Приближалися дали бездонные…

Станислав Александрович Минаков — поэт, переводчик, эссеист, прозаик, публицист, очеркист, постоянный автор сайта «Столетие». Сегодня мы представляем Минакова-поэта.

Родился 22 августа 1959 г. в Харькове. Закончил в Белгороде с отличием восемь классов школы № 19 и Белгородский индустриальный техникум (1978), а в 1983 г. — радиотехнический факультет Харьковского института радиоэлектроники (ныне ХНУРЭ).

Автор-составитель энциклопедии «Храмы России» (М.: ЭКСМО, 2008, 2010, 2012), а также альбомов «Храмы великой России» (М.: ЭКСМО, 2010), «Святыни великой России» (М.: ЭКСМО, 2011) и других книг.

Публиковался в журналах, альманахах, антологиях, хрестоматиях, сборниках многих стран. Показательны, красноречивы названия книг стихотворений автора: «Имярек» (1991), «Вервь» (1992), «Листобой» (1997), «Хожение» (2004), «Невма» (2011), «Снить» (2014).

Член Национального союза писателей Украины (принят в 1994, исключен по политическим мотивам в 2014), Союза писателей России (2006), Русского ПЕН-клуба (2003).

Лауреат Международной премии им. Арсения и Андрея Тарковских (Киев–Москва, 2008), Всероссийской им. братьев Киреевских (2009), Харьковской муниципальной им. Б. Слуцкого (1998), «Народное признание» (2005), удостоен «Золотого диплома» Международного форума славянских искусств «Золотой витязь» (Москва, 2012), Золотой медали «Василий Шукшин» (2014).

С 2014 г. снова живёт в Белгороде.

Тапочки Серафима

Песенка

Протоиерею Николаю Германскому

Серафим по фамилии Тяпочкин

был обычный на вид серафим.

Хоть носил он обычные тапочки,

свет нездешний струился над ним.

Проживал он в посёлке Ракитное,

возле яблоньки, в малом дому,

и невидное небо блакитное

было видно ему одному.

Приближалися дали бездонные

от доселе неведанных слов,

и слетались мы, птахи бездомные,

на прокорм — к Серафиму под кров.

Кто старался у домика этого,

тот такую калитку открыл! —
в обиталище света всепетого,

в помаванье немыслимых крыл.

Не ослабились узы нисколечко

на просторе пустом и потом,

когда лёг возле храма Никольского

Cерафим под дубовым крестом.

В огородиках тяпают тяпочки,

я за тяпочку тоже берусь…

И хранит серафимовы тапочки

слободская засечная Русь.

Август, 16-17 сентября 2015 г. (свт. Иоасафа Белгородского)

* * *

Богородцева синька женская небеса проясняет снова
и сияет Преображенская бирюзой на углу Попова.

Коли дадено нам задание во спасение, не для штрафа, —

назначаю тебе свидание у гробницы Иоасафа;

что влечёт в гравитационную, но ведущую ввысь воронку —

под команду дистанционную испечённому жаворонку.

Благодать проберёт «до рёбрышков», в маловерии онемевших, —

словно мальчик Христос воробышков оживляет окаменевших.

Возрождаются в нас тождественность упования, жертвы, слова,

торжество торжеств и торжественность Православия золотова.

27.03.16,

свт. Григория Паламы, архиеп. Солунского

* * *

Бегство (читай — изгнание) — та же смерть,

в нём душа устремляется в духоту,

впредь не в силах выситься, быть и сметь,
покидая вещное на лету.

И, попав в непонятное, как шпана

озираешься, странный: некуда дальше бечь,

потому что повсюду — одна хана,

и лишь изгнанный может про то просечь.

Вроде б — ходишь и выглядишь так, как все,

но не ловишь больше наземный кайф,

а родимых, отрезанных в чортовой полосе,

слышишь сердцем, издали, даже не тронув Skype.

8-9 июня 2015

* * *

Мама стала махонькая, как котик.

Мама стала тихонькая, как мышка.

Мама еле-еле по дому ходит.

Гречку перебирая, лапкой гребёт, как мишка.

Мамины дни теперь ни пестры, ни пёстры —

мелкой моторикой их не унять, итожа.

Старощь и немощь — тоже родные сёстры,

так бы поэт сказал, если б только дожил.

Мама крючком салфетки плетёт, платочки,
превозмогая тернии Паркинсона.

Если идти, то надо идти до точки —

где золоты цветы на кайме виссона.

15.12.16, Курская Коренная пустынь

Два стихотворения из Заонежского блокнота

1

Смотри на вечернюю кромку земли,

на ранний

           луны невесомой

осколок.

Здесь нет никого.

Лишь часовня Ильи

да церковь Николы.

А люди?

А люди ушли

туда, где асфальты, больницы и школы.

Что здесь?

Только

      озеро,

лес, молчалив.

И нету резона тут жить никакого.

Холодное небо.

Часовня Ильи.

Да церковь Николы.

2

В часовне забытой,

                  как память гулкой,

воткнутой в холм

                   меж замшелыми елями,

забился я в бревенчатый угол

и слушал шорохи двухсотлетние...

От алтаря, и от самой веры,

остались только старые рамы,

в пыли

    и перьях перелетного времени.

Наверное, птицы здесь прихожане.

Наверно, однажды,

                            в весну иль осень,

гонима давнею мукой тайной,

далекая чья-то

         пернатая совесть

сюда прилетает.

Когда ей отпустится

                               все, что мучает?

Когда летать ей счастливей станет?

...Задевая звезду колючую,

ветер треплет

                     разбитый ставень...

Начало 1980-х

У Иоанна Лествичника     

A ceвepный мacтep тaкиe пиcaл oбpaзa,

гдe Aнгeл Гocпoдeнь

                                     нa зeмлю cтpyилcя oчимa*,

и cвeт, ниcxoдивший c нeбec дeиcycнoгo чинa,

нa cтpaждyщиx пaдaл, вpaчyя, кaк Бoжья poca.

И cyднoй пeчaтью гopeл нa Eгopии плaщ,

и нe былo ни тopжecтвa, ни тeм пaчe глyмлeнья

нaд змиeм пoвepжeнным,

                                            a пo пecкy иcкyплeнья

шёл пpaвeдник

                            в кpacнoм,

                                      зaщитник — нe вoлк, нe пaлaч.

И ecли cмятeнный в нaдeждe вcxoдил нa пopoг,

тo видeл: клoнилиcь к нeмy cocтpaдaнные лики —

cквoзь кpивдy cтoлeтий, oбмaннyю cyмpaчь oлифы,

oклaдoв oкoвы —

                               и Maтepь, и Cын, и Пpopoк.

He злaтa cycaльныe,

                             a — cинeвa, биpюзa

нa нимбax яcнeли дыxaниeм гopниx oтмeтин.

Hecyeтным cepдцeм

                                    вoзвыcьcя дo мыcли o cмepти.

Taкиe

           киpиллoвcкий мacтep

                                         пиcaл oбpaзa.

Август 1988

____

* Очимa — глазами, oчaми (церк.-слав., форма двойственного числа).

* * *

Проснёшься — с головой во аде, в окно посмотришь без очков,

клюёшь зелёные оладьи из судьбоносных кабачков.

И видится нерезко, в дымке — под лай зверной, под грай ворон:

резвой, как фраер до поимки, неотменимый вавилон.

Ты дал мне, Боже, пищу эту и в утреннюю новь воздвиг,

мои коснеющие лета продлив на непонятный миг.

Ты веришь мне, как будто Ною. И, значит, я не одинок.

Мне боязно. Но я не ною. Я вслушиваюсь в Твой манок,

хоть совесть, рвущаяся в рвоту, страшным-страшна себе самой.

Отправь меня в 6-ю роту — десанту в помощь — в День седьмой!

Мне будет в радость та обновка. И станет память дорога,

как на Нередице церковка под артобстрелом у врага.

2012

Камушек

Песенка калики

Стоит наш батюшка на камушке,

Под кровом бора — как во храмушке.

Как столп, как крест, как Спас-на-кровушке.

И «Богородицу» поет.

Стоит наш батюшка, наш дедушка,

Приходит к дедушке медведушка

Сухарика отведать, хлебушка,

В ладошку влажный нос сует.

Ай, свиристят, щебечут, цвенькают

Пичуги! И пеньки с опеньками

Обсели, а бельчата спинками

У старцевых мелькают ног.

Пусть распрострилось семя змеево,

Крепчает дело лиходеево, —

Да диво дивное, Дивеево,

Намолено среди дорог.

А с дедушкою — Божья Матинка!

И, даром что спина горбатенька,

За грешников молися, батенька,

Господень умаляя гнев.

Когда б у старца Серафимушки

За всю за Русь достало силушки

Молиться, не смыкая крылушки —

Два века словно тыщу днев!

Где веют промыслы бесовския,

Там плачут ангелы Саровския.

Но живы серафимы русския,

Покров — их до поры таит.

Повырастала снитка-травушка,

Где стынет борушка-дубравушка.

Хоть нет того на свете камушка,

Да батюшка на нем — стоит.

* * *

Маме

Никакой надел не хочу делить.

Я и сроков вовсе не жажду длить.

Но — как Бог велит. Значит, жив покуда.

И, сквозя, как ялик, меж битв, ловитв,

я храним лишь словом твоих молитв.

Знать, свинья не съест, коль продаст иуда.

Много-много звёздочек в небесех.

Отчего же матушку жальче всех?

Погляди, скиталец, сквозь сор метельный.

И видна ли зиронька — не видна,

Но хранит тебя — лишь она одна.

Как един, на ниточке, крест нательный.

* * *

солнце встало выше ели

спору факт не подлежит

неужели неужели

мой отец в земле лежит

в шаге от моих сандалий

в глубину на пять штыков

ближе близи дальше далей

в землю лёг и был таков

воробьи клюют печенье

перед клювом у клеста

для блаженной попеченье

есть у этого креста

ходит странная Тамара

крошит крошечки на крест

это ж радость а не кара

если птица здесь поест

всё лежащему веселье

две синички два клеста

отмечают новоселье

возле нашего креста

постою но не завою

лишь примну седой висок

тятя тятя Бог с тобою

птицы небо и лесок

18–24 октября 2007

* * *

Сугдея, Солдайя иль Сурож…

А ты говоришь мне: «Судак».

Какая ж ты всё-таки дура ж! —

слова не запомнишь никак.

Они тебе точно до фени,

а мне же всё грезится весь

в огне преподобный Парфений,

сожжённый татарами здесь

за то, что не дал им берёзы

валить в монастырском лесу.

Столетье — стоянье сквозь слёзы.

А я эту ношу — несу.

Теперь они памятник ставят

тем самым убийцам троим,

где факелом высился старец,

а после — истаял, как дым.

Ах, кореш, ну что ж ты всё куришь

и куришь — ни слова в ответ.

…Антоний, скажи им про Сурож,

а то у них памяти нет.

30 января 2005

Про Ульяну Дроздову

(На 4 сентября 1911 года)

Ульяна Дроздова стояла на Старом мосту,

Ульяна Дроздова провидела всё за версту.

Почто же не едет, не близится батюшка-царь?

А там, по дороге, несли кипарисовый ларь.

Ульяна стояла, и солнце росло в волосах.

В ларце проплывал — словно по небу — Иоасаф

Святитель сквозь Белгород, между сердец и голов,

и к Иоасафу Свой лик приклонял Саваоф.

По Преображенской, по Троицкой, Троицкой, Тро…

И звон колокольный вникал целодневно в нутро

скитальцу любому, что света полжизни искал.

Изюм и Полтава, и Харьков, и Старый Оскол

сюда притекли поклониться, исполниться, глянь! —

Короча, Ракитное, Грайворон и Обоянь.

Афон, Черноморье, Архангельск, Камчатка, Сибирь…

И в лад мироносный вносил свою долю имбирь,

и луч уготованный место под ларь согревал,

и пел даже сирый, кто горе свое горевал.

«В час смерти моей приими, Боже, странницу, мя!* —

шептала Ульяна, себя осеняя тремя

перстами и для** нарочитый воскресный денёк.

И облачко ласково стлало Христовый тенёк.

…Я вспомню про всё: про Христа, про страдальца-царя,

про Иоасафа, несомого в сень алтаря,

про Иулианью Дроздову, прабабку свою;

Ульяна, родная, и я там с тобою стою —

на Старом мосту, на посту белгородском, живой,

радея о главном безпутной своей головой,

вбирая целебный молебенный дух имбиря —

в кровавом столетье, четвертого дня сентября***.

17 (30) мая 2010,

неделя 1-я по Пятидесятнице, Всех святых. Заговенье на Петров пост.

Икон Божией Матери «Умягчение злых сердец» и «Нерушимая стена»

_____________________

* Буди благословен день и час, в оньже Господь Бог мой Иисус Христос мене ради родися, распятие претерпе и смертию пострада. О Господи Иисусе Христе, Сыне Божий! В час смерти моея приими дух раба Твоего в странствии суща, молитв ради пречистыя Твоея Матере и всех святых, яко благословен еси во веки веков. Аминь.

Ежечасная молитва святителя Иоасафа Белгородского.

** Здесь: «продлевая».

*** 4 (17) сентября 1911 г. — обретение мощей и прославление свт. Иоасафа в Белгороде.