Земля Тряпкина

Коллектив Бюро пропаганды русской литературы провел в Клубе писателей ЦДЛ незабываемый вечер,посвященный памяти Николая Ивановича Тряпкина.

С самого детства помню песню в исполнении Марины Капуро «Летела гагара». В радостные праздничные дни ее так любили слушать родители. В этой песне все было просто и понятно:

Летела гагара,

Летела гагара

На вешней заре…

Она воспринималась даже не народной, а какой-то естественной, как веселый гам ребятни за окном. Как будто ты придумал ее сам или слышал когда-то во сне. Кто бы мог тогда подумать, что спустя десятилетия, зимним декабрьским вечером 2013 года, у меня состоится встреча с ее автором, поэтом Тряпкиным. И эта встреча по масштабу событий станет для меня сравнимой с открытием нового дивного материка – земли изобильной, благодатной, сияющей чистотой и светом, по которой текут молоко и мёд... Это будет - Земля Тряпкина.

То, что произошло на той встрече, можно назвать катарсисом. Благодаря ли проникновенному чтению стихов народным артистом России Валентином Клементьевым и Ларисой Савченко, или воздействию мастерских короткометражных фильмов Ирины Панковой? Но произошло очищение, омовение сердца.

В темном зале – то справа, то слева раздавались тихие всхлипы, и соседи украдкой поглядывали по сторонам – не заметил ли кто блестящий ручеек на их щеке. И при этом встречали такие же обращенные на них взгляды.

Я как-то старалась внутренне держаться, думать об отвлеченных предметах, но на фильме, снятом на «Стихи о борьбе с религией», так дивно созвучные музыке И.С. Баха, сердце дрогнуло и сдалось. Этот фильм стал той горной вершиной, на которой трудно дышать, ведь воздух сильно разрежен…

Раз приходит отец – вечерком, с трудового ристанья,

Покрутил моё ухо и чуть посвистал «Ермака».

«Ты слыхал, удалец? Получил я сегодня заданье –

Завтра храм разгружать. Пресвятых раскулачим слегка».

«А что будет потом?» – «А потом-то кратки уже сборы:

С полутонны взрывчатки – и вихорь к седьмым небесам.

Заходи-ка вот завтра. Заглянешь там в Божьи каморы.

Покопаешься в книгах. Сварганю что-либо и сам».

А во мне уже юность звенела во все сухожилья

И взывала к созвездьям и к вечным скрижалям земли.

А за полем вечерним, расправив закатные крылья,

Византийское чудо сияло в багряной пыли.

Я любил эти главы, взлетавшие к высям безвестным,

И воскресные звоны, и свист неуёмных стрижей.

Этот дедовский храм, украшавший всю нашу окрестность

И всю нашу юдоль освящавший короной своей!

Пусть не чтил я святых и, на церковь взглянув, не крестился,

Но, когда с колокольни звала голосистая медь,

Заходил я в притвор, и смиренно в дверях становился,

И смотрел в глубину, погружённую в сумрак на треть.

Замирала душа, и дрожало свечное мерцанье,

А гремящие хоры свергали волну за волной.

И всё чудилось мне, что ступил я в предел Мирозданья

И что вечность сама возжигала огни предо мной.

Нет, не с Богом я был и не в храме стоял деревенском,

И душа замирала совсем под другим вольтажом.

Эти вещие гимны, летящие к высям вселенским!

Это бедное сердце, омытое лучшим дождём!..

И пришёл я туда – посмотреть на иную заботу!

Не могу и теперь позабыть той печальной страды, –

Как отцовские руки срывали со стен позолоту,

Как отцовский топор оставлял на иконах следы.

Изломали алтарь, искрошили паркетные плиты,

И горчайшая пыль закрывала все окна кругом.

И стояли у стен наши скорбные тётки Улиты,

Утирая слезу бумазейным своим лоскутком.

А потом я смотрел, как дрожали отцовские руки,

Как напарник его молчаливо заглатывал снедь…

Ничего я не взял, ни единой припрятанной штуки,

И смотрел по верхам, чтобы людям в глаза не смотреть.

Я любил эти своды, взлетавшие к высям безвестным,

И воскресные хоры, и гулы со всех ступеней…

Этот дедовский храм, возведённый строителем местным

И по грошику собранный в долах Отчизны моей!

И смотрел я туда, где сновало стрижиное племя,

Залетая под купол, цепляясь за каждый карниз.

И не знал я тогда, что запало горчайшее семя

В это сердце моё, что грустило у сваленных риз.

И промчатся года, и развеется сумрак незнанья,

И припомнится всё – этот храм, и топор, и стрижи, –

И про эти вот стены сложу я вот это сказанье

И высокую Песнь, что споётся у этой межи.

Пусть послухает внук – и на деда не смотрит столь криво:

Хоть и робок бывал, а любил всё же правду старик!..

Ты прости меня, Боже, за поздние эти порывы

И за этот мой горестный крик.

Как же должно было быть мучительно больно нашим дедам и прадедам вспоминать эти жуткие картины: с икон срывают оклады, с куполов обдирают золото, валят кресты. Но, наверное, не все смогли это произнести вслух. А вот Тряпкин произнес. Сказал то, что я так и не услышала от своего деда-коммуниста, который хотел мне это сказать при смерти, я точно знаю, что хотел…

И тут на вечере произошла мистика настройки души слушателя на душу поэта. А его душа - в стихах, мы видим ее будто на просвет.

Бывает и такое – иной поэт демонстрирует нам себя не с лучшей стороны, так, что слушать гадко, и слово просто не хочется впускать внутрь себя, потому что оно не исцеляет, а разрушает, вносит внутренний разлад. Что же у Николая Тряпкина? Сквозь его стихи просвечивает не просто его душа, а драгоценные корни русской души, которая христианка не только по природе, но и по месту рождения – тут и покаяние, и святость, русская земля и предки, родная деревня и дым над трубой. Тишина Троицы Андрея Рублева и крик с Креста.

Не знаю, был ли Тряпкин воцерковленным человеком, ходил ли в храм, но его творчество насквозь православное.

Когда Он был распятый и оплеванный,

Уже воздет,

И над Крестом горел исполосованный

Закатный свет,—

Народ приник к своим привалищам —

За клином клин,

А Он кричал с высокого ристалища —

Почти один.

Никто не знал, что у того Подножия,

В грязи, в пыли,

Склонилась Мать, Родительница Божия —

Свеча земли.

Кому повем тот полустон таинственный,

Кому повем?

“Прощаю всем, о Сыне Мой единственный,

Прощаю всем”.

А Он кричал, взывая к небу звездному —

К судьбе Своей.

И только Мать глотала Кровь железную

С Его гвоздей.

Промчались дни, прошли тысячелетия,

В грязи, в пыли

О Русь моя! Нетленное соцветие!

Свеча земли!

И тот же Крест — поруганный, оплеванный.

И столько лет!

А над Крестом горит исполосованный

Закатный свет.

Все тот же Крест... А ветерок порхающий —

Сюда, ко мне;

“Прости же всем, о Сыне Мой страдающий:

Они во тьме!”

Гляжу на Крест... Да сгинь ты, тьма проклятая!

Умри, змея!

О Русь моя! Не ты ли там — распятая?

О Русь моя!..

Она молчит, воззревши к небу звездному

В страде своей;

И только сын глотает кровь железную

С ее гвоздей.

Наверное, о многом можно задуматься, перечитав эти стихи. Передо мной же встает сонм святых новомучеников и исповедников Российских, сонм Бутовских новомучеников. И приходят на ум слова Тертуллиана, сказавшего, что кровь мучеников – семя христианства. Это то, что все же оставили нам наши прадеды – те, которых мы никогда не знали, которых не помнят внуки и очень плохо помнят их собственные дети – ведь они сгинули в 30-е годы – кто на Соловках, кто на Лубянке. Именно благодаря им, наши житницы полны, мы богатые наследники, только дай нам Бог быть благодарными и не уподобиться безумному богачу из Евангельской притчи, не промотать сей бесценный дар.

В поэзии Николая Ивановича искусно сплетаются самые обычные нити: песни бабушки, запах сушеных яблок на печке, скрип колыбели, тихое поскребывание мыши...

Как здесь не вспомнить, что Тряпкин родился 19 декабря 1918 года в деревне Саблино Тверской губернии, в семье крестьянина-столяра. Странное ощущение – я провела детство совсем в другой деревне, но помню все, каждый кустик укропа, каждую травинку. Деревенька была небольшая, совсем небольшая.

Но живут в моем сердце все те перезвоны ржаные,

И луга, и стога, и задворки отцовской избы.

И могу повторить, что родился я в сердце России,

Это так пригодилось для всей моей грешной судьбы…

И такие горькие строки о малой родине у Тряпкина есть:

До чего же давно прошумели все эти забавы!

И давно уже нет на земле деревеньки моей.

Там весною теперь зацветают покосные травы

И в густом ивняке запевает в ночи соловей.

Это о трагедии русской деревни говорится в стихотворении «Бабка», написанном в 1982 году. Трагедии крестьянина, чей дед и прадед всю жизнь мечтали о своей земельке, и который теперь скорбно смотрит на заросшие кустами и заболоченные родные поля. Ведь крестьянин – от «христианин». Можно ли перестать быть христианином? А крестьянином?

Кстати, вот у кого надо было бы поучиться здоровому патриотизму: у Николая Ивановича тема русской земли – одна из основных:

Я не был славой затуманен

И не искал себе венца.

Я был всегда и есть крестьянин -

И не исправлюсь до конца.

…И вот опять свой стих подъемлю

Пред ликом внуков и сынов:

Любите землю, знайте землю,

Храните землю до основ.

Не будьте легче мысли птичьей -

Врастайте в землю, как гранит.

Она всему даёт обличье

И всё навеки утвердит:

И нашу суть, и нашу славу,

И запах лучшего плода, -

И нашу русскую державу

Оставит русской навсегда.

Николай Тряпкин частенько пропевал свои стихи. И даже не потому, что уверенно декламировать мешало заикание, а потому что их просто нельзя не петь.

Когда-то для меня стало открытием, что в древности все письменные тексты распевались: будь то письмо или молитва. Наверное, песня – это детское, естественное состояние души.

Бабочка белая! Бабочка белая!

В травах горячих земля.

Там, за притихшей лесною капеллою,

Слышится всхлип журавля.

Речка бежит, загибая за просеку,

Жёлтый погнавши листок.

Бабочка белая с чёрненьким носиком!

Лето пошло на восток.

Чуешь, как мир убегает в ту сторону –

Горы, леса, облака?

Сосны гудят – и старинному ворону

Прошлые снятся века…

К сожалению, по свидетельству коллег-поэтов, на малой Родине Николая Тряпкина уже не знают, и не помнят. Да и родной деревни вовсе нет – чистое поле. Нет, конечно, ни музея, ни памятной доски. А потому особенно отрадно было услышать на вечере памяти, что несколько лет назад возникло молодежное движение, занявшееся наследием Николая Ивановича. Как засвидетельствовал один из активных его участников, поэт Григорий Шувалов: собрались на 90-летний юбилей поэта, читали стихи, и произошла тайна Встречи. Эта встреча объединила вокруг Николая Ивановича молодых поэтов, вдохновила на общение и на дело: на месте родной деревни уже установлен поклонный крест, а проезжающих встречает стенд со стихотворной цитатой Николая Ивановича.

Пусть и для вас Новогодним и Рождественским подарком от Николая Ивановича Тряпкина станет стихотворение, светлое и чистое, как и вся его поэзия.

А на улице снег, а на улице снег,

А на улице снег, снег.

Сколько вижу там крыш, сколько вижу там слег,

Запорошенных крыш, слег!

А в скиту моем глушь, а в скиту моем тишь,

А в скиту моем глушь, тишь,

Только шорох страниц, да запечная мышь,

Осторожная мышь, мышь...

А за окнами скрип, а за окнами бег,

А над срубами - снег, снег...

Сколько всяких там гор! Сколько всяких там рек!

А над ними все - снег, снег...

Затопляется печь, приближается ночь.

И смешаются – печь, ночь.

А в душе моей свет. А врази мои – прочь.

И тоска моя – прочь, прочь.

Загорается дух. Занимается дых

(А на улице - снег, снег),

Только шорох страниц. Да свечи этой вспых.

(А за окнами - снег, снег...)

А в кости моей – хруст. А на жердочке дрозд.

Ах, по жердочкам – дрозд, дрозд.

И слова мои – в рост. И страна моя – в рост.

И цветы мои – в рост, в рост.

А за окнами - снег. А за окнами - снег.

А за окнами - снег, снег.

Из-за тысячи гор. Из-за тысячи рек

Заколдованный снег, снег...

Николай Иванович Тряпкин отошел ко Господу в 1999 году.