замечательный творец при жизни увидел себя в бронзе, но при этом ни на грамм не забронзовел.