Станислав Куняев: «Давайте любить и радовать дружбой друг друга…»

Станислав Юрьевич Куняев родился в 1932 году в Калуге в семье педагога и врача. Окончил филфак МГУ. Автор более 20 книг стихов, прозы и публицистики, среди которых «Землепроходцы», «Вечная спутница», «Свиток», «Рукопись», «Глубокий день», «По белому свету», «Свободная стихия», «Солнечные ночи», «Липы загородного сада», «Озеро Безымянное», «Огонь, мерцающий в сосуде», «Мать сыра земля», «Не сотвори себе кумира: стихи и дневники эпохи перестройки», «Русские сны», «Высшая воля: стихи смутного времени», «Сквозь слёзы на глазах», «Средь шумного бала», «Поэзия. Судьба. Россия», «Избранные произведения в двух томах», «Шляхта и мы», «Любовь, исполненная зла...».

Автор множества переводов из украинской, грузинской, абхазской, киргизской, бурятской, литовской поэзии. Его произведения переведены на болгарский, чешский и словацкий языки. Автор выдержавшей десяток переизданий книги о жизни и творчестве Сергея Есенина (совместно с сыном Сергеем Куняевым) в серии ЖЗЛ.

С.Ю. Куняев награжден орденом Дружбы, орденом «Знак Почета» и премиями: Патриаршей литературной, Союзного государства, «России верные сыны», «Большой литературной премией России» СП России, Госпремией РСФСР им. М. Горького, Всероссийскими литературными премиями им. С.А. Есенина, Ф.И. Тютчева, С.Т. Аксакова и Н.С. Лескова «Очарованный странник». С 1989 года главный редактор журнала «Наш современник».

Сегодня Станислав Куняев – гость «Столетия».

– Станислав Юрьевич, во-первых, поздравляем вас с замечательным номером «Нашего современника», посвященным 75-летию Победы. Не знаешь, что и выделить: «Берлин-45» – о полифонии знамен над рейхстагом или рассказ «Парад Победы» – о шествии траулеров по Атлантике; строки, посвященные Юрию Бондареву, военным разведчикам или «диалогу» Юлии Друниной и Светланы Алексиевич о женщинах на войне. Расскажите, как складывался этот номер? Снизился ли градус попыток переиначить результаты Второй мировой войны и принизить роль Советского Союза в победе над нацизмом?

– Благодарю «Столетие» за то, что заметили и оценили майский номер журнала, его подготовка прошла в тяжелейших условиях – в разгар вирусной лихорадки, а это значило и разрыв контактов с авторами, и жизнь в карантине, которому подвергся малочисленный коллектив редакции. А если вспомнить, что в семьях редакционных работников были заболевшие, что закрывалась типография, – то надо признать, что выход этого номера был каким-то чудом и для нас, и для авторов, и для читателей.

Я благодарен сотрудникам журнала, которые, зная, как подло пересматриваются результаты великой войны нашими, с позволения сказать, союзниками, как кощунственно в странах, которые 75 лет тому назад мы освободили от коричневой чумы (Польша, Чехословакия, Прибалтика, Румыния, Болгария), действия Советской армии называют оккупацией, видя, какое надругательство совершается над могилами советских воинов, в Праге, Варшаве, Риге, Таллине и других городах и весях – сделали все, чтобы победный номер вышел в свет. Выпустить его было делом чести каждого из нас.

Вся моя родня, так или иначе, внесла свой вклад в нашу Победу: брат моей матери – штурман авиации дальнего действия, в октябре 41-го, когда немцы подступали к Москве, дядя Сережа бомбил Берлин. Погиб в апреле 1943-го, награжден двумя орденами Красного Знамени, орденом Отечественной войны I степени. Мой отец, по близорукости не призванный в армию, в осажденном, вымирающем от голода Ленинграде обучал ополченцев тому, как надо воевать в городских кварталах, если немцы все-таки прорвутся в город. Умер от голода в феврале 42-го, посмертно награжден медалью «За оборону Ленинграда», которую я получил за него аж в 2004 году. Имя его увековечено на мраморной доске в Ленинградском институте физкультуры имени Лесгафта, где он работал преподавателем. Похоронен на Пискаревском кладбище.

Матушка моя, врач-хирург, работала в военных госпиталях на Финской и Отечественной войнах. Скольких она спасла – один Бог знает. Награждена медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Мой двоюродный брат Юрий, летчик, закончил войну в 1945-м на берегах Балтийского моря.

Помня о них, как о воинах Бессмертного полка, мы сделали все, чтобы победный номер вышел в положенный срок – вопреки воплям «Эха Москвы» и прочих русофобов.

Впрочем, нынешние «отрыжки русофобии» для меня не новость в сегодняшнем «вирусном году». Вспоминаю свое стихотворение, написанное в 1975 году, к 30-летию Победы:

Опять разгулялись витии,

шумит мировая орда:

– Россия! Россию! России!..

Но где же вы были, когда

от Вены и до Амстердама

Европу, как тряпку кроя,

Дивизии Гудериана

утюжили ваши поля?

Так что ж – все прошло, пролетело,

все шумным быльем поросло –

и слава, и доброе дело

и кровь, и всемирное зло?

Нет, все-таки взглянем сквозь годы

без ярости и без прикрас:

прекрасные ваши «свободы» –

что было бы с ними без нас?!

Недаром вошли, как основы

в синодик гуманных торжеств

и проповедь графа Толстого,

и Жукова маршальский жезл.

Стихотворение написано «с помощью» Александра Пушкина, сказавшего некогда в оде «Клеветникам России» о «народных витиях»:

И ненавидите вы нас…

За то ль, что в бездну повалили

Мы тяготеющий над царствами кумир

И нашей кровью искупили

Европы вольность, честь и мир?..

Но тогда «клеветниками» были всего лишь французские парламентарии, кумиром которых был Бонапарт. В XX веке роль «европейского кумира» попытался сыграть Гитлер. Так что нам к русофобии и клевете не привыкать.

– Как расцениваете факт присуждения Нобелевской премии Светлане Алексиевич и ее высказывание о том, что, проходя по Бродвею, она в каждом встречном видит «личность», в то время, как в Москве и Минске – «народное тело»?

– Как расцениваю? Как некое вырождение нобелевского ритуала, особенно если вспомнить, что следующим «нобелевцем» стал заурядный американский шансонье Боб Дилан. А то, что Алексиевич на Бродвее в каждом встречном видит «личность», а в Москве и в Минске «народное тело», говорит лишь о ее интеллекте. Поехала бы она сегодня в любимую Америку и поглядела, как бродвейские «личности» расправляются и с «бледнолицыми» согражданами, и со своими памятниками. Не хуже, чем чешские «швейки» с памятником маршала Победы Конева.

– Ваше выступление в журнальной дискуссии о русской речи впечатляет, но из школьных программ уже убирают литературу, стирая имена классиков из людской памяти. Что же нам делать?

– Что касается русской речи, помню школьные учебники послевоенного сталинского времени, когда выразительности и красоте родного языка мы учились, переписывая в тетради отрывки из произведений Пушкина, Гоголя, Гончарова. Помню, как развивалось в каждом из нас творческое начало, когда учитель по русской литературе читал нам отрывки из бессмертной классики, которые каждый потом излагал своими словами. И называлось это прекрасным словом – «изложение». А все составные части русского языка – глаголы, существительные, наречия, подлежащие, сказуемые – западали в нашу память не просто из учебника, а со страниц «Капитанской дочки», «Тараса Бульбы», «Записок охотника», обогащая нашу память и воспитывая душу.

– В майском номере журнала вы опубликовали заключительную часть книги «К предательству таинственная страсть…», в которой политическая история России XX века показана глазами писателя. Какова ваша формула шестидесятничества? Не могу не вспомнить ваше стихотворение «Родная земля», которое эмигрировавший в Штаты Владимир Соловьев назвал «самыми сильными стихами против эмиграции».

– Да, свою книгу о шестидесятничестве я назвал «К предательству таинственная страсть…» – это начало строки из стихотворения Ахмадулиной, которое заканчивается словами: «друзья мои, туманит ваши очи». Ни в какой другой стране, ни в какой другой литературе не найти такой позорной перемены убеждений, какая случилась в конце XX века с нашими популярными писателями и поэтами – А. Межировым, Е. Евтушенко, Р. Рождественским, Б. Окуджавой и многими другими «детьми XX съезда КПСС». Первую половину творческой жизни они прожили, восхваляя Сталина и советскую власть, потом дружно прокляли вождя народов и создали поэтическую «лениниану». А в начале 90-х после расстрела Белого дома дружно отказались и от Ленина, и от советского прошлого, и от всего, чему служили их отцы и матери, присягнув сначала Горбачеву, а потом Ельцину. Мало того, несколько сотен членов Союза писателей СССР разбежались по всему белому свету – в США, во Францию, Германию, Израиль и т.д., забыв завет Пушкина, сказавшего: «ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, какой нам Бог ее дал».

Давно уже – на протяжении нескольких десятилетий – рассуждаю о судьбах шестидесятников, с которыми начинал когда-то общую литературную жизнь. Многие из них уже нашли успокоение на чужой земле, вдали от Родины, и я благодарю вас, Нина, что вы вспомнили мое стихотворение «Родная земля», которое я написал в самый разгар бегства многих моих бывших друзей по 60-м годам из ставшей им ненавистной «Рашки».

И нас без вас, и вас без нас убудет,

Но, отвергая всех сомнений рать,

я так скажу: что быть должно – да будет!

Вам есть, где жить, а нам – где умирать…

В сущности, это и есть, говоря вашими словами, моя «формула шестидесятничества». Недаром же один из самых неглупых шестидесятников Василий Аксенов однажды, видимо, в минуту прозрения написал: «Нет ничего печальнее встречать за границей на кладбищах заброшенные и неухоженные русские могилы».

– Вы более 30 лет руководите «Нашим современником», могли бы расставить вехи существования журнала? Какой период был самым сложным, были ли моменты почивания на лаврах?

– Действительно, максимальные сроки редакторства «толстыми» журналами – Твардовского («Новый мир»), Полевого и Катаева («Юность»), Кожевникова («Знамя»), Кочетова («Октябрь») и т.д. – максимум 15 лет. Мне повезло, потому что в 1989 году, возглавив журнал, я сразу же расширил авторский состав и состав редколлегии, пригласив к сотрудничеству талантливых писателей, настоящих патриотов России – Вадима Кожинова, Игоря Шафаревича, Георгия Свиридова, Юрия Кузнецова, Александра Проханова, Татьяну Доронину, Владимира Крупина, Александра Сегеня и многих-многих других. В «лихие 90-е» мы объездили, чуть ли не всю страну: Иркутск, Ханты-Мансийск, Петрозаводск, Архангельск, Екатеринбург, Омск, Красноярск, Ленинград, Орел, Брянск, Смоленск, Саратов, Астрахань, Пермь… А также Киев, Минск… И везде залы, где мы выступали, были полны. И в Новосибирске, в Академгородке, где я познакомился с замечательным мыслителем Юрием Ключниковым, до сих пор читатели-старожилы помнят нас.

Конечно, время было такое, что без споров, разрывов отношений и последующих примирений – не обходилось. Мы вели борьбу за Солженицына, надеясь на его авторитет в патриотических кругах, во время этой борьбы из наших рядов то выходили, то входили такие незаурядные авторы, как Юрий Бондарев, Виктор Астафьев, Владимир Бушин. Но журнал, став к концу второго тысячелетия самым популярным и многотиражным из «толстых» литературных журналов России, вот уже 20 лет остается таковым. В памяти читателей живут имена В. Распутина, В. Белова, В. Кожинова, Н. Рубцова, Ю. Кузнецова и многих других авторов, включая пришедших к нам в последние годы Захара Прилепина, Сергея Шаргунова, Ивана Переверзина, Михаила Тарковского, Андрея Антипина и других русских талантов из нового поколения. Каждый год один из двенадцати номеров журнала мы полностью отдаем молодежи. Так, весь августовский номер посвящен молодым поэтам, прозаикам, критикам, историкам.

– Как относитесь к экранизациям литературных произведений и автобиографическим фильмам о писателях – здесь рекордсмен, по-моему, Сергей Александрович Есенин. Любите ли кино вообще?

– К кино отношусь, как к сомнительному искусству, поскольку оно – продукт коллективного труда, зависящего, в отличие от литературы, на сто процентов от денег. Хорошая экранизация литературного произведения – большая редкость: невозможно подобрать плеяду гениальных актеров, экранизируя великий роман, населенный многими персонажами. То же самое могу сказать и об автобиографических картинах, яркий пример неудачи – фильм о Сергее Есенине, где его изображает Сергей Безруков. Впрочем, еще одной неудачей стала биография поэта, написанная Захаром Прилепиным, не сумевшим освоить сущность и судьбу поэта во всем объеме его поступков, страстей и мыслей. Наша с сыном книга о Есенине десять лет тому назад была удостоена звания лучшей книги из серии ЖЗЛ, издаваемой с начала XIX века. К написанию этой книги я готовился лет тридцать, не меньше. Обдумывал, записывал мысли, читал и перечитывал воспоминания о нем. Приехав в Америку, первым делом пошел в Библиотеку Конгресса, где законспектировал все воспоминания о пребывании Есенина в Штатах.

А мой сын, гораздо более тщательно умеющий работать в архивах, потратил несколько лет, чтобы собрать материалы, без которых создание книги о великом русском человеке и поэте было невозможным. Нам посчастливилось в роковом 1991-м году, когда страна погружалась в хаос, прочитать и законспектировать все дела ЧК–ОГПУ–НКВД, заведенные на Есенина, его родных, друзей и литературных врагов. А ведь это составляло почти 30 увесистых, толстенных папок с печатью «хранить вечно», привезенных из омских подвалов, куда они были доставлены в начале войны, в 1941 году. Вряд ли Прилепин держал в руках эти папки.

– Какие из загадок в судьбе Есенина удалось разгадать? Когда вас спрашивают об обстоятельствах смерти поэта, вы говорите: «конечно, он был убит», в то время как официальные источники, в частности, психиатры, а также автор новой биографии в ЖЗЛ, придерживаются версии самоубийства, откуда такая уверенность?

– Главная загадка, которую нам удалось разгадать: почему революция 1917 года была столь кровопролитной и разрушительной. Да потому, что ее вершили страстные, убежденные в своей правоте русские люди с «есенинской» натурой. Сергей Есенин был, конечно, убит, как и множество людей этой породы. Почему убит и конкретно как – об этом мы пишем в нашей книге. Все предсмертные попытки Есенина сбежать из больницы, из Москвы и т.д. – действительно, были. Но, реставрируя события той роковой ночи, мы с сыном, без сомнений, пришли к выводу, что поэт был убит. И подробно изложили эту точку зрения в последней главе книги. Читайте!..

– Можно ли воспитать в себе, как вы говорите, «жгучее чувство сопричастности ко всей нашей многовековой истории», или оно впитывается с молоком матери?

– Воспитать можно, но при условии, что оно будет впитано с молоком матери.

– Чем откликается в XXI веке засекреченная дискуссия «Классика и мы» 1977 года в ЦДЛ?

– После того, как мы в журнале нашли средства и недавно издали «дискуссию» в полном виде, она окончательно «рассекречена». Книга эта есть в редакции, приходите – подарим.

– Как вы формулируете сегодня, на перекрестках пандемии и таких мировых безумств, как превращение константинопольской Святой Софии в мечеть в Стамбуле, национальную идею России?

– Национальная идея России сегодня такова: спасти мировую цивилизацию от роковых соблазнов общества потребления и от еще более смертельных для человечества соблазнов построения содомитского общества.

– Мне нравится ваше парадоксальное стихотворение «Реставрировать церкви не надо», где вы проводите мысль о «житейской сделке между взглядами разных систем» – ради иностранных туристов, которые все равно ничего не поймут. Все так, но церкви все равно надо реставрировать, что скажете?

– Согласен. Но еще важнее – и это самое главное! – надо «реставрировать души». Тогда и с церквями все будет в порядке.

– Как пишутся стихи о любви? Что их должно отличать?

– Самое главное, чтобы они были написаны бескорыстно, с одним желанием – объяснить самому себе, что такое любовь.

– Почему поэтов, в конце концов, окончательно покидает вдохновение?

– Знаю почему, но слишком трудно объяснить это. А почему Блок замолчал? Не потому ли, что он уже написал «всё», что ему было предназначено?

– И на финал прочтите, пожалуйста, что-нибудь из своих стихов.

– Прочитаю. Стихотворение, которое читал, находясь в клинике на Коммунарке, поэт и музыкант Игорь Николаев, когда был болен пресловутым вирусом. Я сам слушал его чтение по телевизору.

Живем мы недолго, давайте любить

и радовать дружбой друг друга.

Нам незачем наши сердца холодить –

и так уж на улице вьюга.

Давайте друг другу долги возвращать,

щадить беззащитную странность,

давайте спокойной душою прощать

талантливость и бесталанность.

Ведь каждый когда-нибудь в небо глядел,

валялся в больничных палатах…

Что делать? – земля наш последний удел,

И нет среди нас виноватых.

Может быть, это стихотворение в чем-то поддерживало Игоря, когда он боролся со смертоносным вирусом… Слава Богу, выжил!

Беседу вела Нина Катаева