Матренин двор без Солженицына

Как живет сегодня деревня без Матрены - той, которую писатель своим рассказом “Матренин двор” обрек на бессмертие? Без деревенской праведницы, которую при жизни и не разглядеть вовсе, но без которой, по разумению писателя, не стоит ни село, ни город, ни вся земля наша русская.

Издали, с дороги, деревня казалась большой, раскидистой. Да так оно и было. Настораживало лишь то, что поля вокруг не паханы, а дорога не исполосована глубокими колеями, кои всегда раздражали, но отсутствие их теперь беспокоит еще больше. Или потерялись тракторы? Или потеряли деревню?  

Первая встречная указала мне дом старосты (“Синий по правой руке на краю деревни”), и вот мы пьем уже с Галиной Гришиной чай на кухне.  

- Уж не родственница ли Матрене?  

- У нас почти вся деревня - Гришины, Платоновы, Романовы да Сысоевы, - говорит Галина Владимировна, - А с Матреной мы рядом жили. И Солженицына помню - высокий, худощавый. Рано утром и поздно вечером все на карьеры ходил, мужики подозревали, что с рацией - следили за ним... Когда Матрену-то поездом зарезало, у нас под мостом в сенях торф развалился, что мы наворовали на зиму на торфопредприятии. От удара, когда паровозы-то с рельсов упали. Мать еще подумала, что к нам воры залезли - поросят воровать. А потом слышим, кричат: “Матрену везут, Матрену везут...”.  

Галину, которая до пенсии возилась на железной дороге с рельсами да шпалами, выбрали старостой. Денег за эту общественную должность ей не платят, хотя и обязанности невелики - раздать пенсионерам талоны на бесплатные автобусные поездки, собрать налог с дачников да об очередной деревенской нужде сообщить в сельсовет. Просьбы, как правило, не исполняют - не на что да и некому, дачники тоже налоги не платят - то нет мелкой монеты, а то и вовсе никакой. Так что староста - должность сугубо номинальная.  

В деревне больше полусотни изб, но коренных, мильцовских - семей 25, остальные приезжие или дачники, да много домов пустуют. Доживают здесь свой век 46 пенсионеров. Из молодых постоянную работу имеют только две Галины - Романова и Громова, одна сидит в конторе торфопредприятия, другая работает там же на растворном узле. Есть два парня, но эти пьют беспробудно и потому работать им невмочь, разве что подколымить где-нибудь да что у кого украсть. Ни магазина, ни медпункта, ни бани, ни тем более клуба в деревне нет.

Нет и той школы, в которой некогда учительствовал Солженицын.

Вообще никакой школы нет. Даже захудалый коммерческий киоск - непременный атрибут нашего времени - и тот на скудной деревенской почве за эти годы так и не вырос. А вот что завсегда можно купить днем и ночью, так это самопальную водку, которой торгуют у себя на дому «молдаване» Молдаванами их прозвали потому, что приехали они в Мильцово из Молдавии, хотя хозяйка дома - своя, мильцовская. Сколько мужиков от этой заразы поумирало - страх, один ослеп на оба глаза, но кто чего скажет, если сам участковый у “молдаван” отоваривается. Скотины в деревне тоже нынче не густо: две семьи имеют коров, в четырех обходятся козами, в пяти хлевах хрюкают поросята, остальные держат разве что гусей, кур или уток.  

- Корову-то нынче держать можно бы, травы вокруг - коси не хочу, - говорит Александр, муж Галины, - да годы ушли, сил нет.  

Попив чаю, мы выходим на деревенскую улицу.  

- Вот тут жил деверь Матрены, - показывает Галина Владимировна на еще крепкий дом напротив.  

- Фаддей?  

- Это в рассказе он Фаддей, а в жизни звали его Василием Алексеевичем. Тоже давно умерши. А дети - кто где. Катя с Машей в Москве, Петя в Муроме, Шура (в рассказе она Кира) в Черустях. В ту ночь, когда они избу-то Шуре на тракторе перевозили да застряли на переезде, вместе с Матреной задавило паровозом и одного из сыновей Василия, а зятю его, Сереже, мужу Шуры, обе ноги отрезало.  

Мы идем туда, где жила когда-то Матрена - к канаве, которая до мелиорации была рыбной и полноводной речкой, и по дороге каждый дом открывает мне свои тайны. Вот изба Надежды Федотовой, которая сама уже управляться не в силах, а дети далеко, на Урале, поэтому она платит подруге немного денег и большую часть года живет у нее в благоустроенной квартире, возвращаясь в Мильцово лишь на лето. А у Шуры Заваруевой есть собственная благоустроенная комнатенка на Новостройке, но она продолжает жить в своей избушке-развалюшке, почти по окна вросшей в землю. Еще в одной развалюхе - покосившейся, с провалившейся крышей - жила до самой смерти Валентина Ширшина. Спать ложилась в одежде и валенках. Дети ее живут в городе, судьба родительского дома их мало тревожит, и скоро то, что осталось от него, будет растащено по дощечке да кирпичику. В другом доме доживает свой век бывший колхозный тракторист Борис Катухин. В молодости слыл лучшим футболистом, а к старости заболел, врачи отрезали сперва одну ногу, потом другую, и теперь каждый год его вызывают в райцентр на комиссию для подтверждения инвалидности, как будто за это время у человека ноги повырастают. Его жена Нина в такие дни приходит с старосте плакаться:  

- Что же мне - на себе его нести, что ли?  

Идут в село Мезиновское, в участковую больницу, просить “скорую”.  

Много домов пустующих. Вот тут жила Шура Пучкова, все ездила торговать пирожками на узловую станцию Вековка. Сил нет, а едет, потому как жила одиноко и помощи ниоткуда не ждала. Умерла незаметно, вроде как и не болея, хватились только через два дня. А вот дом Ивана Гришина. До 102 лет дожил старик, был он слеп и глух, зимовал во Владимире у дочери, а на лето просился в деревню. А вообще старики долго в Мильцово не живут, ни одного ветерана Отечественной уже не осталось.  

Самая справная усадьба у участкового милиционера - за высоким дощатым забором, с гаражом и теплицами. Участковый не ловит ни воров, «ни мышей», а продает односельчанам дрова и деловой горбыль. Это приносит ему постоянный доход, потому как торф ныне не воруют, ибо добывают его не кусками, как в пятидесятые солженицынские годы, а крошкой, которая годится разве что на удобрение, согреваться же зимой чем-то надо. Машина дров стоит дорого. У кого нет денег на хорошие дрова, те покупают у пьянчужек пни, собранные на раскорчевке. Горят те плохо, но какое-то тепло все же дают.  

А вот и Матренин двор. Точнее, муляж. Ни Матрена, ни Солженицын в этой избе никогда не жили. Настоящий Матренин двор после ее гибели перевезли в Мезиновское, там вместе с двумя дочерьми и внучкой сейчас живет Люба Гришина, племянница Матрены, говорят, очень на нее похожая. А этот дом нашли в одной из деревень и поставили к приезду писателя. Думали, будет музей. Но разве может пустующая ничейная изба стоять долго в деревне? Матренин двор начали понемногу растаскивать. Уже нет оконных переплетов и части половиц. “Лучше бы отдали кому, - говорят в деревне, - и память бы осталась, и дом сохранили”.  

Писатели живут по своим законам, герои их произведений - по законам жанра, а прототипы героев - как придется.

Солженицын, который учительствовал здесь в 1956 году, с тех пор приезжал сюда лишь единожды, уже после своего возвращения из Америки, из эмиграции. Его встречали песнями и слезами, в которых была не только радость от встречи с писателем, который принадлежал уже и не Мильцову, а всему миру, но и отчаянье от того, что вот ты уедешь, а мы опять останемся один на один со своими бедами, и никто-то нам не поможет.  

д. Мильцово, Владимирская область